Эта рубашка висела на принцессе мешком. Генри присмотрелся к мокрой – стежки видны, аккуратные… это, выходит, она сама ушивала, что ли? Ясно, она, больше-то некому! На все руки мастерица, хмыкнул он невольно, и стряпать умеет, и шить… Поди, тоже скажет, что бальное платье не сошьет, но дырку заштопать или там по себе одежку подогнать сумеет! Положительно, воспитание настоящих принцесс заметно отличалось от того, о котором говорилось в сказках.
– Гроза скоро пройдет, – сказал Генри, чтобы избавиться от неловкости. Казалось бы: что такого, увидел-то он девушку, считай, со спины, ну, чуть боком, не разглядывал долго, а чувство все равно такое, словно за голыми девками в бане подглядывал! – Видишь, ветер какой… Потом опять солнце выйдет, обсушимся.
– Часто тут так? – спросила она, выжимая волосы. Толку от этого было немного: навес уже промок, сверху капало.
– В мае что ни день льёт, – ответил Генри. – Сейчас, видишь, прерия еще цветет, это после дождей. К июлю уже совсем сухо станет, и уж до осени. А так… даже зимой грозы бывают, только сухие. Ветер страшенный, а воды ни капли. Знаешь, что, – сообразил он и сунул руку во вьюк, заблаговременно припрятанный от дождя, – глотни-ка! Тогда точно не простынешь, только…
Предупредить, чтобы была осторожнее, он не успел: принцесса взяла у него из рук флягу и хлебнула от души. Чуть поморщилась, но не задохнулась и глаза не выпучила, сделала второй глоток и отдала фляжку Генри.
– Хорошее пойло, – сказала она. – Мы почти таким грелись во время осады.
Монтроз в очередной раз потерял дар речи. Какой еще осады?..
– Муж был далеко, а к нашим стенам подступили… тогда еще не церковники, – она словно услышала его вопрос. – Людей в замке оставалось мало, но хватало, чтобы оборониться. Вот с припасами было совсем плохо. Ранняя весна стояла, как сейчас помню, очень холодная. Выйдешь на стену – через несколько минут уже пальцев не чувствуешь, там и здоровому-то было несладко, а если впроголодь… никакой маг не поможет, а у Филиппа их было совсем мало, к тому же.
– А от крепенькой в глазах-то у воинов не двоилось? – не выдержал Генри.
– Может, и двоилось, – спокойно ответила принцесса. – Тогда добавляли, чтобы троилось: в таком случае можно не выбирать, цель в того, кто посредине, он настоящий. Не знал такого способа?
– Не слыхал, – усмехнулся он и тоже приложился к фляжке. Самогон обжег глотку, аж слезы выступили… А из крепкого матерьялу делали принцесс – только поморщилась ведь, даже закуски не попросила! – Значит, и тебе доводилось…
– Да, – сказала она. – Я была на стенах, как и все, кто мог держать оружие, старики, женщины и дети. Кто вовсе ничего не умел, был на подхвате.
– А ты? – Генри мотнул головой, отгоняя бредовое видение, в котором Мария-Антония сноровисто заряжала пушку. Интересно, были ли у них пушки в те времена? – Ну, в смысле, умела что-то?
– Совсем немного, – усмехнулась девушка. – Но не требуется большого умения, чтобы оттолкнуть осадную лестницу или сбросить вниз камень. – Она помолчала. – Нам повезло тогда, Филипп успел вовремя…
…Снова эти воспоминания невовремя! Хотя когда им теперь настанет время? Это прежде можно было мечтать скрыться в каком-нибудь полузаброшенном замке, в обители из тех, что еще не отдались полностью вере в единого и непогрешимого, которые не выдали бы беглую принцессу… Да, укрыться там и год за годом перебирать в памяти крупицы воспоминаний. Вот только воспоминания эти от слишком частых прикосновений тускнеют точно так же, как тускнеет и истирается от касаний пальцев драгоценный металл в пальцах сквалыги. И уже не скажешь наверняка, настоящее это воспоминание или твоя фантазия, навеянная тишиной, скукой и одиночеством!
Это всё Генри, усмехнулась Мария-Антония. Это он невольно наталкивает ее на мысли о прошлом. Что же поделать, если он так походит на людей из отряда Филиппа, от юнцов до убеленных сединами ветеранов? Филипп не любил придворных хлыщей, в его порубежной крепости не бывало пышных приемов и празднеств, жили просто и строго, бедно даже: деньги предпочитали тратить на укрепление замка, на припасы и обучение воинов, нежели на пустые увеселения. Её это вполне устраивало: дома было всё то же, слегка лишь замаскированное блеском драгоценностей – положение обязывало…
– Вот и всё, – сказал вдруг Генри. Перехватил ее недоуменный взгляд и пояснил: – Гроза прошла.
И впрямь, тяжелые тучи, недовольно погромыхивая, уходили на запад, в воздухе остро и свежо пахло мокрой травой, еще чем-то, чем всегда пахнет после грозы, а в отмытом от жаркой пыли темно-синем небе раскинулась огромная радуга – Мария-Антония никогда не видела таких ослепительно-ярких небесных мостов, как называли их кое-где.
– Ого, – произнес Монтроз и тронул ее за плечо, показывая вверх.
Она подняла голову и распахнула глаза в полном изумлении: ей доводилось видеть двойные и даже тройные радуги, но такого переплетения Мария-Антония даже представить не могла. Далеко-далеко вглубь прерии уходила будто бы бесконечная анфилада залов, обозначенных гигантскими радугами от края до края равнины, а выше них, в рассеивающихся облачных замках, трепетали и менялись местами радуги поменьше, не такие яркие, почти прозрачные…
– Изумительно… – прошептала девушка.
– Ага, – неопределенно ответил Генри и почему-то нахмурился. – Не к добру это.
– Что же дурного в радугах? – удивилась Мария-Антония. – Правда, такое странное явление…
– Да оно тут обычное, – отмахнулся Монтроз. – Такие "коридоры" я всякую весну вижу, но именно что весну, а уже почти лето. Правда, и грозе такой сейчас идти не полагалось, а прошла же… Может, и обойдется.
– А что, такие радуги предвещают что-то скверное? – спросила она.
– Да не то чтобы… – ответил мужчина, почесав в затылке. – Просто, понимаешь, это же Территории. Тут странного много, но всякой странности своё место и время, а когда она в неположенный срок появляется или не там, где должна, волей-неволей задумаешься, к чему бы это!
– И к чему же, по твоему мнению? – принцесса намерена была узнать как можно больше.
– А пёс его знает, – пожал плечами Генри. – Весна в этом году ранняя была, лето тоже вот уже, считай, наступило… Может, так и должно быть. Доберемся до моих, спрошу, они лучше знают. А теперь поехали-ка, пока прохладно! До вечера еще сколько наверстаем!
И в самом деле, после грозы прерия преобразилась, будто отмытая дочиста, воздух сделался прозрачным, и каждая травинка в каплях дождя видна была, словно под сильнейшим зрительным стеклом. Взялись откуда-то бабочки, которых Мария-Антония здесь еще не видела, над самой травой скользили неизвестные птицы, небольшие, острокрылые, – охотились, должно быть, на насекомую мелочь. От запахов кружилась голова (или не от запахов, а от содержимого фляжки Генри, хотя много ли она выпила?), чистый ветер овевал лицо, а ехать нужно было по коридору из радуг… Они держались очень долго, не как обычные радуги, и оборачиваясь, Мария-Антония еще могла какое-то время видеть их позади. Но и они постепенно таяли одна за одной, и к сумеркам ни одной не осталось. Взошла зато луна, молочно-серебристая на этот раз, тоже словно бы умытая, и все ее призрачные сестры сегодня не баловали разноцветьем, сияли сдержанной белизной, а звезды не сверкали остро и безжалостно, смотрели сверху вниз мягко и будто бы устало…
– Очень здорово, – сказал Генри поутру, осматривая место стоянки. – Ну просто-таки замечательно. Скажи, Тони, ты готова каждое утро прорубаться на свободу? Я тебе и топорик дам, замечательный такой топорик… родственнички прибили бы, узнай, как я его использую, он боевой вообще-то, но куда деваться?!
– Вот это да… – только и сказала девушка, разглядывая изрядную груду щепок, оставшихся от верных ее стражей, черных шипастых побегов.
– Нет, ты не думай, я не против утренней разминки, – заверил Генри, пробуя лезвие топорика ногтем. – Только эти ветки твердые, как камень, всё лезвие иззубрил! Или это они после дождя так в рост попёрли, как думаешь?
– Или рядом какая-то опасность? – предположила Мария-Антония, оглядываясь. Нет, конечно, ей не заметить чего-то подозрительного, для этого нужно вырасти в прериях, как Генри, и то еще…
– Да вот не чую я ничего, – ответил он удрученно и потрепал подвернувшегося под руку Грома – девушка уже выучилась их различать, у этого пса было висячее ухо, – по холке. – И собачки не чуют. А раз так, то либо ничего нет, либо всё совсем плохо. Гроза еще эта, радуги… Тьфу!
Он с размаху вогнал топорик в землю, подрезав толстенный черный побег. Должно быть, метнув так оружие, он мог бы и руку противнику отсечь, пришло в голову Марии-Антонии. В ее времена кое-кто мог похвалиться умением биться на топорах, может, теперь тоже есть любители?
– Ладно, посмотрим, – сказал он, выдернув топорик. – А вот костер теперь есть, чем разжечь. Но это вечерком. Поедем, пока не жарко…
…Генри очень не нравилось происходящее. Вернее, частично не происходящее, а с лезущими из земли черными побегами он уже как-то смирился. Тем более, принцесса оказалась права: людей эти побеги не трогали до поры до времени. А вот то, что Территории проявляли какую-то вовсе уж небывалую кротость нрава, его совсем не устраивало. Одна-единственная ловушка, которую он легко распознал, за несколько дней – это что, дело? Понятно, до "сезона бурь" еще неблизко, но и вне этого периода Территории – не ухоженный лужок во дворе у богатея! Можно пройти, и легко – если умеючи. Случайный человек хорошо, если дневной переход одолеет! А тут – правда, как по главной улице города идут, и ничего, и никого… Одно это уже настораживало.
"Может, принцессино заклятие всякую пакость отпугивает?" – задался вопросом Генри. А отчего бы и нет? Штука мощная, вон как эти ветки за нею тянутся, вдруг местные твари этого побаиваются? Если так, то хорошо. Если же нет, тогда непонятно, что и думать…
Прерия не была плоской и ровной, будто стол. Местами поднимались пологие холмы, поросшие, правда, все той же травой, а кое-где в земле зияли глубокие раны, оставленные невесть когда невесть чем.
– Это что? – спросила Мария-Антония, заметив с верхушки холма одну такую расселину. – Неужели овраг?
– Нет, – качнул головой Генри. – Тут, говорят, в незапамятные времена земля дрожала, а потом раскололась. Вот, осталась такая дырища. Сиаманчи помнят, она была еще глубже, а теперь и правда на овраг похожа. Смотри, какая огромная…
– Да, тут, наверно, целый город поместится, – вздохнула принцесса. Покосилась на него, добавила: – Я всё не устаю поражаться, насколько же велик мир. Я ведь видела лишь малую его часть: моё королевство да земли соседей, моего мужа, – это не так уж много. Я смотрю на эту бескрайнюю равнину и думаю о том, какими крохотными мы должны казаться по сравнению с нею!
– Лучше об этом не думать, – заверил Генри. Ему как-то довелось звездной ночью, будучи в изрядном подпитии, сопоставить свои размеры с просторами Территорий. Ощущения оказались не из приятных, стало неуютно до крайности… будто он крохотная песчинка в бесконечном мире. Насколько он знал, всем городским поначалу скверно в прерии, где нет оград и стен, только трава да небо, солнце и… – Бизоны.
– Что? – вскинула голову девушка.
– Стоим здесь, – предостерег он, спешиваясь. На верх холма стадо вряд ли ломанется, им прямая дорога в ущелье, как раз под уклон местность идет… – И не шуми.
– Что это? – нахмурилась принцесса, покидая седло. – Снова гроза?
– Да какая гроза, небо же чистое! – ухмыльнулся Генри. – Стадо идет. Не бойся, главное, на пути им не попасться!
– Что за…
…Тяжелый гул накатывался откуда-то из-за горизонта, снова повисла пыльная дымка, будто от сильной жары, а потом там же, на горизонте, возникла темная полоса, будто морской прибой, и стала расти, расти, и вот уже эта темная масса хлынула на равнину, растекаясь бурной волной, надвигаясь, надвигаясь…
Мария-Антония смотрела во все глаза. Ей доводилось видеть большие стада, но таких… о нет, такого она не могла даже представить! От края до края равнина полна была бегущими животными, и что это были за звери!
– Бизоны! – снова прокричал ей почти в ухо Генри, иначе его было не расслышать. – Ну, дикие быки! Их тут мириады, местные за их счет только и живут! Ну и белые приезжают поохотиться иногда, только опасно это, сама же видишь!..
Девушка только кивнула: страшно было даже представить, каково оказаться на пути этого гигантского стада. Невозможно сосчитать, сколько в нем голов, несколько тысяч, это уж точно, а то и сотен тысяч! Она снова почувствовала себя несказанно маленькой по сравнению с этой прерией, способной прокормить столько животных… Эта безумная живая мощь была слишком явной, слишком резко контрастировала с ее маленьким миром, в котором, конечно, кипели войны, но… они, должно быть, показались бы игрушечными этой великой равнине!
– Они от кого-то убегают? – спросила Мария-Антония негромко. Боже, да что же это за хищники должны быть, которые могут обратить в бегство этакое стадо?
Она смотрела сверху на бурые лохматые спины, крутые рога, нескончаемую реку живых существ… Лошади волновались, им не нравилось такое соседство, и девушка их понимала.
– Да не обязательно, – ответил Генри. – Они дурные. Бывает, шуганулся один от степного волка, например, а остальные и подхватились. Потом уже не остановить, сама погляди, как прут… А может, почуяли что-то, вот и отходят. Правда, если бы что серьезное случилось на Территориях, они бы не так неслись. Это они, считай, спокойно идут, а если рванут со всех ног…
Мария-Антония только головой покачала, отчаявшись представить такое грандиозное и страшное зрелище. Должно быть, эта живая лавина способна смести с лица земли целый поселок, если тому не повезет оказаться под копытами!
– А попробовать можно, – сказал вдруг Генри.
– О чем ты? – повернулась она к нему. Мужчина уже взвешивал в руке то самое оружие, которое она уже видела однажды. – Что это?
– В твое время огнестрельное оружие было уже? – спросил он, дождался утвердительного кивка и продолжил: – Обращаться умеешь?
– Нет, – усмехнулась девушка. – Слишком тяжелое, да и мало его у нас было. Ненадежное, то порох не вспыхнет, то ствол разорвет. Маги не хотели с этим возиться, им не нравилось… Пушки разве только, но…
– Магам правильно не нравилось, – серьезно сказал Генри. – Эринитовой пулей из хорошего ствола можно любого кудесника завалить, если умеючи. Но именно из хорошего, вряд ли бы ваши пукалки сгодились. Опять же, попасть надо… Его, оружие, то есть, быстро совершенствовали, когда поняли, что к чему. Тоувы, опять же, помогли… они магов тоже не сильно любят. – Он умолк, протянул ей оружие. – Держи. Это ружье, обычное, охотничье. Бьет хорошо. Если зарядить чем посерьезнее, то можно и повоевать…
Мария-Антония осторожно взялась за ствол. Не такая уж тяжелая штуковина.
– Целиться умеешь?
– Доводилось арбалет в руках держать, – ответила она чистую правду. – Из лука я когда-то хорошо стреляла, но то больше была забава…
– Значит, совладаешь, – хмыкнул Генри. – Держи так… Ага, именно. Смотри сюда. Давай сперва по камням. Вон тот валун видишь? В него попадешь?
– Да в него ребенок из рогатки попадет! – фыркнула принцесса. Ружье оттягивало руки, но держать его было приятно. Хорошая вещь, ухоженная, она умела это чувствовать. Видимо, оружие Генри уважал и любил, да и немудрено: от него наверняка частенько зависела его жизнь.
– Тогда нажимай вот сюда, – показал Монтроз. – Задержи дыхание и плавно-плавно…
Грохнуло. Мария-Антония от неожиданности чуть не выронила ружье, увидела только, как от светло-серого валуна полетела крошка.
– Ну надо же, попала, – хмыкнул Генри довольно, будто не сам помогал целиться. – Давай попробуем подстрелить кого на обед, а?
– А это не опасно? – нахмурилась девушка. – Если стадо заметит…
– Не заметит. Они когда таким потоком идут, ничего вокруг не соображают. Упал кто и упал, остальным-то что? Давай! – загорелся мужчина.
– А разве не нужно перезарядить… – начала было она, но он перебил нетерпеливо:
– Ничего не нужно, говорю, не ваши пукалки, порох не гаснет, патроны не кончаются… – И пояснил довольно: – Дорогая штуковина, но я таки разорился. Тоувы делали: тут зарядов пять сотен, сама понимаешь, насколько этого хватит! Ну, потом, конечно, приплатить придется, чтобы заново зарядили, но зато думать не надо, как бы боеприпасы не отсырели… Ну, что стоишь?
Девушка вздохнула и снова вскинула тяжелое ружье к плечу. Мужчины все одинаковы: только дай в руки игрушку, ни о чем ином думать не смогут!
– Вон, видишь, на отшибе идет, – шептал ей на ухо Генри и придерживал ее локоть, направляя. – Сможешь?
– Попробую, – ответила она. Отсюда дикий бык казался немногим больше того валуна. – А достанет ли?..
– Должно, – уверенно сказал мужчина. – Еще и дальше бил, бывало… Только не в голову, там такая кость, что не пробьешь.
– Я знаю…
– Откуда бы?
– Я ведь говорила: доводилось охотиться, – ответила Мария-Антония сквозь зубы. – На оленей, правда, но велика ли разница?
– И правда что…
Снова грохнуло. Бизон внизу споткнулся, но снова выровнял ход, устремился за остальными…
… – Промазала! – Генри выхватил у принцессы ружье – додумался, девице доверить такое дело! – вскинул к плечу, но девушка вдруг положила руку на ствол, вынуждая его опустить оружие. – Ты что?
– Зачем, Генри? – спросила она спокойно. – Разве мы умираем с голоду? И что мы будем делать с такой огромной тушей? Того хвороста, что у нас собой, хватит, чтобы зажарить малую толику, и то вряд ли. Псы твои съедят сколько-то… а остальное бросим стервятникам? С собой ведь не увезем, по такой жаре мясо быстро испортится…
– Ну да… – Генри неохотно признал ее правоту, потом невольно усмехнулся: – Ты говоришь совсем, как дети равнин!
– Кто?
– Ну, местные жители, – пояснил он. – Они себя сами так называют. И тоже говорят: зачем убивать больше, чем можешь съесть? У них, конечно, вся жизнь от этих зверюг зависит, сама понимаешь: и еда, и одежда, и черт знает, что еще! Когда нужно, устраивают большую охоту, но больше, чем необходимо, стараются не убивать… За это они городских наших очень не любят. – Генри вздохнул, покачал ружье в руке.
– За что именно?
– А те охотиться приезжают иногда, кто побогаче, – пояснил он. – Как увидят такое вот стадо, так давай палить, жадность глаза застит, даже не соображают, к чему им столько, ведь даже не вывезут отсюда всего!
– Глупо как, – пожала плечами девушка. – Разве это можно назвать охотой? Вернее, – поправилась она, – одно дело, если… дети равнин так добывают себе пропитание, но стрелять зверей десятками ради забавы?.. Для меня это странно.
– Вот-вот, для местных тоже странно, – сказал мужчина. – А ты…
– А я, должно быть, просто слишком хорошо помню, что такое голод, – отрезала она и замолчала.
– А вы как охотились? – полюбопытствовал Генри, чтобы переменить тему.
– По-разному, – ответила принцесса. – Выезжали обычно на несколько дней, брали собак, егеря загоняли подходящую дичь… а иногда обходились и без егерей. Охотник, взявший зверя, потом делил добычу и имел право взять себе самый лакомый кусок… либо же отдать его господину или другу. Так чаще всего и делали.