Лязгнув, остановился лифт, открылась дверь, и он сам перешагнул через порог в очередной казённо светлый и чистый коридор. Бледный, будто никогда не бывал на солнце, немолодой сержант с ярко-зелёными петлицами Рабского Ведомства достал из проволочного кармана на стене лифта листок, прочитал и молча, повернув Гаора за плечо, сверил номер на ошейнике с записью.
- Всё правильно. На отправку, - и подтолкнул его к стоящим вдоль стены людям, скованным за наручники общей цепью.
- Ровно двадцать, - доложил рядовой, пристегнувший Гаора к общей цепи. - Комплект, сержант.
- Отправляй.
- Вперёд, марш.
Лязгая, задёргалась цепь. "Не в ногу идут", - сразу сообразил Гаор. Ладно, не его это дело, команды "Взять ногу!" - нет, так что… пойдем по-вольному. У него непроизвольно дрогнули в усмешке губы: так нелепы здесь эти обычные, памятные по училищу слова. И боль в прокушенной губе заставила очнуться. Перед ним высокий прихрамывающий на правую ногу мужчина в клетчатой, как и у него, дешёвой рубашке и мятых костюмных брюках, скованные руки сжаты в кулаки, на пальце татуировка - кольцо. Значит, уголовный, по приговору. Ну а других здесь быть и не может. Волосы у переднего чёрные как у чистокровного и короткие, то ли не успели отрасти, то ли не полукровка. Но разве чистокровных обращают?
- Стой.
Впереди лязгая, распахивается дверь.
- К отправке.
- Где сопроводилка?
- Держи.
- Ещё две ездки и сменяемся.
- Наконец-то.
- Минк, идем в пивную?
- Сегодня не могу.
- Чего так?
- Ну, как знаешь.
- Подай правее, мне не развернуться.
Они шли по подземному гаражу сквозь этот обычный рабочий шум мимо фургонов-перевозок. Шофёры, механики, охрана, чиновники, рядовые и сержанты, в форме и в штатском… Конвейер - вдруг понял Гаор. Это не отдельные случаи, а отработанный, отлаженный конвейер.
- Стой.
- Загружай.
- Пошёл.
Их отстёгивали от цепи, вталкивали в машину и рассаживали по скамейкам вдоль бортов, ловко пристёгивая специальными скобами за наручники. Гаор стоял последним и оказался у самой двери.
- Закрывай.
Захлопывается дверь.
- Поехали.
Глядя вверх, на затянутый решёткой, а поверх неё сеткой открытый люк в потолке, Гаор ждал.
Проехали под лампой, второй, остановка… на выезде, и вот оно - небо! Он вдохнул всей грудью, преодолевая боль, проталкивая внутрь стоявший в горле комок.
- Где едем? - спросил вдруг кто-то.
- А то не знаешь куда? - ответили ему.
Кто-то выругался, ещё кто-то всхлипнул и заплакал. Гаор молча смотрел в проплывающее небо, мутное, то ли от частой сетки, то ли от набежавших облаков. Но хорошо, что люк открыт, а то и задохнуться недолго. Но они нужны живыми, так что… Ехали быстро, и ветер бил его по лицу, трепал волосы, выдавливая и тут же высушивая слёзы.
- Я чистокровный, они не имели права…
- Раньше надо было права качать…
- Пошли вы…
Разговаривали привычно тихо, вполголоса. Битые. Но и рабство по приговору за кражу булки не дадут. Ну, всё, вот теперь всё. А Кервин не пришёл. Почему? Не захотел, побоялся? Интересно, парни откуда узнали? Известили? Кто? Наверняка, Кервин. И Жука он. Про Жука сам ему как-то рассказал, и Кервин загорелся, чтобы Жук у них по проблемам законности выступил. Обещал свести, да всё недосуг было. Теперь они без него. Ну, про Жука понятно, а парни… Обалдуи, вздумали ему прощальный салют отдавать. Как бы им за это солоно не пришлось, придерутся и, ну, не трибунал, а льготы ветеранские могут урезать. Тот же гадёныш вой подымет, а генерал не откажет. Он впервые про себя не назвал их отцом и братом. И поймав себя на этом, улыбнулся.
- Чего лыбишься? - спросил сосед.
- Тебя не спросил, - ответил Гаор, не поворачивая головы.
Ставить себя сразу надо, исправлять всегда трудно.
- Ты того… - сосед не договорил, угрожая не словами, а интонацией, что всегда действует лучше слов.
- Ты тоже не этого, - посоветовал он таким же намёком.
Машина мелко затряслась, как переезжая через рельсы. Если он ничего не путает, то уже недалеко. Рабское Ведомство за складами. Там и железная дорога, и шоссейки. На склады ему как-то приходилось ездить, ещё в училище. Он не пошёл в увольнительную, и каптенармус взял его с собой за амуницией. Его и ещё двоих, тоже оставшихся, нет, оставленных на выходной в казарме. И когда уже служил, тоже случалось. Он помнит: целый город. Вот и опять затрясло, в пятый раз. Пятая колея.
- Склады что ли?
- Они.
- Значит, скоро.
- Бывал уже?
- Или торопишься?
- Не бойсь, не опоздаем.
Кто-то даже рассмеялся, но тут же поперхнулся и закашлялся. И кашлял долго, надсадно, с хриплым бульканьем.
Под этот кашель они и доехали.
Выгружали их опять в подземном гараже. Отстегнули, вывели, поставили вдоль стены.
- Не оборачиваться. Не разговаривать.
У Гаора ощутимо мёрзли ноги, да и остальные потихоньку переминались на цементном полу. Вышел он первым и стоял с краю, но у надзирателей, видно, свои расчёты, потому что из строя выдёргивали не подряд, а по какому-то своему выбору. Наконец ткнули дубинкой в плечо и его.
- Ты. Пошёл.
У стола сержант с зелёными петлицами, на столе бумаги, рядом на полу корзина с наручниками. Сержант молча проверил номер на его ошейнике, приподнял ему волосы и долго разглядывал клеймо. Потом листал бумаги, что-то вычитывал. Он равнодушно ждал. Его ни о чём не спрашивали, а даже до училища, ещё Сержант ему объяснил, что лезть с пояснениями - это только себе вредить. Наконец сержант принял решение.
- В седьмую.
С него сняли наручники - руки сразу бессильно упали вдоль тела, отозвавшись болью в плечах - и скомандовали.
- Руки за спину. Вперёд.
Потом Гаор много раз думал, что заставило сержанта сделать этот выбор. Потому что долгое раздумье, листание справочников и списков и решение поместить его именно в седьмую камеру, спасло его. Если не сохранило жизнь, то от многих колотушек и неприятностей избавило. Чем бы ты ни руководствовался, старший сержант Рабского Ведомства на первичной сортировке в Центральном Накопителе - Большом Отстойнике по-простому - сочувствием или трезвым расчётом, нежеланием портить товар перед продажей или солидарностью с ветераном - на мундире сержанта теснились нашивки за ранения и бои, но спасибо тебе. Но понял это Гаор потом, а оценил ещё позже.
Здесь лифтов не было. Его спустили на два пролёта по обычной лестнице, открылась решетчатая дверь, и перед ним неожиданно шумный, заполненный гулом множества голосов коридор.
- Вперёд.
Слева глухая стена, справа решетчатые стены камер. За решётками оборванные, лохматые, небритые, в ошейниках… Некоторые стоят у решёток, с интересом разглядывая проходящих, а многие и голов не поворачивают, занятые своими делами.
- Стой.
Надзиратель откатывает дверь.
- Заходи.
Он медлил, и ему помогли пинком в спину. За спиной лязгнул, отгораживая его от прежнего мира, замок.
- Ребя, новенький!
Его сразу окружили, и он инстинктивно прижался к решётке, пытаясь прикрыть спину, получил несильный, но ощутимый укол как от тока и невольно шагнул вперёд.
- Эй, паря, ты чего?
- Да он новик, лоб красный!
- Ребя, обращённый!
- Слон, обращённого сунули!
Что прирождённые не ладят с обращёнными, он узнал позже, а о причинах этой вражды не так узнал, как сам потом догадался, и в драках участвовал на стороне прирождённых. А тогда просто почуял грозящую опасность, и попытался поднять, прижать к груди сжатые кулаки, но онемевшие от наручников руки плохо слушались, а рабов было слишком много.
- Ща мы его…
- В параше купнём!
- Точно!
- Давай его сюда!
- Ребя, а рыжий он чего?
- Ублюдок всё равно…
- Ща мы тебя, тварь ублюдочная…
- Слон, клеймо ему посмотри, ворюга или мочила.
- Один хрен, в парашу его.
Стиснув зубы, он молча отбивался, но его скрутили, поставили на колени и, больно схватив за волосы надо лбом, запрокинули голову. И огромный, чуть ли не больше Малыша раб, которого остальные называли Слоном, сопя навис над ним. От боли и обиды - на колени его никогда не ставили - у него выступили слёзы, и он зажмурился, чтобы не показать их.
- Чегой-то не пойму, - прогудел над ним Слон.
- А ну, к свету поверни!
- Эй, ребя, кто такое видел?
- Ни хрена себе!
- Это чтой ж такое будет?
- Эй, Седого кликнете.
- Седой, глянь, чего такое?
- Ну-ка, - прозвучал над ним спокойный и чем-то отличный от других голос. - Действительно, странно, никогда не видел. Эй, парень, открой глаза.
Его по-прежнему держали, но, уже не причиняя боли, и он открыл глаза. И увидел продолговатое от худобы лицо с еле заметной короткой седой щетиной у рта и на подбородке, седой короткий ёжик, не закрывающий лоб, и на лбу посередине над бровями синюю татуировку клейма. Круг и в кругу звезда в три луча.
- Когда клеймили?
- Сегодня, - прохрипел он.
- Статья?
Он назвал намертво впечатавшийся в сознание номер.
- Не слышал, - пожал плечами Седой. - А словами.
- Я бастард. Наследник проиграл родовые ценности, и меня продали в уплату долга.
Сказал и сам удивился, что удалось сказать так легко и внятно.
- Он проиграл, а тебя продали! - присвистнул кто-то.
- Седой, бывает такое?
- Я слышал о таком, - медленно кивнул Седой. - Но это было очень давно. Неужели этот закон не отменили?
Он промолчал.
Его отпустили, но он по-прежнему стоял на коленях, запрокинув голову.
- И что за семья? - спросил Седой.
- Юрденал.
- Яржанг Юрденал? Спецвойска?
- Да.
- И ты его бастард? - удивился Седой и кивнул. - О нём я слышал. Этот мог.
Седой повернулся к Слону и сказал несколько непонятных незнакомых слов. Все зашумели, но уже явно доброжелательно, а Слон кивнул.
- Ладноть.
- Вставай, - улыбнулся ему Седой. - Пойдём, определим тебе место.
Он встал и пошёл за Седым.
Нары в камере шли в два яруса вдоль дальней стены. Не помещавшиеся на нарах спали вдоль боковой стены прямо на полу. Третью стену, где располагались параша - углубление в полу с автоматическим стоком - и в шаге от неё кран, из которого капала вода, собираясь в небольшой раковине, не занимали. У крана сыро, у параши - позорно. Четвёртая стена - решётка.
Седой подвёл его к нарам.
- Вот сюда. Подвиньтесь, ребята.
Двое показавшихся ему на одно лицо парней со светлыми волосами до бровей и золотистым пухом на щеках подвинулись. Его удивило, что Седой не скомандовал, не попросил, а… предложил, а ещё больше готовность, с которой парни выполнили это предложение. Он сел, оказавшись между ними и Седым. Вокруг толпились остальные, разглядывая его с интересом и без явной вражды. В ушах вдруг пронзительно зазвенело, беззвучно встал перед глазами ослепительно чёрный куст взрыва, и всё исчезло…
- Сомлел…
- Пусть полежит…
- Ладноть, отойдёт…
- Но скажи, бывает же такое…
- Все они, чистокровки, сволочи, но чтоб сына…
- Он бастард…
- Это и есть сын…
- Седой, так?
- Так, если не от жены…
- Так всё равно, сын, своя кровь…
…Голоса доносились глухо, как издалека или через воду. Он сидел, а сейчас лежит. На голых досках. И под затылком у него скомканная ткань. Тело мокрое от пота, чешется и зудит лоб. Гаор медленно поднял руку, но дотронуться до лба не успел: его несильно шлёпнули по руке, сбрасывая её вниз.
- Очнулся?
Гаор открыл глаза и увидел сидящих рядом Седого и полуголого парня, у которого грудь и предплечья густо покрывали светлые закручивающиеся кольцами волоски. Сообразив, что рубашка парня пошла на его изголовье, Гаор попытался сесть.
- Лежи, - остановил его Седой.
- Ничо, не замёрзну, - улыбнулся парень. - А губу тебе чего продырявили?
- Это я сам, - медленно, трудно выговаривая слова, ответил Гаор, - прикусил, чтоб не закричать.
- Это на клеймении значить, - парень уважительно покрутил головой. - А я кричал.
- Так тебе сколь было? - засмеялся сидевший с другой стороны парень.
- А как всем, дитё ещё.
- Ну вот. Дитю можно. И надзиратели любят, когда кричат. А ты, паря, лоб не трогай. Дня два позудит и пройдет.
Гаор невольно посмотрел на Седого, ожидая его слова.
- Всё правильно, - кивнул Седой, - надо перетерпеть, а то заразу занесёшь, нарывать будет.
- И заместо круга кубик получится, - подхватил полуголый.
Грохнул дружный хохот. Видимо, это была шутка, но Гаор её не понял. Седой смеялся вместе со всеми, а, отсмеявшись, стал объяснять.
- Клейма разные. У прирождённых круг, покажи ему, Чалый.
Полуголый охотно приподнял ладонью свою спутанную чёлку, показав татуировку.
- У обращённых в зависимости от статьи, - продолжил Седой. - У вора точка, убийца - точка в квадрате, волна - насильник, треугольник - за долг. Вот и смеёмся, как из прирождённого в убийцы попасть можно. Понял?
Гаор осторожно кивнул.
- Да. А… у вас?
- Запомни, мы все на ты. За другое, как за насмешку, и врезать могут.
- Могём, - кивнул Чалый, слушая с таким интересом, будто и ему это было в новинку.
- А у меня авария с жертвами. - продолжил Седой. - А круг в знак того, что всё выплачено, и я теперь считаюсь прирождённым. Наружный круг ставят только должникам и когда по приговору предусмотрена компенсация. Тебе тоже когда-нибудь поставят.
- Нет, - Гаор оттолкнулся ладонями и сел, протянул рубашку Чалому. - Держи, спасибо. Мне до смерти не рассчитаться.
- И какая сумма? - спросил Седой.
Гаор вздохнул.
- Восемьсот девяносто пять тысяч. И ещё проценты за хранение.
- Чего-чего? - удивились столпившиеся вокруг.
- Ты чо, паря?
- Таких деньжищ не бывает.
- Ты того, на голову битый, что ль?
- Седой, скажи.
Седой невесело усмехнулся.
- Значит, бывает. Но знаешь… ты грамотный?
- Да. А что, это… важно?
- Среди прирождённых грамотных почти нет, а, - Седой снова усмехнулся, - грамотные рабы тоже нужны. Им и цена другая, и выплаты другие идут. Ладно. Иди, попей, и лицо обмой, только лоб не мочи.
Гаор послушно слез с нар и пошёл к крану, на всякий случай настороженно следя за окружающими. Но все были заняты своими делами и внимания на него не обращали. В раковине скопилась вода, и он зачерпнул её, осторожно промыл глаза и щёки, рот, подбородок. Щетина неприятно, нет, непривычно колола ладони. И к этому тоже надо привыкнуть. Умывшись, он подставил ладони под капающую из крана воду, подождал, пока наберётся пригоршня, и напился. Вода показалась необыкновенно вкусной. На мгновение снова закружилась голова, и он постоял, опираясь ладонями о раковину.
- Эй, Рыжий, чего встал.
Вот и назвали - понял он. Нет Гаора Юрда, есть Рыжий. Ну, так и быть по сему.
Он отошёл от раковины, уступив мужчине с перебитым носом, и осмотрелся. Уже по-новому: приглядываясь и запоминая.
Вон Слон полулежит на нарах и разглядывает потолок, в углу у решётки стоят пятеро и о чём-то трепятся. Трое играют в чёт-нечёт. Интересно, на что здесь играют? В казарме играли на сигареты, пайковый сахар, ну и на деньги, понятно. А здесь? На верхних нарах то ли спят, то ли так валяются… Все, как и он, босиком, в рубашках и штанах, есть рваные, есть заплатанные. Так что… ничем он не выделяется, такой как все. "Форма одежды - обычная", - усмехнулся он про себя. Чалый рубашку надел, но застёгивать не стал, а завязал полы узлом на животе, и у многих так. Запомним. Седой сидит на нарах и смотрит на него чёрными, сразу и грустными, и смеющимися глазами.
Гаор медленно, опасаясь резким движением вызвать повторный приступ - с ним такое уже было после контузии на Валсской переправе и он тогда с месяц провалялся в госпитале, попал на экспериментальный курс лечения едой и сном, подвезло - вернулся к нарам и сел на своё, да уже своё место рядом с Седым.
- Ничего, парень, - улыбнулся ему Седой. - Выживешь. А сейчас полежи, если хочешь.
- Да нет, - Гаор сел поудобнее. - Належался, когда к оформлению готовили.
- Первичная обработка, - кивнул Седой, - помню. Тебя сколько держали?
- Неделю, наверное, - неуверенно ответил Гаор. - Меня со счёта сбили, смещённым режимом.
Седой смотрел на него всё с большим интересом.
- И кем был?
- Когда? - ответил Гаор вопросом и стал рассказывать. - Военное училище, потом армия, потом демобилизовался, когда перемирие подписали, нас многих так, ну и… - о работе в газете он решил пока не говорить, - по-всякому приходилось.
Седой, внимательно глядя на него, понимающе кивнул.
- Но к блатным ты не пошёл, - он не так спросил, как сказал.
Гаор пренебрежительно дёрнул плечом.
- В дерьме не копаюсь.
- Там тоже по-всякому случается, - задумчиво сказал Седой.
- Так, паря, слышь, - вмешался молча слушавший их, лёжа с другой стороны от Гаора, парень. - Ты чо ж, воевал?
- Да, - твёрдо ответил Гаор.
- А братан твой? Ну, нам Седой, пока ты, сомлевши был, объяснил, что бастард с наследником братья. Он-то чего?
- Он играл, - хмыкнул Гаор и с внезапно прорвавшейся злобой, - и по шлюхам дорогим бегал. Отец его в университет воткнул, а он ни хрена…
- Куды ткнул? - перебили его незаметно собравшиеся слушатели.
- Высшая школа, - ответил за него Седой.
- Ага, понятно.
- Давай, Рыжий, дальше-то чего?
- А ничего. Я работал, отчисления делал.
- Кому?
- Задолжал что ли?
Гаор снова вздохнул.
- Я бастард. Положено отцу сорок пять процентов с любых заработков бастарда.
- Это сколько?
- Седой?
- Половина.
- Ни хрена себе!
- Да у нас бы за такое, чтоб с сына так тянуть, живо бы вздули.
- Точно!
- Ну, матери дай, она тебя кормила, теперь ты её корми…
- Это ежели не угнали.
- Само собой, не об этом речь.
- Ладно вам, заткнулись, а потом?
- А потом суп с дерьмом, - зло, заново переживая всё случившееся, ответил Гаор. - Приехали… на работу ко мне, руки завернули, в ящик засунули и привезли. Объявили, что отец заявление подал, и отправили на обработку.
- Даа…
- Бывает же…
- За старшего брата, значить, ты и пошёл.
- Он моложе меня, - устало сказал Гаор. - На три года. Только он наследник, а я бастард.
- А мать? - спросил кто-то в наступившей тишине. - Она-то чего?
- Я и не помню её, - Гаор сглотнул вставший опять в горле комок. - Меня в пять лет отец у неё забрал, больше я её не видел, даже имени её не знаю, может, и нет её уже, а может, и жива. Не знаю.
Он замолчал, и наступила тишина. Почему-то, он ещё не знал почему, но они как-то иначе говорили о семье. Не понимали, что не мать, а отец главный, старшинство считали по годам.
Тишину вдруг нарушил вопль. Кричали где-то дальше и от боли. Гаор вздрогнул.
- У блатяг это, - сразу объяснили ему.
- Ништяк, нас не касаемо.