– Понимаете, на прошлой неделе к нам подошел точно такой же очаровательный юноша из туристического агентства "Рога-копыта-тур" и также попросил назвать число. Мы назвали семьдесят пять, потому что моей жене как раз исполнилось семьдесят пять лет, – и выиграли путевку на Бермудские острова. Билеты и визы уже на руках.
Молодой человек меняется в лице и кричит:
– Этого не может быть! Не могли вам дать билеты! Это агентство – известные обманщики, они вас обязательно кинут!
Мы идем дальше и через десять шагов слышим за спиной вновь счастливый молодой голос:
Недалеко от Зимнего к нам подходит нетрезвый мужчина в меховой куртке нараспашку и с медвежонком на поводке. Мужчина громко икает и говорит: – Я уже целый час рассказываю вам о великих людях нашего мира, а вы меня абсолютно не слушаете, болтаете, смеетесь, толкаетесь, несмотря на то, что вы уже почти взрослые люди, через год закончите школу! Я хочу рассказывать и объяснять только тем, кому интересно, поэтому все остальные могут уйти и не мешать умненьким мальчикам и девочкам.
– Господа, давайте червонец и можете сфотографировать, как медвежонок Путин пьет из банки сгущенку.
Жена отвечает:
– У нас нет фотоаппарата, дядя Миша, мы уже двадцать раз вам об этом говорили за последний месяц.
Дядя Миша опять громко икает:
– Да вы можете сказать и двести раз, все равно не запомню, ведь вы же все – картонные человечки с довольными лицами. Хорошо, давайте стольник – и медвежонок выпьет бутылку водки прямо из горла.
Дядя Миша достает из сумки бутылку водки, открывает ее и повторяет:
– Давайте стольничек, буржуи.
Я готов отдать ему стольник, но у меня в кармане пятисотка одной бумажкой. У Александры, я знаю, есть деньги на билеты в музей, но она их не даст.
– У нас нет стольника, дядя Миша, – оправдываюсь я, – и мы уже два раза видели, как Путин пьет водку.
Дядя Миша громко икает и бубнит:
– Ну и хрен с вами, нищаги голозадые, я и сам могу выпить.
Он прикладывается к бутылке, а мы идем дальше.
Александра посмеивается:
– Знал бы он, что у нас в дипломате, наверное, предложил бы купить медведя. Но он же не знает, что мы богатенькие, почему он сердится?
– Просто он уже пьян, а в таком состоянии он никого не любит, в отличие от меня.
– Да уж, ты, когда выпьешь, действительно любишь всех людей мира и готов отдать им последнюю рубашку, летом пришел с работы голым, – жена переходит на привычное ворчание.
– Но летом меня раздели рядом с моей родной школой. Подростки иногда раздевают пьяных, хорошо еще, что они не набили мне морду, в смысле – физиономию.
– Это послужило бы тебе уроком, – заключает жена.
Мы заходим в Эрмитаж, раздеваемся в гардеробе в подвальном помещении, покупаем билеты и пытаемся пройти с дипломатом. Но нас не пропускает милиционер. Приходится сдать наше богатство гардеробщице и получить вместо него красный пластмассовый номерок.
Мы поднимаемся по главной лестнице на второй этаж, и тут же к нам подходит красиво одетая женщина и предлагает:
– Не желаете ли индивидуальную экскурсию по Эрмитажу, господа?
Я отвечаю:
– Спасибо, мы сами сориентируемся, вы только подскажите, в какую сторону нужно идти, чтобы взглянуть на "Джоконду" Леонардо?
Женщина спрашивает:
– А откуда вы приехали?
– Из Вепсарского заповедника, мы коренные вепсы, всю жизнь с женой занимались сплавом леса по рекам Петрозаводской области и вот первый раз выбрались в большой город и по совету друга хотим посмотреть на "Джоконду" Леонардо, потому что у нас нет детей, а мы очень хотим.
Женщина-экскурсовод удивляется:
– А при чем здесь "Джоконда"?
– Как – при чем? Всем известно, что если бесплодная женщина будет полчаса пристально смотреть в глаза Джоконды, то она забеременеет. Дак куда нам идти?
Лицо экскурсовода недовольно морщится, и она отвечает:
– Джоконда висит в Лувре, в Париже, советую вам поехать туда.
– Но от той второй "Джоконды", что Лувре, я слышал, может забеременеть даже мужчина, а это не входит в наши планы, – возражаю я.
Александра тянет меня за руку и шепчет:
– Твои шутки никто кроме тебя не понимает. И я совершенно не хочу еще раз забеременеть. Мне и двоих детей не просто прокормить.
Серьезная мне досталась жена. Если бы со мной сейчас была младшая Александра, я бы затащил ее в эту золоченую карету, в которой ездили короноваться русские цари, и оттрахал (поимел) во всех позах.
Мы проходим в зал итальянской живописи. Мой любимый итальянец – Тициан, созвучный мне художник. Напротив "Кающейся Магдалины" стоит группа школьников, а пожилая женщина-экскурсовод им гневно выговаривает:
После этого предложения все смеющиеся мальчики и девочки исчезают, рядом с экскурсоводом никого не остается. И она с саркастической улыбкой говорит:
– И вот так происходит каждый день, этим бездельникам не нужны знания, им бы выпить и потрахаться, ублюдки!
Экскурсовод уходит, а Александра замечает:
– Суровая женщина, я думаю, наши мальчики тоже от нее сбежали бы.
– Хотя они не ублюдки, вроде бы, – добавляю я.
Мы шествуем из зала в зал, иногда останавливаясь перед нашими любимыми картинами. Всякий раз, между прочим, мы находим их на новом месте, а на старом находим другие. Почему-то картины в наших музеях постоянно перетасовываются, как карты в руках шулера, который старается, чтобы другие игроки и зрители не заметили его ловких махинаций. Картины постоянно перевешивают, а какие-то из них незаметно исчезают и больше не появляются. Так незаметно исчез "Портрет молодого человека" Фердинанда Боля в зале голландской живописи. А в Русском, например, уже два года, как пропало одно из моих любимых полотен Сурикова "Казачка". Огромные полотна этого художника с изображением баталий и массовых сцен меня не потрясают, а вот эта задумчивая, печальная казачка, стоящая на крыльце своей избы и провожающая взглядом, наверное, уходящего от нее любимого мужчину, меня всегда завораживала. И вот ее нет, и никто не может объяснить, куда она делась. Один мой знакомый утверждает, что картины из российских музеев сбываются за рубеж под видом обменов культурными ценностями: вместо них (в обмен) привозится какая-нибудь не имеющая значения ерунда, которую отправляют в запасники и там складируют. А кроме того, уверяет меня знакомый, заменяют подлинники искусными копиями. Не знаю, так ли это, но не удивлюсь, если действительно так: у нас все лучшее, что можно продать, сплавляют за границу. А обратно привозят дребедень или даже радиоактивные отходы.
Но я отвлекся. В общем, мы ходим, высматриваем свои любимые картины, а за нами неотступно следует пожилой японец в строгом черном костюме и больших очках и то и дело жужжит и мигает фотоаппаратом.
Сперва я думаю, что он снимает картины, но потом замечаю, что на самом деле он фотографирует нас с женой на фоне разных картин.
Мы пытаемся идти то быстрее, то медленнее, но не можем от него отвязаться. Сделав круг, мы опять оказываемся в зале с каретой – и японец снимает нас на фоне кареты-купе.
Я не выдерживаю, подхожу к нему и спрашиваю:
– Зачем вы нас все время снимаете?
Фотограф на неплохом русском отвечает:
– Для газеты. Я фотокорреспондент и не могу не снять двух спаривающихся оленей. Это исключительно редкое зрелище.
Я возражаю:
– Но мы не олени, и мы не спариваемся, вернее, не спариваемся в данную минуту и тем более в музее.
– Сейчас я вам покажу ваш снимок, – японец широко улыбается и достает из сумочки, висящей у него на запястье, фотографию, на которой действительно можно разглядеть двух спаривающихся оленей. Перед животными на изображении видны прутья решетки, очевидно, это зоопарк.
– Но это не мы, – обрадовано говорю я, – это олени в зоопарке.
Японец не отступает:
– Ваше право отрицать истину, но я все же помещу этот снимок на первой полосе газеты "Йомиури". Или вы можете его у меня купить. Его цена – пятьдесят долларов. Но вы занесены в Красную книгу, поэтому я готов уступить вам за десять. Или рублями по курсу ЦБ.
– Придется купить, – обращаюсь я к Александре, – иначе он не отстанет.
Я знаю, что Александра на этот раз не будет на меня ворчать за то, что я раздаю деньги, так как мы теперь богачи.
– У меня пятьсот рублей, – вспоминаю я.
– Отдай ему пятьсот, – говорит жена. – Для нас это теперь мелочи.
Я достаю из кармана деньги и роняю номерок. Кто-то из проходящих мимо посетителей, не видя, случайно поддевает номерок носком ботинка – и тот скользит по гладкому узорчатому паркету и скрывается где-то. Возможно, под каретой, хотя перед ней небольшая приступочка.
Я тотчас же забываю про японца и спаривающихся оленей. Это же номерок от нашего сокровища! Спокойно, говорю я себе, пока что ничего страшного не произошло. Надо всего лишь вытащить из-под кареты этот чертов номерок. Я пролезаю под красную заградительную веревочку, заглядываю под карету, но номерка не вижу. Тогда я распластываюсь на полу и ползу под карету. Под ней пахнет лаком, пылью и еще чем-то едким и неприятным – наверное, это запах старины. Номерка не видно. Зато снаружи до меня доносится визгливый старушечий голос:
– Немедленно вылезайте, хулиган! Или я вызову милиционера.
Я продолжаю шарить рукой по сторонам, а в это время кто-то уже тянет меня за ногу, и не просто тянет, а выворачивает ногу из сустава. Выползаю и вижу девушку в форме милиционера (с виду не заподозришь в ней недюжинную силу). У нее узкая талия, затянутая ремнем и серые брючки, а на ступнях черные ботинки. Пожалуй, в туфлях и без брюк ее ножки смотрелись бы куда симпатичнее.
– Зачем вы туда полезли? – строго спрашивает девушка-милиционер, пока я поднимаюсь на ноги.
– Проверял рессоры, – отвечаю я. – Мы с женой хотели заняться в этой карете любовью, но не были уверены, что она выдержит.
– Не слушайте его, – встревает Александра. – Он всегда так шутит, у него специфический юмор. У нас туда залетел номерок, а мы сдали на этот номерок нашу сумку.
– Лазать под экспонаты запрещено, – строго говорит милиционер и тут я замечаю, что на правом боку у нее подвешена кобура с пистолетом и свисток.
– Он пытался отвинтить колесо, я видела! – злобно кричит старушка-смотрительница в зеленом фирменном жилете.
– А что бывает тем, кто залезает под экспонаты или пытается отвинтить колесо? – спрашиваю я девушку-милиционера.
– На первый раз штраф.
– Я согласен заплатить штраф, – радостно сообщаю я, – только позвольте мне еще разочек туда слазить. Мне там понравилось.
– Не позволю.
– Но почему?!
– Не разрешается. Если бы ваш номерок был виден, я бы сама вам его достала, но его не видно, наверное, вы потеряли его в другом месте. Все, молодой человек, вопрос исчерпан. Не задерживайтесь, граждане, расходитесь, – подталкивает девушка-милиционер столпившихся вокруг нас посетителей.
– А правда, что эта карета без дна? – вполголоса интересуется у меня один из любопытствующих.
– Правда, – отвечаю я, – и торчит царская задница.
– Что же нам теперь делать? – спрашивает у служительницы порядка Александра.
– Заплатите за утерянный номерок, укажите свою ручную кладь и перечислите в заявлении ее содержимое. Ее при вас вскроют в присутствии администратора и дежурного милиционера и, если все совпадет, – отдадут.
– Значит, я должен написать, что у нас там алмазы на два миллиона долларов? – спрашиваю я.
– Молодой человек, мне некогда слушать ваши странные шутки, я на службе.
Старушка-смотрительница стоит перед каретой в позе часового и всем своим видом показывает, что скорее умрет, чем пустит меня снова под карету.
Мы с Александрой понуро бредем к выходу.
В гардеробе, где сдавали кейс, я говорю:
– Вон стоит наш дипломат, но у нас нет от него номерка. Чтобы вы убедились, что он наш, я вам докладываю: у него на боку белая буква "Р", на нем есть зазубрина от пилки по металлу, а главное – его невозможно открыть.
– Этих признаков мало, – возражает гардеробщица. – Пойдите к администратору и напишите заявление со всеми вашими данными и укажите, что внутри, а я приглашу милиционера для вскрытия.
Мне совсем не интересно привлекать милицию и описывать, что внутри.
Мы с Александрой стоим и не знаем, что делать. Дернул нас черт взять с собой дипломат. Но мы его уже сколько раз теряли, и он опять к нам возвращался. Может, и на этот раз повезет?… Случится чудо…
Я подхожу к гардеробщице поближе и шепотом спрашиваю:
– А так не отдадите?
– Нет, вы что, мужчина, может быть, он не ваш, с меня спросят.
– А за тысячу рублей? – спрашиваю я со слабой надеждой.
– Вы что, молодые люди?! Это взятка.
– А за сто тысяч?
– Все, я зову милиционера.
– Тогда мы от него отказываемся. В пользу вашего славного музея. Забирайте.
– Что значит "забирайте"? Может, у вас там бомба. Я должна немедленно сообщить руководству.
Гардеробщица ставит вместо себя двух других гардеробщиц из соседних отделений и убегает, а мы не спеша надеваем свои куртки, шапки, шарфы и выходим на улицу.
Я говорю:
– Александра, а мы так и не дошли до импрессионистов, мы были в Эрмитаже, сфотографировались, я даже слазал под царскую карету, а к импрессионистам не зашли. А я так хотел их увидеть… Может, вернемся?
Жена грустно улыбается:
– Игоречек, уже шесть часов, и обратно нас не пустят.
Мы выходим на холодный ветер, проходим метров тридцать и слышим за спиной: Тут ветер приносит откуда-то смятую газету, швыряет в лицо кричащему директору, залепляет ему рот, и он умолкает.
– Господа! Постойте, господа!
Мы оборачиваемся и видим бегущего за нами директора Эрмитажа (я неоднократно видел его по телевидению, поэтому сразу узнаю). Он без пальто, в одном черном смокинге с длинным черным шарфом на шее, развевающемся на ветру.
– Господа! Позвольте представиться: я – директор Эрмитажа. Я уже двенадцать лет директор, и должен вам сказать, господа, что впервые сталкиваюсь с такой скромностью и с таким благородным жестом. Вы преподнесли музею на редкость щедрый дар. Мы оценили также ваш юмор – предоставить нам возможность самим найти доступ к этому дару. Но у нас, слава богу, работают хорошие специалисты и они разгадали вашу загадку за три с половиной минуты!
Он достает из нагрудного кармана пиджака записную книжку, авторучку и просит:
– Назовите, пожалуйста, ваши имена. Мы выгравируем их на большом медальоне и повесим его над входом в музей, а вы станете нашими попечителями, членами Клуба Друзей Эрмитажа и получите персональные карточки членов Клуба, дающие право бесплатно посещать Эрмитаж: милости прошу!
– Спасибо, – говорю я, – но мы бы предпочли остаться инкогнито. Хотя нет, я передумал. Запишите, что это дар музею от Геннадия Громова.
Директор Эрмитажа быстро пишет, жмет мне руку:
– Поздравляю вас, Геннадий Громов, вы теперь член Клуба Друзей Эрмитажа! – Он уже посинел от холода, поэтому спешит обратно, выкрикивая на бегу: – Я всегда говорил, что в России возродится формация меценатов!.. Скоро все бизнесмены поймут важность культуры и понесут нам свои сбережения!
А мы следуем дальше. На углу перед Дворцовой площадью к нам снова подходит дядя Миша с медвежонком Путиным на поводке. Дядя Миша громко икает и говорит: Мы идем дальше. В Петербурге уже темно. Зимой здесь особенно темно. Летом белые ночи, а зимой черные дни, хотя зима уже перевалила за половину. Александра крепко держит меня под руку, потому что очень скользко, и мы боимся упасть. А держась друг за друга, мы чувствуем себя увереннее. Впрочем, когда мужчина и женщина держатся друг за друга, они в любых ситуациях чувствуют себя увереннее, потому что вдвоем они более совершенное существо, чем по одиночке.
– Господа, купите медведя, он умеет ходить на унитаз, не кусается, играет на гармошке, читает Пушкина, подметает полы и прекрасно готовит, вы даже представить себе не можете, как прекрасно он готовит салат Оливье! Отдам за бутылку водки. – Дядя Миша икает и поправляется: – Нет, за две бутылки. За одну друзей не продают.
Я сую руку в карман, достаю сохранившиеся пятьсот рублей и отдаю их обомлевшему дяде Мише:
– Это Путину на пропитание.
И Александра не говорит мне ни слова упрека.
Проходит месяц, и как-то в воскресенье утром в прихожей гремит звонок, я открываю, и мне становится не по себе: на пороге стоит человек среднего роста, на шее у него металлический венок с бумажными цветами, какие вешают на кладбищах на кресты, а на лице розовая маска хрюши. Этот ряженый медленно движется на меня, а я, естественно, медленно отступаю. – Вот уроды! – кричит Тамара Петровна и гневно топает ногами. – А нам, русским, что делать? Опять татар на помощь призывать?!
– Угадай, – говорит этот шутник или безумец, – кто я? – И его голос кажется мне знакомым.
Я не могу угадать, поэтому протягиваю руку, приподнимаю маску и вижу… вторую маску – тоже розовую, но сморщенную и безобразную. И эта маска без бровей и ресниц улыбается мне (если можно назвать улыбкой жутковатую гримасу), и я как будто узнаю эту улыбку (или гримасу) и снова пячусь:
– Генка?… Громов?… Ты… ты откуда?
– С того света, – ухмыляется Генка и нараспев произносит: – И сошел я с небес, и плоть моя не ведала тления, из мертвых воскрес я к упованию живому…
Из комнаты выглядывает Александра и сейчас же прячется. А Генка проходит в кухню, ставит на стол бутылку дешевого портвейна и заявляет:
– Прежнего Громова нет, он умер для жизни новой, перед тобой посланец небес, несущий свет истины. Так давай, друг мой, выпьем вина чистого за мое воскрешение, хоть на мне и не терновый венец, как у Христа, а лишь этот дурацкий венок, но выпьем за мое страстотерпение, а потом ты принесешь мой кейс. Надеюсь, он цел, я хочу раздать его содержимое бродягам и нищим, ибо не собирай себе сокровища на земле…
Я молчу, потому что никак не могу поверить, что передо мной живой Генка Громов, и потому еще, что никогда не слышал от Генки таких речей.
А Громов продолжает громче и с еще большим пафосом:
– Ты скажешь: я должен быть в царстве мертвых? А я скажу: вот он я! Ты скажешь: я сгорел в своей колеснице? А я скажу: я прошел огонь очищения! Свет великий осиял меня, и глас принесся с небес: "Отныне в тебе, Громов, Дух Истины, пойди и оплодотвори ею всех алчущих!" И воскрес я, и понял я свою великую миссию: оплодотворить всех женщин.
С этими словами он вытаскивает зубами из бутылки пробку, а я начинаю всерьез беспокоиться, не повредился ли одноклассник рассудком после покушения на него, но он хлопает меня по плечу и хохочет: