* * *
- Одну минутку, доктор Шпеер, - дежурный на аэродроме взялся за телефон. Быстро с кем-то переговорил и передал трубку мне, шепнув: - Полковник Рудольф Шмундт на линии…
Шмундт? Прекрасно. Главный адъютант Гитлера вхож к шефу практически в любое время, но сейчас около половины четвертого ночи, скорее всего, фюрер отправится отдыхать.
- Здравствуйте, весьма рад, - для столь позднего времени голос полковника был неожиданно бодрым. - Да, спит. Разумеется, утром я незамедлительно доложу о вашем прибытии. Прислать машину на аэродром? Ожидайте.
Посадочная площадка находилась чуть восточнее ставки, вне особо охраняемого периметра. Если я правильно помню инженерный проект "Вольфшанце", автомобиль должен миновать три закрытых зоны до "Sperrkreis I", где находились собственно резиденция Гитлера, штабной комплекс и несколько бункеров для приближенных. Четверть часа в дороге, с учетом всех проверок. Тем более, что большинство офицеров охраны прекрасно знают меня в лицо, едва ли не во всеуслышание титулуя "любимчиком".
- Ого! - возглас Хайнца Линге, камердинера фюрера, оказался, может быть, и не совсем корректен, но в узком кругу строгий протокол отходил на второй план и блюсти субординацию было необязательно. - Неожиданно, неожиданно! Мне позвонил Шмундт, приказал встретить и устроить. Вы голодны, доктор?
- Не отказался бы от горячего ужина.
- Идемте!
Оберштурмбаннфюрер Линге, круглолицый и добродушный, работал с Гитлером, кажется, с 1935 года, по протекции Зеппа Дитриха. Его официальная должность языком бюрократическим обозначалась как "шеф персонального обслуживания". Сиречь на плечах Линге лежала забота буквально обо всем, обеспечивающем комфортную жизнь в государственных резиденциях, от рейхсканцелярии до Берхтесгадена и "Вольфшанце". Кухня, прачечные, своевременная доставка почты и прессы, вегетарианские продукты, подбор одежды и так далее до бесконечности.
Ума не приложу, как бывший каменщик из Бремена сумел перевоплотиться в идеального камердинера? Кроме того, Линге отличался еще одной редкой особенностью - он не испытывал усталости. После часа-двух сна выглядел свежим и отдохнувшим, всегда всё успевал и был изумительно внимателен к любым мелочам. Не слишком щедрый на похвалу Гитлер называл его "добрым волшебником", и в правоте фюреру не откажешь.
- Гостевую комнату в западном крыле вам немедленно подготовят, - Линге поставил передо мной поднос с разогретым ужином, сотрудники столовой давно ушли отдыхать. - Простите, доктор Шпеер, меню несколько ограничено. Вино?
- О нет, благодарю, - ответил я. "Ограниченность" предложения выражалась в венском шницеле, зеленом горошке, листьях салата и картофельном пюре с соусом. - У меня в настоящий момент осталось всего два желания, горячая ванна и мягкая постель.
- Ванна наполняется, я сразу дал распоряжение прислуге, - чуть отвлеченно произнес Линге, уставившись в потолок. Так с ним всегда случается, когда поставлена очередная задача, которую следует разрешить не просто незамедлительно, а вот сию же секунду. - Разумеется, бритвенный прибор! Или вам прислать утром парикмахера?
- Я бреюсь самостоятельно с пятнадцати лет, Хайнц. Увы, собственная бритва, которую я вожу в саквояже, после недели в России и впрямь затупилась.
Линге исчез, будто растворившись в воздухе. Ну да, магия.
По сравнению с консервами, употреблявшимися "Стройштабом" в вагоне на Днепропетровском вокзале, ужин показался мне восхитительно вкусным. Снова примчался Линге, сказал, что "всё устроено" и, попутно вынув из кармана серого кителя блокнотик, доложил:
- В ставке находится генерал от инфантерии Рудольф Герке, начальник военно-транспортной службы Вермахта. Назначить встречу? Думаю, вам найдется, что обсудить, господин Шпеер.
- Как вы умудряетесь?!
- Мельком слышал позавчера, будто генерал как можно скорее желал увидеться с вами в Берлине по возвращении из инспекции в Рейхскомиссариат, - как ни в чем не бывало пожал плечами камердинер, - ничего сложного.
- Назначайте, - махнул рукой я. - Разбудите в восемь.
- Как будет угодно. Вы закончили с ужином? Тогда остается исполнить прочие желания: спальная комната, ванна, бритвенный прибор. Чистое белье. Прошу за мной.
И усмехнулся хитро.
* * *
Утренняя беседа с Герке и командующим железнодорожными войсками генерал-лейтенантом Отто Вилем оказалась безрадостной - военные не хуже меня знали, какова обстановка на Востоке.
- Реорганизации, реорганизации, - брюзжал Рудольф Герке. - Зачем? Месяц назад фюрер переподчинил Управление железных дорог на Востоке Имперскому министерству транспорта, что внесло еще большую неразбериху! Я не хочу сказать, что министр Юлиус Дорпмюллер дилетант, однако он слишком плохо знаком с реалиями России! В моем ведении остаются лишь три дирекции полевых железных дорог и военное управление в Варшаве, не способное наладить приемлемого сотрудничества с гражданской службой Рейхсбана!
Я молча выслушивал. Генерал, пятидесятивосьмилетний военный инженер старой кайзеровской школы, болезненно худой (до меня доходили разговоры доктора Брандта, что Герке страдает от серьезного заболевания поджелудочной железы), в целом был прав - коммуникациями на оккупированных землях следовало заниматься военным железнодорожникам, а не Дорпмюллеру, в настоящий момент напрочь парализованному "особой ситуацией со снабжением", как чиновники министерства предпочитали именовать бедствие на Украине.
- Теперь вопросом транспортного кризиса занимаются целых три ведомства, - недовольно поддакнул Отто Виль. - Включая ваш "Стройштаб", господин Шпеер. Остается надеяться на вашу неиссякаемую энергию - вы, как известно, работаете быстро.
Я пропустил неприятную колкость мимо ушей. Генерал-лейтенант явно намекал на язвительное замечание недолюбливавшего меня рейхсляйтера Роберта Лея - дело было давненько, восемь лет назад, когда я заведовал отделом "Эстетики труда" в Трудовом фронте. "Ах, специалист по эстетике? - сказал тогда Лей на заседании руководства. - Вот и занимайтесь прямым своим делом. Вы халтурщик от природы, Шпеер, но работаете быстро. Меня это устраивает. К Дню труда первого мая вы должны переделать все заводские помойки в скверы и цветники".
Слова рейхсляйтера широко разошлись и стали поводом для многих злых шуток, поутихших, правда, к середине тридцатых, когда за мной окончательно закрепилась репутация "архитектора фюрера" и даже "фаворита". И вот, надо же, напомнили…
- Уверен, мы наладим бесперебойное сообщение в ближайшее время, - нейтрально ответил я и распрощался. Всё, о чем должны были узнать Герке и Виль, я рассказал, о совместных мерах мы договорились, прочее маловажно.
Впрочем, разговор с генералами стал для меня еще одним тревожным звонком - все, с кем я сталкивался по вопросам военного строительства, так или иначе жаловались на чрезмерную заорганизованность и путаницу с постоянно меняющимся руководством. Что с этим делать, ума не приложу…
- Фюрер примет вас ближе к вечеру, после совещания, - известил меня Хайнц Линге. - Отдыхайте, доктор.
* * *
Весь короткий световой день я гулял по территории ставки, благо погода стояла восхитительная - яркое солнце, легкий морозец, безветрие. Запорошенные снегом сосны Гёрлицкого леса. Разительное отличие от неуютного промозглого Днепропетровска.
Заглянул во вторую охранную зону "Sperrkreis II", надеясь застать Фрица Тодта в его двухэтажном домике за железнодорожным вокзалом. К сожалению, разминулись - министр два часа как отправился к Гитлеру. Неожиданно встретил адъютанта фюрера от Люфтваффе Николауса фон Белова и Еву Браун; они ходили на лыжах.
- Альберт, как замечательно, что вы приехали! - Ева всегда хорошо ко мне относилась, мы впервые познакомились в тридцать четвертом году в Оберзальцберге и с тех пор дружили. В синем шерстяном костюме для лыжного спорта, с ярко-соломенными волосами, выбивавшимися из-под вязаной шапочки, и разрумянившимися щеками она выглядела блестяще, хоть сейчас на обложку журнала. - Я так соскучилась по вам и госпоже Шпеер, здесь такое уныние!.. Не откажетесь проводить нас?
Неторопливая прогулка до центральной резиденции фюрера заняла полчаса, которые мы провели за ничем не обязывающей болтовней. Молчун фон Белов предпочитал в разговор не встревать, лишь когда зашла речь о моем путешествии в Россию, осведомился, на чем я прилетел в Растенбург. Случайно не He.111 курьерской эскадрильи?
- А что, собственно, такого? Самолет был предоставлен обергруппенфюреру Дитриху…
- Да ничего, - с непонятной интонацией сказал Николаус. - Формально приказ вы не нарушили.
- Что за приказ? - удивился я. - Надежная, хорошая машина!
- В прошлом декабре, - начал объяснять фон Белов, - фюрер категорически запретил всем министрам, рейхсляйтерам и фельдмаршалам пользоваться двухмоторными самолетами.
- Что? - я ушам своим не поверил. - Тогда как он не доверяет "Кондору"?
- И тем не менее. У меня вчера была серьезная стычка с доктором Тодтом из-за этого распоряжения.
- Стычка? Бросьте, полковник! Министр Тодт один из самых флегматичных и уравновешенных людей, каких я знаю!
- Они поругались при мне, - сказала Ева Браун. - Николаус напомнил Тодту о запрете, а тот громко ответил, будто "такие приказы его не касаются".
Если традиционно осторожная в словах подруга Гитлера сказала "громко", значит, доктор Тодт действительно рявкнул на адъютанта фон Белова. Да какая в конце концов разница, на каком именно самолете летает имперский министр вооружений, проводящий большую часть времени в разъездах по разбросанным по Германии, Генерал-губернаторству и Богемскому протекторату предприятиям?
- Формально вы приказ не нарушили, - упрямо продолжил Николаус. - Поскольку к перечисленным выше категориями должностных лиц не относитесь. Но я рекомендовал бы…
Ева лишь глаза закатила - ее всегда тошнило от мерзкого канцелярита, на котором частенько изъяснялись военные, помешанные на своих уставах, директивах и предписаниях. Я попытался отшутиться - мол, фельдмаршальского звания мне не видать до гробовой доски, в министры скромный архитектор не метит, да и перспектива карьеры рейхсляйтера кажется мне сомнительной. Зачем вам еще один Роберт Лей?
Госпожа Браун хихикнула - она Лея тоже терпеть не могла.
* * *
…Вернувшись к себе, я переоделся - надо же, Хайнц Линге, отлично знавший, что с собой у меня один небольшой саквояжик с немудрящими личными вещами, отыскал отличный костюм точно по размеру, судя по несрезанным биркам швейной мастерской Мариенфельда, новый, с иголочки. Бордовый галстук и безупречно-белая сорочка так же лежали на столике возле дивана, на котором я провел предутренние часы. Талант!
А вот и сам камердинер - не преминул заглянуть, сугубо для формальности узнал, нет ли у меня дополнительных просьб, выслушал благодарности за безупречный прием и сообщил, что доктора Шпеера ожидают в столовой ровно в 19.30 к ужину.
- Фюрер непременно желает встретиться, - доверительно сказал Линге. Выстроил на лице слегка огорченное выражение. - Тяжелый день выдался. Не огорчайте его.
Даже так? В устах Линге такое предупреждение выглядит серьезно. Я, пожалуй, лучше других знаю, что обозначает "тяжелый день" для Гитлера - о нет, фюрер не станет срываться и шумно распекать первого попавшегося под руку. Вопреки слухам, он редко повышает голос, только когда требуется произвести впечатление и подтвердить свой непререкаемый авторитет.
Скорее я столкнусь с апатией и нежеланием заниматься важными делами - следовательно, доклад о положении на Востоке придется отложить на грядущий день.
- Половина восьмого, - заново напомнил Хайнц Линге. - Как и обычно, на столе будет карточка с вашим именем. Осталось полчаса, может быть, пройдете к связистам? Вас соединят с женой по правительственной линии, я распорядился.
- Слушайте, Линге…
- Весь внимание, господин Шпеер?
- Где вы этому научились?
- Прошу прощения, не совсем понял вопрос.
- Повторяю: как вы это делаете? Начиная от костюма до памяти о том, что я не разговаривал с Маргарет с января месяца?
- Привычка, доктор. Узел связи - налево по коридору, увидите табличку…
* * *
Линге был совершенно прав: выглядел Гитлер переутомленным. Он вместе с Фрицем Тодтом вышел из двери, ведущей к комнате для совещаний, подал мне руку, сказал "Здравствуйте, профессор Шпеер" и молча сел за стол. Вот так официально - "профессор". Ни единого лишнего вопроса. Обычно он проявляет куда большую учтивость, непременно осведомляется о здоровье Маргарет и детей, стараясь поддерживать реноме радушного и гостеприимного хозяина - в довоенные времена у Гитлера это неплохо получалось.
Сегодня всё ровно наоборот. Обычно к ужину приглашается несколько человек из самого близкого окружения, по левую руку от фюрера сидит Ева Браун, приходят секретарши и офицеры ставки. На этот раз даже намека на "домашнюю обстановку" не наблюдалось. Больше того, отсутствовал Мартин Борман, давно превратившийся в ходячий предмет мебели при рейхсканцлере. Только я, доктор Тодт, сам Гитлер и полковник Шмундт.
Подали первую перемену блюд. Молчание. Мне становилось неуютно.
- Вы существенно потеряли в весе за время с нашей декабрьской встречи, - фюрер наконец-то повернулся в мою сторону. Взгляд тусклый, будто бы сонный. Говорит без всякой сочувствующей интонации, без малейшей эмоции, просто обозначает факт. - Вас плохо снабжали при поездке в Рейхскомиссариат?
- Видите ли, - осторожно начал я, стараясь не переключаться сразу на неприятные вопросы, которые поставила передо мной Украина, - снабжение моего строительного штаба было вполне достойным для условий прифронтовой полосы, но положение с обеспечением некоторых частей, непосредственно участвующих в боевых действиях…
- Прифронтовой полосы? - вздернул брови Гитлер, не дослушав. - Разве? Днепропетровск - это глубокий тыл.
- Условный тыл, мой фюрер, - буркнул доктор Тодт. - Январское наступление русских, поставившее под угрозу коммуникации на направлении Днепропетровск - Таганрог…
- Танки большевиков находились всего в двух десятках километров от нас, - подхватил я, хотя это и выглядело невежливо по отношению к рейхсминистру.
- Чепуха, - Гитлер небрежно отмахнулся. - Вы же отлично знаете, что их бессмысленная операция под Лозовой окончательно провалилась.
Я снова попробовал перевести беседу в интересующее меня русло, попытавшись объяснить, что по сравнению с отдельными подразделениями, сражающимися на передовой, "контора Шпеера" на Украине отнюдь не бедствовала - Зепп Дитрих неделю назад в красках рассказывал мне о продолжающемся с декабря нарушении поставок муки в полевые хлебопекарни, отсутствии медикаментов и невозможности эвакуировать тяжелораненых. Фюрер бесстрастно посоветовал обсудить вопрос позже, с доктором Тодтом: кажется, именно в его ведении находится задача восстановления железных дорог?
Я едва сдержался, чтобы не напомнить о приказе, который мы утром обсуждали с генералами Герке и Отто Вилем. При чем тут "Организация Тодта"? Списать такую забывчивость на чрезмерную загруженность делами и утомление Гитлера? Сомнительно, у него феноменальная память, особенно если речь идет о его личных распоряжениях! Или это плохо закамуфлированный выпад в сторону рейхсминистра, на которого при ухудшении ситуации можно будет списать ответственность?
Совместная трапеза произвела на меня странное впечатление. Озвученное Хайнцем Линге желание фюрера "непременно встретиться" ничем себя не проявило, он оставался холодно-отстраненным, против обыкновения, поддерживать разговор не желал, равно и не ударился в другую крайность - длительный монолог. Приглашение было всего лишь данью учтивости?
Что-то произошло, но что именно, я никак не мог уяснить.
Разъяснения последовали от Фрица Тодта два с половиной часа спустя, когда наконец-то закончилась их приватная беседа с фюрером, продолжавшаяся едва ли не весь день с перерывом на ужин. Поправлюсь, частично приватная - к ним периодически вызывали референтов по исполнению Четырехлетнего плана от ведомства Геринга, представителей Министерства авиации, я узнал руководителя Имперского союза промышленности Вильгельма Цангена, вышедшего от фюрера раскрасневшимся и недовольным.
Тодт заглянул ко мне около половины двенадцатого вечера. Я позвонил прислуге, попросив принести вино и легкую закуску. Министр опустился в кресло и несколько минут беззвучно смотрел прямо перед собой. Настолько подавленным доктора Тодта я прежде не видел.
Нельзя сказать, что мы были с ним близкими друзьями, однако нас объединяло происхождение из респектабельных баденских семей, техническое университетское образование и общий отдых в довоенные времена - он тоже любил лыжные прогулки в Альпах и предпочитал уединение в горах.