* * *
Макар совсем измучился, когда тоннель вывел его к точке, где, как утверждал маршрут на телефоне, должен быть выход. На шершавой каменной плите поблескивала ручка. Настоящая дверная ручка.
- Попробуем?
Осторожно нажал на нее. В глубине стены хрустнуло, и плита - размером с дверной проем - уехала в сторону. В нос шибануло кислятиной, рыбным запахом, но главное - сквозняк. Сквозняк! Раз подул ветер, свобода близко!
Макар рванулся вперед, пробежал анфиладу полутемных каморок и комнатушек, поскальзываясь на чешуе и рыбьих потрохах, толкнул еще одну дверь, выскочил на улицу. И застыл, как истукан. Вокруг складов толпился народ: носильщики, рабочие, рыбаки, оборванцы и босоногие мальчишки, громко переругивались и кричали, лаяли собаки, а над рекой, если глянуть вниз, вдоль деревянных мостков, шумел порт. Сзади ухмылялся окнами рыбный склад купца Максимова, первого городского миллионера и гласного казака городской думы. Склад, согласно пожарным сводкам дотла сгоревший в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году.
За следующие полчаса Макар просто одурел. Хотя он бодрился и хорохорился, твердил сам себе: "Май тысяча девятисотого - это тебе не февраль сорок второго!" - но все равно, оказавшись здесь, почувствовал себя неуютно. А точнее - ошалел от шумной улицы, от горластых парней - "Поберегись! Зашибу!" - медленно и натужно идущих по двое с огромными плитами черного камня, как муравьи, от верхних складов к набережной. От пароходных гудков, от чаячьей ругани, которая чуть не заглушала людскую, от малолетнего карманника, который попытался подрезать у Макара телефон и был пойман за руку в последнюю секунду, еще бы чуть-чуть - и того. От вони мазута, рыбы, немытого тела, от дыма чадящих свалок и чистого, тонко-прозрачного аромата листвы.
Здесь привычные, вдоль и поперек исхоженные Парамоновские склады вместо того, чтобы быть декорациями для фотографов и любителей городского перформанса, жили. Как будто Макар и город поменялись ролями, Шорох стал фоном - растерянным и непонимающим, а дома и улицы превратились в главных героев.
И все же где-то в глубине ошарашенной души рядом с удивлением нарастал восторг. Дикий, бесшабашный восторг. Вместо того чтобы искать прапрадеда, хотелось расстегнуть куртку, заломить картуз, которого не было, и идти гулять по узким улочкам, пиная камушки, чувствуя себя не статистом, а главным героем исторической хроники. Это вам не кино и даже не 9D! Безрассудное веселье и злость - и где там ваша конка? Эх, прокачусь!
* * *
Он подошел к окну склада, присел на край мешка рядом с прыщавым мужичком. Проследил за его взглядом. Тот таращился в окно и подвизгивал от возбуждения. Было отчего. За стеклом поджарый рыжий кот метался по столу, перекусывая крысам шеи. Каждый успешный выпад сопровождался ревом толпы. Белобрысый парень с дочерна загорелым лицом и свернутым набок носом протянул Макару картуз - будешь, мол? Макар набрал оттуда горсть непрожаренных, крупных семечек, перещелкал с десяток и ухмыльнулся. Сплюнул на землю липкие кожурки, провел ладонью по волосам - ох же ж, что у него на голове творится?! - и наконец почувствовал себя "в кадре"... Но не тут-то было.
На пристани закричали - сначала взрыв голосов, громкое оханье толпы, а потом... вой - нечеловеческий, выворачивающий нутро наизнанку, звериный. Тут и конец крысиному бою, позабыты вмиг и Яшка Медный, и поставленные на него пять рублей - зрители вскочили и устремились к новому "спектаклю". Макар побежал со всеми, на автомате.
Откровенно говоря, он терпеть не мог этот уличный инстинкт - окружать аварию или драку, перешептываться, бессмысленно топтаться вокруг, щелкать фоточки на телефон и сразу же выкладывать их в блог, смаковать чужое несчастье. И поглаживать свое маленькое, трусливое чувство самосохранения - "не со мной, не со мной случилось - и хорошо, и ладненько!". Можешь помочь - помоги, не можешь - проходи, чего глазеть-то? Макар скрипнул зубами. По-хорошему нужно было развернуться и уходить, но что-то стыдное, нутряное, пекущее под ложечкой тянуло его - хоть глазком взглянуть, что там?
Рядом со сходнями, у баржи, лежали двое. Окровавленную каменную плиту как раз оттаскивали в сторону.
- Споткнулся, как наверх взбирался, сердечный...
- Сам упал и товарища зашиб...
- Гадова душа, напиться тянет - вишь, дохнем на работе...
- Мож, оклемается?..
Один из грузчиков лежал тихо, лицом вниз. Плечи его горбились, косо и неправильно, будто у поломанной птицы, из-под головы густыми ручьями текла кровь. Ноги развалились неуклюже, грязные сапоги глядели носками друг на друга. Одна рука подвернута была под живот, другая - откинута в сторону, скребла по земле. Ногти - черные, пыльные; пальцы мелко дрожали и дергались. Казалось, жизнь из него утекала через эту руку, как только остановится - шабаш. Был человек - нет человека.
Другой лежал на спине, закинув лицо с обметанными губами, обхватив себя за плечи, и выл. Стучал пятками о землю, будто на велосипеде ехал или бежал куда-то, закашливался кровавой пеной, бился затылком о сходню.
- Й-йа-ау-у-у-у, бо-ольно! Ироды-ы-ы-ы!
Нет, не в кино. Не в кино Макар оказался. Там всегда рядом с местом происшествия случается доктор, обязательно практикующий хирург-ортопед-травматолог, который бросается к пострадавшему и реанимирует его. Интубация - шариковой ручкой, шина - из подручных материалов. Стоп, снято.
То, что лежало и выло на пристани, не могло быть частью художественного фильма. Потому что слишком больно било по зрителю. Со всего размаху, в поддых, грубо сдирая корки с трусливого "моя хата с краю" и "чем тут поможешь? только ждать, скорая выехала вроде". Скорая, какая тут, на фиг, скорая?
- Он так и будет лежать? - вырвалось вслух.
- За костоправом послали, поди. - Давешний белобрысый стоял рядом, глазел на раненого, не переставая лузгать семечки. Обернулся к Макару, смерил его внимательным, цепким взглядом: - А ты случаем не шороховский будешь?
- Шороховский... - Макар сначала ответил, а потом мысленно прикусил язык. Шороховский-то шороховский, только ни один из родственников его здесь не узнает.
- Во-о-т, вишь, сразу признал тебя! Брови-то и нос - дядькины!
Это мы про какого дядьку говорим сейчас? Про самого Шорохова? Или кого-то из купцов? Макар прикусил губу, пытаясь вспомнить семейную историю начала века, а неожиданный собеседник продолжал болтать - громким, веселым голосом, не обращая внимания на воющего рабочего:
- Дядька-то твой, Шорохов, дело говорил. Технику на склады ставить надо. Тех-ни-ку! - и назидательно воздел указательный палец. - А то гляди, что ни день, то панихида.
- Что-о-о? - Рябой детина в штопаной косоворотке повернулся и схватил белобрысого за грудки. - Технику, говоришь? Машины, значит? Греби ты черту! И так работы с крысий хрен!..
Макар и рта не успел открыть, как очутился в центре драки. Началось с двоих и пошло по кругу, захватывая все новых и новых людей, уже разгоряченных чужим горем. Били страшно, чем под руку подвернулось. Хрустели носы и зубы, брызги крови летели веером от разорванных ноздрей. Макар рефлекторно поднырнул под кулак, метящий ему в лицо, и первую минуту самозабвенно уворачивался, бил прямой и сбоку, ставил подножки... В "бойцовском клубе" он изрядно поднатаскался ломать чужие переносицы. Бей! Бей! Не жалей! Он и бил. Пока не споткнулся о тело - рябой со свернутой набок челюстью перхал и драл себе горло ногтями, из шеи его торчал обломок доски с ржавым гвоздем.
"Дурак, тебя ж тут кончить могут!" - Макар пригнулся и чуть не на четвереньках рванул в сторону, вверх от Дона. Выскочил из драки, отбежал для верности на полквартала, суматошно огляделся. Чуть впереди, прислонившись к забору, кашлял и харкал белобрысый. Удача! Макар подошел к нему, сочувственно тронул за плечо:
- Сильно тебя отмочалили?
- Да не-е-ет... До свадьбы заживет.
- Слушай, мне бы Шороха найти. Макар который. Подсобишь?
- Дядьку-то? Так он в лавку, к Шмуцу, побежал! На Садовую. С час назад ушел как. Если там не застанешь - то прямо от лавки иди наверх, по Малому до Сенной - там и отыщешь, в трактире. И прогуляешься. Погодка-то - богу в душу!
- Спасибо! - пробормотал Макар и шепотом добавил: - Оптимистично.
Осторожно потрогал шею. Болела ключица, задетая в драке, горело ухо, веко заплывало. Это если не считать разбитого колена и едва заживших после Кобяково ободранных ладоней.
- Красавчик. Хоть сейчас - к ее величеству на прием. Или на променад по Большой Садовой.
В кармане все же нашелся носовой платок - Макар протер лицо и руки, отряхнул штаны, рубашка - с утра белоснежная - сейчас выглядела вполне по местной моде: расхристанный ворот, пятно на груди, оборванные пуговицы. Картуза только не хватало - ну и черт с ним. Макар пошел на дребезжанье конки, внимательно глядя по сторонам на прохожих и домики, утопающие в пене цветущих деревьев. "А за окошком месяц май, месяц май, месяц май..." - засвистал вдруг и даже притопнул.
Асфальта под ногами не было - брусчатка. И прохожие - мужчины в чудных костюмах, женщины... нет, дамы... в перчатках, с кружевными зонтиками, в кофтах с манжетами, расшитыми бисером и жемчугом, в длинных юбках с множеством складок, на лицах - монокли, в руках - веера. Всего два квартала прошел - а уже будто в другой мир попал, миновал невидимую границу между портом и остальным городом, там - помирающий на земле рабочий, здесь - ленивая нарядная праздность. Синий вагон конки катился по рельсам, кондуктор махал на мальчишек, пытающихся прицепиться к задней площадке, вагоновожатый покрикивал на лошадь. Звякала рында.
* * *
По Соколова вверх... Он узнал улицу, хотя все здесь было не так - и вместо вечно припаркованного на обочине гастрономического фургончика стояла водовозка - деревянный бочонок, нахлобученный на старую телегу, да впряженная в нее печальная лошадка с мохнатыми ногами.
Макар засвистел громче. "Чижика-пыжика" засвистел. Хотя представления не имел, был ли "Чижик" уже придуман или это он, Макар Шорохов, только что щедро дарит миру музыкальный шедевр.
- На Фон-тан-ке... Вод-ку. Пил!
"Почтовая"! А в нормальном мире - Станиславского.
- Вы-пил рюм-ку... Вы-пил две.
Чирикали воробьи. Звенела рында. Кричал что-то отчаянное кондуктор - не то гонял безбилетников, не то сообщал пассажирам маршрут. Беспризорники лениво курили махру, привалившись к каменной стене. Пробежал мимо мальчишка-газетчик; сериалы не врут - мелкий, крикливый, в фуражке. Наудачу выпалил в лицо Макару: "Ростовские ведомости!" Если есть конка, зачем транвай?" Покупайте "Ростовские ведомости"! Двадцатое мая тысяча девятисотого года! Транвай или конка! Диспуты в городской управе!"
У Макара, как у того чижика, закружилась вдруг голова. Он словно очутился внутри калейдоскопа - маленькая шестеренка, которую можно встряхнуть так и эдак... "Плюс загазованность низкая. Наверняка словил кислородное отравление". - Макар втянул в себя здешний воздух. С удивлением обнаружил, что различает запахи, подумал, что сейчас ему хорошо бы полежать с четверть часа под выхлопом "Рэнглера"... и... свернул на Большую Садовую.
Садовая... Ну хоть что-то в этом мире неизменно. Лавки, магазинчики, цирюльни, ресторанчики, букмекерские конторы, салоны... Макар с удовольствием разглядывал витрины и думал, что, оказывается, вполне можно обойтись без неоновой рекламы и голых манекенов. Аутентично!
Шляпки, корсеты, пикейные жилеты от мадам Дефлопе.
Ноты! Музыкальные инструменты! Уроки фортепьяно. Обращайтесь к приказчику!
Швея. Мужские костюмы. Фраки. Галя Варшавская-Шниперсон. Готовые и на заказ.
Ювелирные изделия и предметы старины. Антикварная лавка. А также новейшие механизмы. Соломон Шмуц и брат. Так, сюда...
Но позвольте, что это рядом?
Часовая мастерская Ангурянов. Чиним патефоны, граммофоны, музыкальные шкатулки. Паяем, клепаем, реставрируем.
Макар замер. Застыл как вкопанный. Мастерская Ангурянов. Будто сдулось, пропало веселье, и чижик-пыжик улетел на свою далекую Фонтанку. Распелся, дурак. Гуляет. Забыл, почему здесь. Забыл, что не просто так. А там, дома - Карина. Ждет. Волнуется. И надо скорее решать здесь все дела и бегом, бегом отправляться обратно.
- Заходите! Я знал, что вы вернетесь.
Макар вздрогнул от неожиданности. Из крошечной, зажатой между текстильным магазином и галантереей лавки под вывеской "Соломон Шмуц и брат" выбежал на крылечко сухопарый пожилой мужчина и ласково замахал рукой. Одет мужчина был по местной моде - в полосатый костюм-"тройку". Однако на голове-тыковке вместо шляпы или картуза красовалась круглая кипа.
- Заходите же! Я пересмотрел ваши чертежи. Нужно еще поменять поплавок и переставить клапан... Что думаете?
Выбор у Макара был. Двинуть дальше, сделав вид, что он внезапно оглох, или подняться по ступенькам узкого крыльца.
- Э-э-э... Добрый день, товарищ... То есть господин.
- И вам того же. - Еврей продолжал липко улыбаться. Его ладонь, сунутая для рукопожатия, была похожа на дохлую рыбу - холодная, мягкая и вялая. - Хоть и здоровались уже сегодня... Итак, меняем поплавок и улучшаем конструкцию клапана... Вы согласны?
Соломон пропустил Макара вперед себя. Потом как-то незаметно скользнул за стойку и уставился на Шороха внимательным и отнюдь не подобострастным взглядом.
- Э-э-э...
- Понимаю, понимаю. Мои услуги не три копейки стоят. Но кто, если не я? - Сладкая улыбка, обволакивающие интонации. - Ангуряны? Так они возьмут еще больше. Вы же армян знаете, Макар Степанович.
- Я... Вы меня спутали, простите. С дядей. Я племянник Макара.
- Ну и конфуз! - показательно всплеснул глазами Шмуц. - А я-то думаю - ишь, помолодел, и когда только переодеться успел, и гулю под глаз схлопотать... Хотя за дяденькой вашим не заржавеет.
Не давая Макару и слова ввернуть, торговец засуетился, принялся поправлять кипу, щериться и сюсюкать, мол, ошибся, обознался, думал о другом... А Макар не дослушал и вдруг рванул к окну, не обращая внимания на любопытных приказчиков. Прижал к стеклу ладони и носом чуть ли в него не впечатался - будто это могло помочь, будто расстояние от лица до мутного квадрата, ведущего на улицу, могло как-то повлиять на открывшуюся картину.
С крыльца ангуряновской лавочки спустился и пошел по тротуару, широко улыбаясь и щурясь от весеннего солнца, лихо заломив котелок на затылок... сам Макар собственной персоной. Тот же подбородок и нос, и рукой он помахивал точно так же... да что, Макар себя в зеркале не видел? Не было, правда, отродясь у Макара кургузого клифта горчичного цвета, и клетчатого шейного платка, и льняных песочных брюк с криво отглаженными стрелками... но одежду любую купить можно, а вот фирменное шороховское выражение кошачьего довольства на лице - ни за какие деньги не добудешь.
- Вам бы, молодой человек, рот закрыть не помешало бы, - на этот сладкий голос вполне можно было подманивать ос.
- А... Это почему же? - Макар с трудом заставил себя оторвать взгляд от окна. Низенький помятый приказчик всем своим видом излучал угодливое радушие.
- Того-с... муха залететь может. - Палец, похожий на маленькую кособокую сардельку, указал на потолок - оттуда свисала клейкая зеленоватая лента, облепленная черными крылатыми трупиками.
Вот и пойми, издеваются над тобой или проявляют искреннюю заботу. В любое другое время Макар обязательно зацепился бы языками с приказчиком, постарался подколоть его, поймать, уязвить - в самом деле, не оставаться же "мушиной заботе" без достойного ответа? Но Шорохов за стеклом уходил все дальше, еще чуть-чуть - и скроется, сначала за рамой, а потом и за поворотом, поэтому Макар молча проглотил обидное замечание и бросился на улицу. Споткнулся на пороге, чуть не упал - пришлось хвататься за дверной косяк, - больно подвернул щиколотку. Заковылял следом, прихрамывая и морщась от боли, и сочувственно-унизительный взгляд Шмуца - между лопаток, как огонек прицела. Как же так, а? Макар нелепый и неуклюжий - скажи кому, не поверят. А все потому, что вмиг растерял все заготовленные слова, все заходы и объяснения: я, мол, ваш потомок, имею такие-то доказательства... Не до слов уже было. Время распрямило пружину и поскакало прочь по горячей брусчатке тротуара.
- Эй! - крикнул Макар, сложив ладони в рупор, чуть хриплым от волнения голосом. - Эге-е-ей! Шорохов!
Глава четырнадцатая. Линза
"ПРАВО СМОТРИТЕЛЯ". И дата, выцарапанная сбоку. Сегодняшняя дата. Такая, как на памятнике у Цыбы, которого Карина не знала, но которому бы понравилась.
"Срочно! Я хочу воспользоваться своим правом на просьбу! Пожалуйста, синьор Барбаро! Я не могу ждать еще год!"
Ножик затупился о камень, саднила и, кажется, даже кровоточила ладонь, но Карина продолжала выцарапывать на стенах буквы и беззвучно плакать. Иногда она переставала реветь и начинала ругаться, но в общем и первое, и второе не имело смысла. Макар - этот псих, этот полный идиот, придурок - пропал, и Карина подозревала, что безвозвратно.
Главное, она была уверена, что и на кладбище, и уже потом, когда они мчали на всех парах к Парамонам, объяснила Макару про линзу. Донесла, что Барбаро - их единственный ключ к прошлому и что без венецианца они никогда не попадут в нужное время. И что гораздо важнее - не вернутся назад.
А теперь Карина выскребала на мягком камне буквы в яростной надежде, что Барбаро где-нибудь в будущем их увидит, и пыталась вспомнить, а точно ли сказала? А не забыла ли? Не упустила за всем остальным?
Она тысячу раз прокрутила в мозгу их с Макаром коротенький диалог возле Цыбиной могилы. М-да. Не так уж много она успела пояснить. Не было толком времени, а еще она, как ни странно, помнила о том, что чужим про лабиринт рассказывать ничего нельзя. Хотя... какой он чужой? Псих! Придурок! Супермен недоделанный!
Девушка расплакалась снова и еще раз вырезала на стене: "Право смотрителя. Срочно".