- Жилось неплохо, но друзей особых у меня там и не было - как ни крути, чужие они мне. А что родился там - так каждый где-то родился. Важно не место рождения, а что в душе Родиной считаешь - а для меня это именно Россия. Так что я приехал, чтобы работать тут - Австралия ведь с Россией и рядом не стояла. Правда, время приезда я не выбирал, так получилось…
- Думаешь, в России заработаешь больше?
- Не спрашивай, что может сделать для тебя Родина, спрашивай, что ты можешь сделать для Родины. А могу сделать довольно много. В конце-то концов я не просто инженер, а Волков, потомственный дворянин Империи.
- Место-то уже присмотрел? В Петербурге-то, поди, выбор побольше будет…
- Место я себе сам обустрою. И заводы выстрою, и жилье приличное.
- А деньги-то у тебя есть?
- Сейчас нету. Но ничего, через год тысяч десять-двенадцать получу, и начну завод поднимать…
Колесо телеги наехало на наледь, нас здорово тряхнуло. Так что разговор завял: я сосредоточился на дороге, Николай Владимирович тоже замолчал. Но уже в Ерзовке, когда его денщик перетащил мебель в дом и занялся обустройством комнаты, которую я выделил для старика, он неожиданно произнес:
- Знаешь, внучек, не придется тебе год ждать. Именье брата моего, после того как отца твоего погибшим сочли, мы продали. Часть денег, конечно, уж потрачена, но вот двенадцать тысяч я тебе отдам. Как ты там про Родину сказал? Спрашивай, что ты для нее сделать можешь?
Двенадцать тысяч - это солидно…
То, что ко мне приехал "дед", оказалось более чем полезным: Мельников, окончательно убедившись в моем статусе, на заседании земельной комиссии правильные вопросы поднял - и нужные решения получил. Главным же решением стал перевод заинтересовавшего меня участка на этот раз всего лишь в земли "удобные" все же, но уже второй категории, цена на которую была установлена в четырнадцать рублей за десятину. Ну а то, что Николай Владимирович мне "наследство" передал, позволило тут же, всего за семь с половиной тысяч, участок и выкупить.
Вообще говоря, даже юридически никакого "наследства" уже не существовало - "срок давности" давно вышел. Но отставной капитан в этом вопросе проявил настойчивость и уже через день сумма оказалась на моем счету. Упорство старика Волкова объяснилось просто: сам он получал приличную пенсию, внук тоже не нищенствовал, командуя личной царской шлюпкой. А тратой семейных денег занимался исключительно родной сын Николая Владимировича - который мало того что не стал военным моряком, а ботаником, но и этим недостойным делом тоже не пожелал заниматься. Возомнив себя великим художником, он более чем успешно проматывал семейные капиталы в Венеции, где уже успел (вместе с англичанкой-женой) промотать отчее поместье. Да и деньги, вырученные за поместье кузена, тоже вылетали в ту же трубу. Отдав деньги мне, старый капитан таким образом надеялся" заставить" сына заняться хоть каким-нибудь делом.
В "прошлый раз" застройка участка велась более чем хаотично, но сейчас я уже прикинул планировку - и первым делом поставил стапель и мастерскую. И то, и другое пока строилось из дерева и без каких бы то ни было фундаментов. Бревенчатая мастерская вмещала пару верстаков, большие ножницы по металлу и пришедшую из Нижнего "судовую электростанцию". Котел для нее устанавливался снаружи, под небольшим навесом, сама же "электростанция" мне была нужна внутри лишь потому, что от этой же паровой машины я предполагал "запитывать" и два заказанных токарных станка. Бромлеевских, причем сильно "секонд хенд" - на другие денег еще не заработал.
Строительство отняло две недели, которые я большей частью провел именно на стройке: Якимов изготовил мне две крошечных "бытовки" из бруса, три на пять аршин, в которых разместились и чугунные печки - так что где переночевать было. Тратить же пару часов на дорогу у меня желания не возникало.
Откровенно говоря, я наделялся что "дед" погостит с неделю и уедет обратно к себе в Петербург, но у него оказались иные планы. Во-первых, ему действительно было интересно, как устраивается его "внучатый племянник". А во-вторых, как я понял позднее, он очень обрадовался, что тут никто не считал его "дряхлым старикашкой, который всем только мешает"…
Изба моя его не напугала: все же в "десятиаршинной" избе у меня поместились две небольших спаленки и отдельная комнатка-"зала". Разумеется, Димка и дедов денщик ночевать были отправлены опять в старую мазанку. А сам дед, разобравшись примерно в том, что же я затеял, решил активно мне помогать. Вообще-то ему было уже слегка за семьдесят, но он был все еще довольно крепок и в старческий маразм впадать не спешил. Выйдя в отставку в пятьдесят пять, он получил звание "капитана первого ранга в отставке". А потом ещё довольно редкий чин военного советника, поскольку еще несколько лет прослужил уже на гражданской должности "завхоза" в Николаевской военно-морской академии. Последние лет десять он уже нигде не работал, но "завхозной" хватки не потерял - и теперь с какой-то радостью ее демонстрировал.
Перед тем, как я отправиться "все строить", мы много о чем поговорили, но, кроме "сказок об австралийском прошлом" я многое успел рассказать и о "планируемом будущем". Его моя "фантастика ближнего прицела" заинтересовала, и пока я занимался "индустриализацией", он свои усилия направил на "решение продовольственной программы"…
"Мальчик квадратный ковер выбивает" наилучшим образом описывает не результат, а процесс. Сначала мужики сняли и перенесли в сторонку землю на фут глубиной с участка соток в двенадцать. После чего сняли и перенесли в другую сторону землю еще на полтора фута в глубину, причем, как поведал мне позже Дима, глубину старый завхоз постоянно вымерял линейкой. Дно получившейся ямы было выстлано на полфута смесью рубленой соломы и камыша с песком, затем - после трамбовки - мужики вернули обратно землю из первой кучи, смешав ее на десять процентов с навозом. Все это укатали катком, сделанным из обрубка дубового бревна - но все равно и ямы на участке больше не было: участок поднялся на исходный уровень. Поэтому земля из второй кучи - с добавкой уже пятнадцати процентов навоза и двадцати - песка насыпалась уже грядками, поднявшимися почти на полметра. Грядками шириной в аршин - и, чтобы они не осыпались, обрамленными досками.
Я сильно порадовался, что старик не успел грядки засадить: насчет сельского хозяйства дед был прост и посеял бы хоть в феврале. Но он решил меня все же спросить что на какие грядки сажать - и ценнейшие семена были спасены.
Поскольку "дед" решил "пожить у меня это лето", для передвижения я купил ему еще одну лошадь, а экипаж - так как ему очень понравился мой тильбери - был приобретен почти такой же. "Почти" означало наличие некоего подобия багажника и полуэллиптические рессоры (в отличие от моих прямых). Назывался экипаж тоже незнакомым мне ранее словом - доггарт, но мне он понравился не названием, а гораздо более мягким ходом - старику на жесткой подвеске тильбери было все-таки неуютно, а к качке моряку не привыкать. Так как в планах у меня дедовы деньги не фигурировали, то, оплатив землю, я их больше пока тратить не собирался, и договорился, что "дед" может остатки на счету использовать по своему усмотрению. Он и использовал…
Давешнюю книжку про то, как самому все изготовить для строительства усадьбы, я у Абалаковой взял сразу на месяц - за пятиалтынный, и Николай Владимирович книжку очень внимательно прочёл. Я рассказал, как цементную печь нужно "усовершенствовать" под мои нужды - и она, печь эта, уже успела подняться на пять метров в высоту. Правда, по первым прикидкам, печь старик строил производительностью тонн в шесть, а то и десять в сутки.
К чести Николая Владимировича, дом он себе поставил полностью за свой счет. Большой - из двух изб, соединенных дощатым "летним блоком" из четырех комнат, коридора и веранды. Дом ему обошелся чуть дороже трех сотен, и он очень радовался этому. Я - не очень, потому что именно на этом месте собирался поставить уже свой "особняк". Но "деду" настроение портить не стал: ему же всего год жизни остался, пусть порадуется. Знать бы сразу - так попросил бы в другом месте поставить. Но я - не знал. Потому что двадцать первого марта я отправился в Нижний. На попытки уговорить Петра Векшина переехать в Царицын ушёл почти целый день. И только когда Машка вмешалась в разговор, я понял, что время тратил совершенно зря:
- Дяденька, - спросила меня она. - Ты правда малых тоже к себе забрать хочешь?
- Да, я всех перевезти в Царицын собирался.
- Тогда поехали, мы согласны.
- Но отец твой…
- А он уже год как совсем ума лишился. Чего с ним-то говорить? - и она печально махнула рукой. - Когда ты нас забирать-то хочешь?
Ведь слышал, что отравление ртутью приводит к слабоумию. Только забыл…
В Царицын мы прибыли пятого апреля, на "Самолётовском" пароходе. За время моего отсутствия "дед", кроме нового дома, закончил - уже по моей просьбе - навес, под камышовой крышей которого сохли кирпичи. Там их уже сохло тысяч двадцать: старый моряк очень "творчески" воспринял слова, что "рязановцы" готовы хоть за один прокорм работать…
В "прошлой жизни" лишь золотой орел на визитке (и, по началу, репутация "блаженного") удерживали местные власти от того, чтобы рыбалка стала резко убыточным для меня занятием: вообще-то для промысла требовалась особая лицензия (именуемая "рыбным билетом") и ловля рыбы без такой лицензии считалась браконьерством, за которое можно было и в тюрьму сесть, причем довольно надолго. Если рыбак, конечно, не дворянин - а я первое время сам на рыбалку бегал, а формально детишки, со мной рыбачившие, могли считаться моими "гостями". Теперь же билетами я запасся заранее, и не только "на уду", но и для ловли сетью с лодки. Так что "прокормом" сейчас занимались два десятка мальчишек, сидевших с удочками с утра и до поздней ночи.
А еще с ними сидели два здоровых мужика с револьверами: "дед" быстро отреагировал на наезд "огородников", промышлявших браконьерством в Татарской балке. Найти же пару пожилых отставников, с револьвером знакомых, в городе оказалось нетрудно.
Ну а я - в ожидании доставки моих "индустриальных" заказов - занялся сельским хозяйством: большая часть грядок была уже прикрыта рамами с пропарафиненной бумагой, и в "закрытый грунт" морковку, картошку и капусту посадили десятого апреля. А одиннадцатого - посеял и пшеницу. Большая сеялка - штука очень удобная, позволяет сеять быстро - так что уже в воскресенье работа была закончена. Надеюсь, я не промахнулся… вот пруды, правда, были заполнены совсем не до краев. Что было понятно: вместо одного сейчас вода собиралась сразу в три, по площади превышавшие старый уже раз в пять. Но ведь и испаряться вода будет впятеро быстрее - так что тут тоже был простор для деятельности. Я даже знал, для какой - но сперва нужно было начать много зарабатывать.
Заказанные станки и комплектующие к окончанию сева уже прибыли, "электростанция" тоже была установлена и проверена - и даже листовая "лопатная" сталь, закупленная на французском заводе, большей частью была нарезана силами трех нанятых рабочих. Жалко, что кроме как резать и гнуть листы они больше ничего толком не умели делать.
Довольно неожиданно пришлось рассориться с Ильей, сманив Васю Никанорова. Первый раз Илья меня почему-то встретил очень неласково, когда я приехал в мастерские с заказом на шатуны. Пришлось идти к Вербину, начальнику станции. Степан Степанович встретил меня как родного, поинтересовался здоровьем, чаем напоил, поспрашивал как в Австралии дела с железными дорогами обстоят… Скучно ему было. По весне-то дел на дороге мало, основные перевозки начинаются через месяц после открытия навигации - а с мелкой текучкой вроде ремонта путей или обслуживания поездов помощники справлялись. Выяснив цель моего визита, он распорядился заказ принять - и Илья его, сквозь зубы, принял. Но без Васи дело было не осилить.
Сманить же его оказалось не очень трудным, ведь коварный я знал, чем его можно соблазнить: у него было просто маниакальное пристрастие к новым станкам. Правда, когда Вася, открыв стоящий в сарае "электростанции" ящик, увидел Бромлеевский токарный станок за триста рублей, я подвергся "нещадной критике":
- Вот уж не знаю, вы ли меня обманули или вас обманули, но на таком станке я работал еще лет десять назад, на станции станки и то получше будут. Так что, господин хороший, пойду-ка я обратно, может, не выгонят меня навовсе.
- Вася, это еще не станок, а просто станина со шпинделем. Станок, самый новейший, ты себе сам и сделаешь, точнее вы вместе сделаем. Вот тут чертежи - сам посмотри, что должно получиться.
- Так это, вот тут, чтобы шестерни такие сделать, я даже и не знаю какой станок нужен - показал он на чертеж косозубой шестеренки, - а тут их, гляжу, много. Ежели руками такие делать, то, думаю, неделя на каждую уйдет, а то и две…
- Руками мы их делать не будем, хотя ты прав, работы будет много. Но тут и токарных работ хватит, поэтому станков таких у меня два: на одном будем делать детали для другого. Но и это не очень срочно, для начала нужно вот какую штуку сделать - и я показал ему чертеж оребренного цилиндра от мотора воздушного охлаждения.
Василий изучал чертеж довольно долго. Потом положил на верстак и задумчиво произнес:
- Вы, вашбродь, наверное все же зря меня к себе позвали. Я вам как на духу скажу: не знаю, как вообще такую деталь сделать можно. Если кто ее и сделает, так это Миронова, у нее спросите, а я - точно не сделаю.
- Погоди, чего ты тут сделать не можешь: - я достал из-под верстака отливку и стал показывать пальцем - тут аккуратно расточить надо и отшлифовать, тут и тут - только отшлифовать, а в этих местах просто дырки просверлить… Что сделать-то нельзя?
- А, так это литьё! Я-то думал, что выточить надо. Эту работу я сделаю, даже на станке этом сделаю. Конечно, станок-то собрать нужно, но я соберу. Извиняйте, вашбродь, выходит, я теперь вас обманул…
- Да не за что извинять, так что начинаем работать. И прекрати называть меня "благородием", да и из себя дурака не изображай. А кстати, кто такая Миронова? Я про такую что-то никогда и не слышал.
Оля Миронова была дочерью машиниста с Грязе-Царицынской дороги. Семья была небольшая - только Оля и Митрофан, ее отец - так что с раннего детства ей приходилось проводить больше времени в кабине паровоза, нежели в обществе других детишек. Машинист - профессия уважаемая, и оплачиваемая очень неплохо, так что вне паровоза семья проводила время в неплохом собственном домике на Крестецкой улице неподалеку от вокзала. Но года три назад девочка осталась одна.
Вообще-то девочка двенадцати лет от роду, оставшись фактически без какой бы то ни было родни и средств к существованию, в современной России имела два выхода, и первый - быстренько умереть с голоду - был не худшим в этом коротком списке. Но Оля решила поискать третий выход - и нашла его.
Швейных машин в городе было не очень много, но город все же был купеческий, и штук пять приличных ателье с машинками имелось. Да и почти все магазины готового платья были ими обеспечены: подгонка одежды по фигуре была не "дополнительным сервисом", а суровой необходимостью, так как эти самые "готовые платья" (а так же рубашки, костюмы и даже пальто) выпускались фабриками трех, может быть пяти размеров, причем рукава "фабриканты" шили точно на горилл, а штанины рассчитывались явно на граждан с ногами от ушей.
"Зингер" - очень простая в обслуживании машина. Но если ее настроить на батист, то брезент она вряд ли сошьет. А если все же сильно постараться, то после старания она и батист шить не будет - так что девочке работы хватало. В основном - мелкой, именно перенастроить машину, но довольно часто попытками "шить брезент" хозяева доводили тонкий механизм до неработоспособного состояния. И иногда даже нужно было заменить сломавшиеся детали.
От отца девочке, кроме дома, осталась и небольшая мастерская, в которой рукастый машинист делал всякие красивые мелочи для дома и иногда кое-что ремонтировал соседям. А в мастерской был и небольшой токарный станочек с ножным приводом.
Поскольку чаще всего изогнувшиеся иглы портили шпульки, сначала Оля догадалась изготавливать на станке эти самые шпульки и стала продавать их владельцам швейных машин. Специфика импорта из Америки заключалась в том, что к машинке прилагалось всего две шпульки, что создавало известные неудобства. Олин товар нашел определенный спрос: девочка продавала свои изделия по гривеннику, а запасная американская шпулька стоила двадцать пять копеек. Попутно оказалось, что юная "промышленница" и наладить машинку может, и даже мелкий ремонт провести.
Ну а когда она изготовила своими руками новый челнок, репутация ее на этом "рынке" взлетела до небес и девочка стала единственным "мастером" для всех владельцев швейных агрегатов. Прослышав о ее талантах, один из городских часовщиков попросил ее сделать какую-то сломавшуюся деталь от немецких "курантов" на доме купца Божескова, поскольку на заказ такой из Германии потребовалось бы несколько месяцев. И при выполнении этого заказа открылся удивительный талант дочери машиниста: она безо всяких измерительных инструментов сделала железяку полностью соответствующую оригиналу. Глаз-алмаз, иными словами.
Правда все ее таланты лишь позволяли ей не умереть с голоду: ремонтом дюжины швейных машин на сытую жизнь заработать трудно, а "курантов" в городе больше не было. И когда я предложил Оле постоянную работу, она не раздумывала ни секунды. Причем сначала согласилась, и лишь потом спросила насчет зарплаты.
А я сначала договорился о работе, и лишь потом поинтересовался возрастом. Вообще-то законы детский труд ограничивали какими-то рамками, но мне и в голову не могло прийти , что этой девушке, которая легко "слона на ходу остановит и хобот ему оторвет", недавно только пятнадцать исполнилось.
Станок Никаноров распаковал, поставил и наладил всего лишь за пару дней, после чего они с Олей приступили к изготовлению мотора - двухцилиндрового V-образного, на два литра и в двадцать четыре силы: этот мотор был специально разработан "в прошлый раз" в качестве "мобилизационного" варианта для Ирбитского мотоцикла и изготовить его было возможно чуть ли не в сельской кузнице. А я занялся строительством "корабля".