― Нефферы? Байрона, казалось, позабавило это слово. ― Я понял, о каких людях ты говоришь ― видит бог, они мне проходу не давали. Одна из них, леди Каролина Лэм, выследила меня четыре года назад на балу, а затем порезала свою руку и размахивала передо мной окровавленными пальцами, пытаясь меня таким образом соблазнить. Боже! В любом случае они неправильно понимают истинную природу кварцев. Их использование может, конечно, возбуждать мучительно прекрасные грезы, но эти сны лишь… отголоски, все еще звучащие в отдаленных коридорах замка, после того как его обитатели давно ушли. Некоторые кристаллы могут вызывать более яркие наваждения, чем другие, но ни один из них не может призвать вернуться умерших обитателей; напротив, такие кристаллы, как правило, отпугивают ныне живущих представителей нефелимов. Не то чтобы, конечно, их много осталось.
Кроуфорд сделал большой глоток вина и почувствовал, как жизненные силы снова возвращаются к нему. ― Нефелимов?
― Ты, похоже, не знаток библии, ― заметил Байрон. ― "Были же во дни оны на земле исполины". Нефелимы и были теми "исполинами на земле", где они жили в стародавние времена, потомками Лилит, которые временами входили к сынам и дочерям человеческим ― это один из способов, которым они могут размножаться, через лоно человеческой женщины. Как-нибудь спроси об этом у Шелли, только выбери момент поспокойней. Это те самые существа, от которых Бог пообещал защищать нас, когда простер в небе радугу, как символ своего завета.
― Я думал, это было обещание, что больше не будет Потопов.
― Нет ― ты когда-нибудь читал греческую версию потопов? Девкалион и Пирра? Карета подпрыгнула в выбоине на дороге, и часть вина выплеснулась из бокала Байрона на его рубашку, но он, казалось, этого не заметил.
― Конечно. Они единственные уцелели после потопа, и оракул повелел им вновь населить Землю, бросая кости их матери за спину; они догадались, что их матерью была Земля, и они бросали камни за спину, шагая по укрытой илом земле, ― голос Кроуфорда становился все более задумчивым, ― и камни, которые они бросали, начали превращаться в людей.
Мысль о бросаемых камнях напомнила ему о святом Стефане, которого забили камнями до смерти, и внезапно он осознал, что фраза "хлеба святого Стефана" отсылала к камням ― опасным камням.
― Почти так, ― сказал Байрон. ― На самом деле это гораздо более древняя история, которую первобытные историки перемешали затем с собственными преданиями о сравнительно недавно произошедшем потопе. Существа, в которых обратились камни, выглядели как люди ― но это была лишь мимикрия ― на самом деле они были представителями совсем другого рода ― нефелимов. Радуга, о которой я упомянул, указывает на то, что природа солнечного света однажды изменилась, Бог знает, когда это было, и теперь он для них губителен ― в больших дозах он может даже вызвать их кристаллизацию, заморозить их на месте. Они превращаются в своеобразный грязный кварц. Жена Лота была одним из этих существ, и именно это с ней и случилось ― так что столб, в который она превратилась, не был на самом деле соляным.
― Так кристаллы кварца отпугивают их, потому что это… осколки их мертвых друзей?
― Не только поэтому. Изрядно уже захмелевший, Байрон взмахнул рукой в воздухе, подыскивая аналогию. ― Вот скажем, если бы ты был стаканом воды, в котором растворены три дюжины ложек сахара, ты бы ― ну я не знаю ― собирал леденцы?
― Э-э… о! Я понял! Это может вызвать кристаллизацию всего стакана.
― Именно! Не думаю что это биск… э-э, большой риск для них, я слышал, что если только они не истощены, они могут превращаться в кристалл или камень, а потом обратно без какого-либо… с родственной безнаказанностью, но все равно это их отталкивает. Он устало кивнул и указал на чашу Кроуфорда. ― И вино, выпитое из аметистовой чаши ― а аметист тоже кварц ― хоть и крошечный, но все же бесспорно первый шаг к твоему освобождению. Это поможет тебе очиститься от недомоганий, вызываемых этими существами ― так что допивай. Байрон осоловело ему подмигнул. ― Если, конечно, ты на самом деле хочешь освободиться от существа, которое это с тобой сделало.
Кроуфорд поднял было чашу, но затем она нерешительно замерла в воздухе. Он нервно облизнул губы, а его лоб внезапно покрылся холодной испариной ― но мгновением позже он запрокинул чашу, осушил ее в три мощных глотка и протянул за добавкой.
― Ну что ж, начало положено. У тебя есть семья? Братья, сестры?
Кроуфорд помотал головой.
― Нет? Нет близнеца-половинки, твоего зеркального отражения, которого ты пытаешься спасти? Тогда ты, должно быть, разделил самого себя ― и теперь один из тех, кто "подобен двум изнуренных пловцам, что вместе сцепились и тащат друг друга на дно".
Странным образом Кроуфорд обнаружил себя вспоминающим фигуры, вылепленные на овсяной лепешке, которую отказалась разломить Джозефина. ― А вы с сестрой близнецы?
Байрону, казалось, внезапно стало не по себе. Он ответил с видимым принуждением, словно задолжал Кроуфорду некоторую степень искренности. ― Ну, может даже и ближе ― это все моя собственная вина, но именно поэтому Лорд Грэй так ревнует. Эти существа, знаешь ли, весьма ревнивы ― они не хотят, чтобы ты любил кого-нибудь кроме них, даже самого себя. Должно быть, именно поэтому они разрушают семьи: наши семьи ― это продолжения нас самих. Он уныло покачал головой. ― Бедная Августа. Я должен освободиться от этого существа.
* * *
Хотя это было не единственной целью, с которой они прибыли на материк, несколько английских туристов, теснящихся на кушетках отеля д'Англетер, все же преуспели в том, чтобы хоть одним глазком взглянуть на печально известного Лорда Байрона и его друга Шелли, который обыкновенно в книге записи постояльцев записывал свой род занятий как "атеист". Шла молва, что поэты предавались плотским утехам с двумя сестрам в доме на той стороне озера. Но к величайшему сожалению публики, лодочные экскурсии и взятые напрокат подзорные трубы не помогли проникнуть в частную жизнь знаменитой парочки.
Так что Полидори обрел благодарных слушателей когда, укрепив себя бутылкой минеральной воды, начал живописать, как отвратительно его бывший работодатель с ним обошелся. Большинство слушателей горели желанием привезти домой истории о дочерях Вильяма Годвина, но одна молодая девушка протиснулась через толпу, сгрудившуюся вокруг молодого врача, и попросила рассказать побольше о пьяном, из-за которого Полидори потерял этим утром свою работу.
― Это было самое безумное из всего, что на моих глазах проделывал Лорд Байрон, вскинулась его голова. ― Когда мы впервые увидели его три недели назад, этот человек утверждал, что он доктор, морской доктор, но я заглянул в его паспорт. Его настоящее имя Майкл Айкмэн, и он… ― для пущего эффекта Полидори сделал паузу, ― ветеринар.
Дикий хохот и ошеломленные раскачивания голов встретили эти слова, а затем один старик вызвал повторный взрыв смеха, заметив, что животный доктор, несомненно, как раз тот спутник, что нужен Байрону и Шелли. Но девушка, что задала вопрос, развернулась назад, резко, словно флюгер во внезапно налетевшем шторме, и на негнущихся ногах направилась к противоположной стене вестибюля. Там она рухнула на скамейку и в несколько крошечных поворотов шестерни спрятала лицо между ладоней.
После нескольких минут глубокого дыхания Джозефина Кармоди смогла, наконец, поднять голову.
Было потрясением узнать, что Майкл Кроуфорд был так близко ― это должен быть он, она наконец-то настигла его в этом далеком городе ― и шок от случившегося впервые за последние два месяца вытолкнул на поверхность личность Джозефины.
Большую часть из тех пятидесяти семи дней, что прошли после убийства Джулии, она пробыла фигуристой машиной, безрассудочно, автоматически следующей по пятам за Кроуфордом на восток, через Францию в Швейцарию. Машине случалось спать в канавах, есть отвратительную пищу и зарабатывать деньги, распахивая гидравлически приводимые в движение ноги перед состоятельными мужчинам, если те находили их привлекательными. При этом она не испытывала никаких угрызений совести по поводу того, что или зачем было сделано.
Несколько раз она становилась Джулией, и это было не так уж плохо. Когда она была Джулией, ей приходилось использовать деньги, любые какие имелись в наличии, чтобы покупать новую одежду и регистрироваться в отелях, где она приводила себя в порядок. Каждый раз она справлялась у стойки, не было ли каких-нибудь сообщений от ее мужа, Майкла Кроуфорда ― и каждый раз ей отвечали, что ничего не было, и она решала поспешить и встретить его "в следующей точке нашего маршрута".
Временами, когда она была Джулией, она писала жизнерадостные записки домой, своей матери, которая постоянно впадала в меланхолию, и была чрезвычайно опечалена тем, что ее единственная дочь вышла замуж и покинула родительский дом. Отец Джулии сказал ей, что мать до сих пор винит себя в смерти сестры-двойняшки Джулии, которая умерла при родах. Джулия считала, что это было так по-матерински, вся эта ужасная чувствительность ее пожилой матушки, но в тоже время так оторвано от жизни. Пожалуй, все могло обернуться гораздо хуже! Вторая двойняшка могла бы родиться живой и здоровой, но ценой смерти самой матери Джулии!
Именно с этой личностью Джулии она надеялась когда-нибудь прожить остаток своей жизни. Но ее время придет, только когда Джозефина или часовой механизм покончит, наконец, с Майклом Кроуфордом.
Лишь только, когда смерть примет его в свои объятья. Так как она едва ли могла жить в одном мире с человеком который… который сделал что-то, о чем для нее было невозможно даже подумать, что-то, что отрицало само существование Джулии. Кровать, насквозь пропитанная кровью, с лежащими на ней ужасными руинами плоти…
Она отдернула свой разум прочь от этого недопустимого воспоминания.
Когда Кроуфорд будет убит и стерт с лица земли, она сможет, наконец, расслабиться и быть Джулией. Она знала, что сможет это сделать ― ведь она так долго в этом упражнялась.
Она коснулась выпуклости под платьем, там, где был пистолет, и судорожно улыбнулась. Одновременно она поднялась и с четкостью, которой позавидовал бы даже солдат, промаршировала из вестибюля… тем не менее, несколько мужчин с беспокойством посмотрели ей вслед, а один маленький мальчик расплакался, когда она, словно большие ножницы, прошагала мимо.
* * *
Лишь когда опустилась ночь, Кроуфорд начал ощущать утрату холодной женщины.
Вначале он не мог понять, что его беспокоит ― он думал, что это ритмичные удары наконечника рапиры Байрона по деревянному силуэту на стене столовой, но когда он вышел с вином на балкон и взглянул вниз на темнеющее озеро, казалось, что даже щебет птиц и дуновения ветра, доносящиеся из фруктового сада, приводили его в нервное напряжение. Он осушил бокал и вернулся обратно за бутылкой. Еще дважды он наполнял и опустошал бокал и к концу уже знал, что ему нужно не опьянение. Не был он так же и голоден, и не больше обычного был обеспокоен сложившейся ситуацией.
Он стоял, прислонившись к ограждению, чувствуя как что-то все больше и больше на него давит, и гадал, не было ли его напряжение вызвано обычным сексуальным воздержанием… а затем осознал, что его на самом деле гложет. Он потерял ее, ее и ту оргазменную амнезию, что в течение трех недель освобождала его от невыносимых воспоминаний о лодке в бешеных волнах прибоя, о горящем доме и о немыслимо изуродованном теле на кровати.
Но она ушла и запретила преследовать ее… и в любом случае, он сам не хочет гнаться за нею. Он поклялся себе, что не хочет.
Впервые за долгое время он подумал о Джулии, о том сколь сокрушительное поражение он потерпел в деле ее отмщения ― он, святый Боже, он спал с ее убийцей, а затем сказал Шелли, что не особенно опечален тем, как все обернулось.
По перилам начал накрапывать дождик, холодными каплями покалывая тыльные стороны ладоней. Он засунул их в карманы пальто, и пальцы правой руки сомкнулись вокруг какого-то небольшого, шершавого объекта. Внезапно налетевший ветер отбросил со лба мокрые волосы. Он вытащил предмет наружу и повертел, пытаясь понять, что это было. Но лишь когда вдали, по ту сторону озера, ослепительно сверкнула молния, он узнал древний проржавевший гвоздь, который он вытащил из деревянного лица девять дней назад. Шляпка гвоздя была достаточно широкой и плоской, чтобы его можно было поставить на перила с острием, устремленным к небу.
Он простер правую руку, словно собирался положить ее на библию для принятия присяги, а затем опустил, пока холодное острие не вдавилось в ладонь.
Очень медленно он надавил вниз и почувствовал, как болезненно натянулась кожа, а затем внезапно уступила. К тому времени как чья-то рука хлопнула снизу по его предплечью, подбросив его руку вверх и послав крутящийся гвоздь в темноту, он уже чувствовал, как железо исследовало область между пястными костями.
Он повернулся и увидел стоящего позади Байрона, темным силуэтом вырисовывающегося на фоне желтого свечения окон. Байрон сунул рапиру под мышку, и колокол-гарда и эфес покачивались перед ним, создавая впечатление, что его пронзили насквозь.
― Нет, мой друг, поверьте мне, вам просто нужно набраться терпения, ― тихо сказал Байрон, беря Кроуфорда под левый локоть и направляя его к дверям. ― Уверяю вас, подождите лишь немного, и этот мир освежует вас так, как вам и не снилось.
Очутившись внутри, Байрон бросил рапиру на кушетку и разлил вино в два свежих бокала. Несколько собак забрели в комнату с высокими потолками, преследуемые по пятам одной из прирученных обезьянок Байрона. Внимания на них никто не обращал, так что животные начали разбрасывать диванные подушки.
― За что ты себя наказывал? ― непринужденным тоном спросил Байрон, протягивая Кроуфорду бокал.
Кроуфорд принял его правой рукой, и кровь незамедлительно покрыла его основание и незамеченной скользнула по его рукаву. Он обдумывал ответ, пока пил. ― За те смерти, которым я ничем не сумел помешать, ― ответил он, в конце концов.
Байрон усмехнулся, но в этом чувствовалось столько личной горечи, что Кроуфорд не посмел обижаться. ― Близких тебе людей?
― Брата… жены и… жены. ― Кроуфорд глубоко прерывисто вздохнул. ― Да уж. Видеть как это существо, этот вампир отступает… все равно, что видеть, как отступает прилив от ощетинившейся рифами, коварной береговой линии. Жуткие древние скелеты и остовы кораблей, обезображенные неумолимой смертью, обнажаются перед солнцем и воздухом, и в этот миг ты, кажется, предпочел бы скорее утонуть в волнах прилива, чем жить, чтобы продолжать видеть эти ужасные вещи.
― Ты беглец?
Кроуфорд собирался солгать, но затем решил, что временами один беглец должен доверять другому. Он кивнул.
― И на самом деле доктор?
Кроуфорд кивнул снова. ― Эта ветеринарная история, да и личность Майкла Айкмэна всего лишь… маскировка. Мое настоящее имя…
Байрон покачал головой. ― Мне это не нужно.
Обезьяна схватила обе подушки и взобралась на спинку кушетки, к шумному возмущению собак. В комнату вошел высокий, крепкий мужчина, оглядел царивший вокруг беспорядок и направился к кушетке.
― Черт возьми, Байрон, ну и адский же зверинец ты здесь устроил! ― прокричал он, вынужденный повысить голос, так как обезьяна шумно протестовала против его попыток забрать подушку.
― Ну, это не новость, Хобби, ― ответил Байрон. ― Спроси любого туриста в д'Англетер. Он хромая приблизился к столу, налил третий бокал и протянул его новоприбывшему. ― Это мой новый врач, к слову сказать. Майкл, это Джон Кэм Хобхауз. Джон, Майкл Айкмэн.
― Неужели, наконец-то, избавился от этого идиота Полидори? Что ж, поздравляю! Хобхауз вырвал подушки из обезьяньей хватки и бросил их в открытый дверной проем. Животные, образовав сумасшедшую свалку, устремились за ними, и в комнате сразу же стало намного спокойнее. Он принял бокал, сел на кушетку и пристально посмотрел на Кроуфорда. ― Пишите стихи? Может быть Драмы?
Этот внезапный вопрос удивил Кроуфорда, так как за минувшие два месяца он не раз обнаруживал себя слагающим в уме стихи ― это всегда случалось ночью, в полусонном забытьи, предваряющем сон, и происходило самопроизвольно, словно подергивание конечностей, когда снится падение. Тем не менее, он не записал ни одной строчки, так что сейчас с чистой совестью покачал головой. ― Только не я.
― Хвала небесам!
― Хобхаус всегда на меня положительно влиял, ― заметил Байрон. ― Он помогал мне избегать скандалов, когда мы учились в Кембридже, а две недели назад приехал сюда прямиком из Англии, просто чтобы прогнать отсюда Клэр Клэрмонт.
Хобхаус рассмеялся. ― Я польщен, что мое появление произвело такой эффект.
Хобби даже был шафером на моей свадьбе, и, конечно, не его вина, что мне выпало жениться на современной Клитемнестре.
Кроуфорд припомнил, что в Орестее Эсхила, Клитемнестра была женой и убийцей Агамемнона. ― Некоторым из нас не стоит даже думать о женитьбе, ― с улыбкой сказал он.
Байрон резко взглянул на него. Помолчав мгновение, он сказал, ― Я почти готов покинуть Швейцарию… и отправиться на юг, в Италию. Что ты об этом думаешь?
Мысль об этом вызвала у Кроуфорда неясное тревожное чувство, как, казалось, и предполагал Байрон. ― Я… не знаю, ― ответил Кроуфорд. Он бросил взгляд в раскинувшуюся за окном ночь. Первой его мыслью было: "я не могу,она будет искать меня здесь, когда вернется назад".