Так и сделали. На следующее утро Олав и его люди встретились на рыночной площади прямо посреди ярмарки. С Олавом было двенадцать его лучших людей. С Элвином-ярлом – ровно столько же.
– Делайте то же, что и я, – сказал своим хирдманам Олав и вышел на середину круга. Был он в своем обычном доспехе, но вместо меча взял большую секиру. Многие удивились такому выбору, но Олав только усмехнулся.
Элвин-ярл также был облачен в броню, а в руках у него были меч и щит.
С грозным криком он набросился на Олава… И тот первым же ударом тяжелой секиры вышиб меч из руки англичанина. А вторым ударом разбил щит и поверг Элвина-ярла наземь. Тут Трюггвисон отбросил секиру, навалился на противника и очень быстро связал его приготовленной загодя веревкой.
Надо отметить, что умение связать побежденного врага всегда считалось среди викингов важным искусством, и Олав владел им в совершенстве.
Едва меч вылетел из руки Элвина-ярла, как все норманы бросились на его людей и сделали то же, что и их конунг: не убивая, повергли ошеломленных англичан наземь и связали.
Толпа, наблюдавшая за поединком, разделилась на две части.
Одни кричали, что люди конунга поступили нечестно, другие, наоборот, восхваляли ловкость и умение конунга и его хирдманов. Они радовались, что теперь у них такой славный король и какой правильный выбор сделала королева Гюда.
Впрочем, даже те, кто осуждал северян, не рискнули им помешать, когда те потащили пленников в дом, щедро предоставленный хирду Гюдой.
– Я не стану тебя убивать, – сказал Олав пленнику, – потому что обещал это епископу. Но за твою дерзость и твою жизнь возьму с тебя выкуп: всё, что у тебя есть. И еще ты должен убраться с моей земли и никогда не возвращаться обратно.
Обнадеженный словами Олава о том, что тот не станет его убивать, Элвин заявил, что ничего обещать не станет.
Тогда вмешался Торстейн Бычья Нога. Он был разочарован тем, что вместо настоящего боя, где у него была бы возможность показать свою храбрость и мастерство, вышла такая глупая потасовка. Будто не воины вышли против них, а неумелые бонды.
– Я, – сказал Торстейн, – никому ничего не обещал. Но, ценя слово своего ярла, тоже не стану тебя убивать. Сейчас принесут горячие угли и поставят на них твои ноги, англичанин. И тогда мы все узнаем, так ли ты грозен на деле, как грозны твои речи на пиру.
– Что ж, – одобрил Олав. – Это хорошая мысль. Воинское умение твое оказалось невеликим, но интересно будет узнать, каково твое мужество. А если после испытания ты всё же умрешь от горячки, то в этом не будет моей вины, ведь только Бог решает: кому умереть, а кому выздороветь.
Элвин-ярл побледнел. Он понял: даже став христианами, викинги все равно остались викингами.
– Я отдам тебе всё, что у меня есть! – воскликнул он. – И уеду отсюда навсегда! Клянусь Именем Спасителя! – и поцеловал большой золотой крест, висевший у него на шее.
– Может, всё-таки проверим его мужество? – предложил Торстейн Бычья Нога, которому было жаль упускать развлечение.
– Он поклялся, – возразил Олав. – Вдобавок я и без того вижу, что мужество его не превосходит его воинского умения.
– Тогда я возьму себе это, – сказал Торстейн, сдернул с шеи Элвина-ярла крест и нацепил на себя.
Спустя несколько дней Олав женился на королеве Гюде и стал конунгом на земле Англии.
* * *
– …Вот такой подарок сделал мне Бог за то, что я принял Крещение, – завершил Олав свой рассказ. – Мой скальд Халльфред поведал бы эту историю лучше, чем я, но, думаю, и сказанного достаточно, чтобы понять: Иисус Христос – истинный Бог, и Он сильнее всех прочих, так что мой тебе совет, конунг: прими Крест! Тогда сила твоя умножится, а удачей ты превзойдешь всех своих врагов!
– На удачу я и так не жалуюсь, – спокойно произнес Владимир. – А мои враги стараются держаться от меня подальше.
– О да! – воскликнул Олав, рассказ которого был долог, поэтому конунгу пришлось часто смачивать горло, и пиво, которое выпил сын Трюггви, сделало его очень веселым. – Мне говорили, что ты неотразим в других битвах. Правда ли, конунг, что у тебя в каждом городе по сто наложниц, и все они каждый год рожают от тебя детей?
– Вранье, – хладнокровно ответил Владимир, покосившись на женскую половину стола, где его Рогнеда, которой речь нурманов была известна с детства, внимательно прислушивалась к разговору. – У меня очень много городов, Трюггвисон. – Даже двух лет будет маловато, чтобы объехать все. А кого интересуют ублюдки, если есть законные сыновья!
Нурманам его ответ пришелся по вкусу. Все еще больше развеселились и выпили за то, чтобы сыновья Владимира славой не уступили отцу.
– Что за пес у тебя? – поинтересовался Духарев, с интересом изучая лохматое страшилище, неподвижно лежавшее у ног Олава и не обращавшее внимания ни на падающие со стола кости, ни на грызущихся из-за подачек псов Владимира.
– О, это особенный пес! – с удовольствием ответил Олав Трюггвисон. – Я приобрел его в Ирландии, когда после удачного похода решил зайти к конунгу Олаву Кварану, моему тестю. По возвращении мы пристали к берегу, и я велел согнать к кораблям скот окрестных бондов, потому что мы соскучились по свежему мясу. И вот один из бондов пришел по мне и попросил вернуть его коров. Сказал, что его собака, – тут Олав потрепал черного волкодава по голове, – сама выберет и отыщет его коров. Мне стало любопытно, и я разрешил. Представь, ярл, этот пес выбрал из большого стада всех коров бонда. Мы проверили клейма. Ошибки не было. И я забрал Виги, так его зовут, себе. А взамен отдал золотой браслет. Считаю, это был хороший обмен. Умней этого пса я ни одной собаки не встречал.
– Я бы повязал его с моей сукой, – сказал Духарев. (Ирландский волкодав – это круто!) – Что ты хочешь взамен?
– Отдай мне своего сына! – заявил Олав. – Вот этого! – Трюггвисон показал на Богуслава, пировавшего за столом старшей гриди. – Когда я стану конунгом, я дам ему столько золота, сколько он сможет унести.
– Не могу, – покачал головой Духарев. – Он – воевода Владимира, и вряд ли тот согласится его отдать.
– Пожалуй, – не стал возражать Олав. – Он даже моего дядю Сигурда не пожелал отпустить. Это из-за вашего летнего похода в Византию. Жаль! Но я – удачлив, и мне подобает быть щедрым. Приведи твою суку, и мой Виги сделает всё как надо, можешь не сомневаться!
– А ты не хотел бы присоединиться к нам? – спросил Духарев. – Ромеи платят щедро!
– Не могу, – покачал головой Олав. – Напротив, я сам рассчитывал найти здесь поддержку.
– Эй, Трюггвисон! – окликнул гостя Владимир, которому не понравилось, что нурман шепчется о чем-то с Сергеем. – Ты еще не рассказал, почему бросил свои земли в Англии и приехал сюда? Не думаю, что для того лишь, чтобы рассказать мне о вере в Христа.
– Так и есть, – отозвался Олав. – Я не мастак говорить о вере. И приехал я сюда, потому что мне нужны сильные люди, чтобы отвоевать земли моего отца – те шестнадцать больших фюльков, которые когда-то взял под себя мой предок Харальд Прекрасноволосый и которыми теперь правит мой недруг Хакон-ярл. Вот почему я оставил свои корабли зимовать и пешком пришел сюда.
– Если бы ты согласился подождать год, я бы помог тебе, – сказал Владимир. – Дело твое – правое, и Хакон-ярл мне не друг. Если ты и твои люди послужат мне один год, я сполна отблагодарю тебя.
Олав покачал головой.
– Люди моей земли послали в Ирландию человека, чтобы позвать меня, – сказал Трюггвисон. – Вот этот человек, – Олав показал на одного из своих спутников. – Его зовут Торир Клака, и он проделал нелегкий путь, чтобы найти меня.
Духарев поглядел на посланца норвежского народа. М-да. Сергей бы такому не доверил даже лошадь постеречь… Однако ж он сумел убедить Олава, который тоже далеко не лох. Значит, нашлись аргументы.
"Надо будет навести о нем справки", – подумал Сергей.
Ксожалению, связи торгового дома "Духарев и семья" в Норвегии были весьма слабы. Да и время года было неподходящее, так что, когда до Киева добралась кое-какая информация, Олав Трюггвисон был уже далеко. И всё, что смог сделать Сергей, – это проинформировать дядю Олава Сигурда-ярла о том, что Торира послали не друзья Олава, а главнейший его враг – Хакон-ярл.
Тем не менее можно было считать, что Духарев с лихвой отблагодарил Олава за щенков, родившихся от ирландского волкодава.
Глава 14
Император – против!
Пришли новости из Константинополя. Как и следовало ожидать, идея отдать за Владимира собственную сестру и порфирородную царевну Анну повелителю Византии резко не понравилась.
Суть его ответа можно было свести к одной фразе: "Он там совсем охренел, этот варвар!"
Мелентий пребывал в глубокой печали. Резонно опасался за голову.
Духарев не пробовал его утешить. Он решил зайти с другой стороны.
– Послушай, дружище, – сказал он послу. – Давай я тебе поведаю одну историю, а ты уж, своими словами, перескажешь ее нашему Автократору. Итак, жила-была одна великая империя. С одной стороны ее теснили варвары, но это не страшно, потому что варваров было много, и всех их легко было перессорить меж собой. А вот с другой стороны ее поджимали сторонники пророка Мухаммеда. Вот с этими было сложнее, потому что они были едины. Еще с нею граничили единоверцы-христиане, но они тоже были недружественны нашей империи и предпочитали союзничать с другими государствами, от которых терпели меньше утеснений. И тут случилось так, что варвары тоже решили отступить от своего варварского единобожия и примкнуть к одной из великих вер. И повели переговоры с христианами другой империи. Но это еще полбеды. Хуже то, что они наладили дружбу с миром ислама. И теперь пусть повелитель нашей великой империи попробует представить, что будет, если варвары, о которых мы говорим, тоже уверуют в Мухаммеда…
– Я тебя не понимаю, светлейший муж, – напрягся Мелентий.
– А что тут непонятного? – удивился Духарев. – Князь наш заключил договор с волжскими булгарами-мусульманами. Налаживает торговлю с Хорезмом и Багдадом. – Тут Сергей приврал: это он сам налаживал такую торговлю, но зачем послу знать лишнее? – А если случится так, что он и сам примет ислам?
– Это невозможно! – воскликнул Мелентий.
Последние императоры-воины, Никифор Фока, частично реформировавший армию и военную стратегию, а особенно Иоанн Цимисхий сумели потеснить мусульман: отбили Крит, Сирию, кусок Месопотамии… Но страх имперцев перед последователями Магомета не иссяк.
– Очень даже возможно! – возразил Духарев. – Попробуй донести это до своего господина. Поверь, этот вариант куда хуже, чем Крещение, принятое от императора Оттона. Последователи Мухаммеда не знают жалости. И они очень воинственны. Именно эта вера больше всего подходит нам, русам.
– Но ты же христианин, светлейший! – возмутился Мелентий. – Ты – спафарий императора!
– Именно поэтому я тебе это и рассказываю, – невозмутимо произнес Сергей. – Попытайся дать понять Автократору или хотя бы паракимомену Василию, что единственный способ остановить приобщение Руси к исламу – это Крещение, принятое от Константинополя. А цена этого Крещения – порфирогенита Анна. Она – не только цена жизни и власти нынешнего василевса Василия Второго, да хранит его Господь, но и цена спасения всей империи. Сообщи об этом, Мелентий!
В Большом Дворце должны об этом знать. Так пусть знаю и пусть думают. Если хотят, пусть пришлют сюда епископов и других вероучителей. Но следует поторопиться, чтобы мятежник Фока не опередил всех нас!
– Ты воистину мудр, светлейший Сергий! – восторженно заявил Мелентий и умчался писать доклад.
Духарев же разгладил пышные усы и усмехнулся. Воистину есть просто ложь, наглая ложь, беспардонная ложь и политика.
Труднее было с Владимиром. Рассказ Олава Трюггвисона произвел на князя впечатление. Но вовсе не то, которое хотелось бы Духареву. Владимиру очень захотелось самому поглядеть на чудеса, творимые христианами. На епископа, который носит в руках раскаленное железо, как простую деревяху. На мудрых, которые способны предсказывать будущее таким, как Олав-конунг. Хотелось великому князю увидеть Чудо. Да такое, что затмило бы мелкие фокусы языческих жрецов вроде хождения по горячим углям.
Чуда же Духарев предоставить не мог. В Киеве было несколько священников, которых Сергей Иванович уважал и считал настоящими духовными подвижниками, в отличие от облаченных в рясы "агентов влияния" Византии. Но зримых чудес никто из них не творил, а чудеса духовные, после которых душа очищается и парит, были для Владимира недоступны. Посему в своей религиозной агитации упирал Духарев не на духовную часть, а исключительно на практическую пользу принятия христианства. Вроде уговорил, да. Но весьма опасался Сергей, что обращение Владимира пройдет по варианту великого князя угорского. То есть будет чисто формальным.
Когда же Сергей поделился своими сомнениями с женой, то Сладислава лишь головой покачала:
– Беспокойство твое – зряшнее. Потому что ты, муж мой, в рассуждениях своих забываешь о главном.
– О чем же? – спросил Духарев.
– Не о чем, а о Ком. О Боге.
Глава 15
Печенеги
После того как Духарев перебил копченых у Чити, безобразия на днепровском зимнике прекратились. И за прочими хлопотами Сергей Иванович забыл о своих мыслях по поводу нестандартного поведения степняков. Не до того было. А повода вспомнить – не было. Озоровали лихие люди на дороге, что связывала Киев с Черниговом, но с южной стороны разбоя не было. Как выяснилось, до времени.
О разграбленном санном поезде Владимиру сообщили, когда он возвращался из Родни.
Развернув дружину, великий князь тут же отправился в обратный путь и уже к полудню оказался на месте злодеяния. Толпа, собравшаяся поглазеть на убитых, уже разошлась. Тела убитых прибрали, аккуратно уложив под берегом, путь расчистили, оттащив разграбленные сани в сторонку. Очисткой зимника занимался наместник Родни Гримстайн, княжий человек еще со времен свободных виков, с десяток его дружинников и примерно столько же смердов, собиравших разбросанное по льду и присыпанное снегом.
Вещей, которыми побрезговали разбойники, было немало. Брали только то, что можно унести на спинах лошадей.
– Кого побили? – спросил Владимир.
– Булгар. С Дуная. Вчера напали, уже в сумерках.
– Уцелел кто? – без особой надежды спросил Владимир. Разговаривали они по-нурмански.
Даже сквозь свежевыпавший снежок было видно, что на много саженей вокруг всё испятнано кровью.
– Малец один. И девчонка. Но она махонькая совсем, ничего не поняла. Сани перевернулись, они под ними и схоронились, мой конунг.
– Что видели?
– Малец сказал: сначала стрелы полетели, потом конные наскочили… Больше не помнит ничего. Сани перевернулись. Повезло им.
– Кто это был? Куда ушли? Почему не догоняете?
– Кто – не видели. Ушли в степь. Следов нет – снег ночью выпал. Да и не с кем погоню устраивать: у меня конных всего восемь десятков, да и те – не вои, а так… Ополченцы. Станут охотиться за степняками в степи – только мертвецов множить.
– А сам что думаешь? Кто это?
– А что тут думать? – усмехнулся нурман. – Копченые это. Цапон. Их здесь уже видели. Когда твой воевода Серегей задал им жару, отстали. Да вот опять… Что мне делать, конунг? Родню-то я обороню, а вот санный путь – уже не осилю.
– Что ж не сказал мне, что на Чить цапон напали? – укорил великий князь Духарева.
– А какая разница, какого племени копченые созоровали? – пожал плечами Сергей. – Как напали, так и отпали. Три сотни мы положили. Больше не сунутся.
Он по-прежнему недоумевал: с чего это так срочно понадобился великому князю.
– А вот сунулись, – раздраженно проговорил Владимир. – Купцов бьют нагло, прямо у меня под носом. Два селища разграбили. Какой я князь, если чать свою оборонить не могу?
– Дай мне двести всадников, господин, – подал голос Габдулла, – и я принесу тебе голову вождя разбойников!
Князь покосился на телохранителя, но ничего не сказал.
Зато Духарев решил поставить бохмичи на место. А то вдруг князю придет в голову поддержать идею Габдуллы.
– Ты, шемаханец, когда первый снег увидел? Небось здесь, в Киеве?
– На Дунае тоже снега хватает, – буркнул Габдулла.
– А воевать в снегу ты умеешь?
– Я везде воевать умею! – самоуверенно заявил шемаханец. – Дай мне сесть на коня, и ты увидишь, как я умею воевать!
– Ох и много ты на своем "арабе" сейчас навоюешь, – усмехнулся Духарев.
– Я…
– Довольно! – перебил шемаханца Владимир. – Говорить будешь, когда я велю!
Князь мрачно уставился на воеводу:
– Цапон… Мне говорили: их большой хан прежде был союзником Киева.
"Союзником князя Ярополка", – было бы точнее, но Владимир не любил упоминать убитого брата. Он взял большую виру с убийц, вдову сделал собственной женой, а сына ввел в род как своего, но уж Владимир-то знал, кто истинный, а не формальный виновник смерти Ярополка. И отлично понимал, что коварство Блуда сыграло ему на руку. А заодно дало удачный предлог избавиться от присутствия в Киеве того, кого обещал "держать заместо отца".
Но это здесь, в Киеве, Владимира посчитали законным наследником брата. Ни немцы, с которыми Ярополк удачно вел переговоры, ни печенеги-цапон, с которыми у Ярополка был заключен союз, правопреемником брата Владимира не считали. Немцы – ладно, а вот печенеги – это очень, очень опасно. Именно они сначала подрезали крылья его отцу, внезапно осадив Киев, а потом и вовсе лишили его жизни.
Но как замириться с большим ханом Илдэем, Владимир не знал.
– Можешь выяснить, что нужно Илдэю, чтобы возобновить союз?
– В союзе иль нет, копченым всё равно верить нельзя, – напомнил Духарев. – Но я знаю человека, который мог бы договориться с большим ханом.
– Ну?
– Четвертый сын Ольбарда, князя белозерского, Вольг!
Владимир нахмурился…
– Что-то не помню такого.
– Варяжко!
– Ах, этот? – Суровое лицо великого князя отчетливо выразило всё, что он думает о бывшем воеводе Ярополка, который едва не поломал все планы Владимира, а потом не только отказался ему присягнуть, а еще и сбежал к копченым, пообещав всемерно мстить за своего князя. И не солгал.
– Ты зря на него серчаешь, – спокойно сказал Духарев. – За что? Человек он – верный. Повернее других. Роту принес – и не отступил. А что не тебе, а Ярополку, так это дело не меняет.
– Еще как меняет! – по-волчьи ощерился Владимир. – Поймаю – на части порублю!