Поблизости началась непонятная суматоха, и, повернувшись, Келлхус увидел, как граф Атьеаури пробивается сквозь толпу зрителей, направляясь к нему. Келлхус вежливо поклонился молодому дворянину. Тот ответил, хотя его поклон был чуть менее глубоким.
- Потом, - сказал Атьеаури. - Мне нужно, чтобы потом вы пошли со мной.
- Принц Саубон?..
У Атьеаури - молодого человека с эффектной внешностью - на скулах заиграли желваки. Келлхус знал, что Атьеаури относится к тому типу людей, которые не понимают ни подавленности, ни колебаний, - и поэтому считал подобное поручение унизительным. Хоть юноша и восхищался дядей, он думал, что Саубон придает слишком большое значение обедневшему князю из Атритау.
"Слишком много гордости".
- Мой дядя хочет встретиться с вами, - сказал граф таким тоном, словно извинялся за некую оплошность.
И, не произнеся больше ни слова, он развернулся и принялся проталкиваться обратно к амфитеатру. Келлхус взглянул поверх голов вниз, на Великие Имена. И заметил, как Саубон нервно отводит взгляд.
"Его страдания усиливаются. Его страх растет". Вот уже шесть ночей галеотский принц усердно избегал его, даже на тех советах, где они сидели у одного костра. Что-то произошло там, на поле битвы, - что-то более ужасное, чем потеря родичей или отправка шрайских рыцарей на верную смерть.
Благоприятная возможность для Келлхуса.
Дунианин заметил, что Сарцелл покинул свое место и теперь стоит вместе с небольшой группкой шрайских жрецов, которые должны были помогать Готиану во время вступительной церемонии.
Великий магистр затянул очищающую молитву - насколько понял Келлхус, из "Трактата". Затем он некоторое время говорил об Айнри Сейене, Последнем Пророке, и о том, что означает быть айнрити.
- "Всякий, кто сокрушается о тьме в своем сердце, - процитировал он "Книгу Ученых", - пусть поднимет Бивень и следует за мной".
Готиан напомнил, что быть айнрити - значит быть последователем Айнри Сейена. А есть ли более верные его последователи, чем те, кто пошел по его святым стопам?
- Шайме, - произнес он чистым, звучным голосом. - Шайме близко, очень близко, ибо при помощи мечей мы за один день прошли больше, чем могли бы пройти за два года при помощи ног…
- Или языков! - выкрикнул какой-то остряк. Доброжелательный смех.
- Четыре ночи назад, - объявил Готиан, - я отправил свиток Майтанету, нашему Святейшему шрайе, Возвышенному Отцу нашего Священного воинства.
Он сделал паузу, и в наступившей тишине слышалось лишь потрескивание костра. У великого магистра до сих пор были перевязаны обе руки - их обожгло, когда его, раненого, волокли по горящей траве.
- И в этом свитке, - продолжал он, - я написал всего одно слово - одно-единственное! - ибо руки мои до сих пор кровоточат.
Из толпы полетели отдельные возгласы. Атака шрайских рыцарей уже превратилась в легенду.
- Победа! - выкрикнул Готиан.
- Победа!!!
Люди Бивня разразились ликующими криками; некоторые даже плакали. Курганы Менгедды содрогнулись.
Но Келлхус оставался безмолвен. Он взглянул на Сарцелла, стоявшего теперь вполоборота к нему, и заметил… несоответствия. Улыбающийся Готиан, блистательный в своем белом с золотом одеянии, залитый светом костра, жестом велел присутствующим успокоиться, а затем призвал их присоединиться к Храмовой молитве.
Милостивый Бог богов, что ходит среди нас, бессчетны твои священные имена…
Тысячи языков повторяли эти слова. Воздух дрожал от небывалого резонанса. Казалось, будто говорит сама земля… Но Келлхус видел только Сарцелла - вернее, отличия. Его осанка, его рост и сложение, даже блеск черных волос. Все чуть-чуть иное.
"Подмена".
Келлхус понял, что настоящий рыцарь мертв. Смерть Сарцелла прошла незамеченной, и его просто подменили.
…имя твое - Истина, что длится и длится, отныне и вовеки.
Завершив вступительную церемонию, Готиан и Сарцелл удалились. Затем появились закованные в доспехи жрецы Гильгаоала, чтобы провозгласить Ведущего Битву - человека, которого ужасный бог войны пять дней назад избрал своим сосудом на поле боя. Все стихли в ожидании. Как объяснил Келлхусу Ксинем, избрание Ведущего Битву служило темой многочисленных пари, словно это была лотерея, а не божественный выбор. Первым на сцену амфитеатра вышел немолодой мужчина; его широкая борода казалась белой, как снег. Это был Кумор, верховный жрец Гильгаоала. Но прежде чем он успел хоть что-то сказать, принц Скайельт вскочил с места и крикнул: "Веат фирлик реор кафланг дау хара маускрот!" Он повернулся в сторону тех, кто толпился рядом с Келлхусом; его длинные белокурые волосы взметнулись от резкого разворота. "Веат дау хара мут кефлинга! Кефлинга!"
Кумор пробормотал нечто неразборчивое, но все уже смотрели на туньеров Скайельта, ожидая объяснений. Однако похоже было, что его переводчик куда-то подевался.
- Он говорит, - в конце концов выкрикнул на шейском один из людей Готьелка, - что мы должны сперва договориться об уходе отсюда. Что мы должны бежать.
Влажный воздух наполнился криками; одни поддерживали туньера, другие пытались спорить. Конюх Скайельта, великан Ялгрота, вскочив, принялся колотить себя в грудь и выкрикивать угрозы. Сморщенные головы шранков, подвешенные к его поясу, болтались, словно кисточки. Внезапно Скайельт принялся пинать землю ногой. Он присел с ножом в руках, а потом встал, вытягивая руку, чтобы его находку было видно в свете костра. Люди ахнули.
Это был череп, наполовину забитый землей, наполовину размозженный полученным в древности ударом.
- Веат, - медленно произнес Скайельт, - дау хара мут кефлинга.
Мертвец всплыл на поверхность, словно утопленник. "Как такое возможно?" - подумал Келлхус.
Но ему требовалось думать о вещах более насущных, имеющих практическое применение, а не об этом странном свойстве земли.
Скайельт швырнул череп в костер и обвел яростным взглядом Великие Имена. Спор продолжился, и присутствующие один за другим неохотно согласились со Скайельтом, хотя Чеферамунни сперва отказывался верить в эту историю. Даже экзальт-генерал уступил без малейших проявлений недовольства. В ходе дебатов кое-кто то и дело поглядывал на Келлхуса, но никто не попросил его поделиться мнением. Вскоре Пройас объявил, что Священное воинство покинет Менгедду завтра утром.
Люди Бивня загомонили, с удивлением и облегчением.
Внимание вновь переключилось на Кумора. Жрец, то ли от волнения, то ли опасаясь дальнейших помех, вообще отказался от каких бы то ни было ритуалов и направился прямиком к Саубону. Прочих служителей бога поведение Кумора повергло в замешательство.
- Преклони колени, - с дрожью в голосе велел старик. Саубон повиновался, но прежде выпалил:
- Готиан! Он возглавил атаку!
- Это ты, Коифус Саубон, - повторил Кумор, так тихо, что лишь немногие, как предположил Келлхус, могли его расслышать. - Ты… Многие видели это. Многие видели его, Сокрушителя Щитов, славного Гильгаоала… Он смотрел из твоих глаз! Сражался твоими руками!
- Нет…
Кумор улыбнулся и извлек из широкого рукава венок, сплетенный из ветвей терна и оливы. Среди айнрити воцарилось благоговейное молчание, лишь кто-то один закашлялся. Со стариковской мягкостью Кумор возложил венок на голову Саубона. Затем верховный жрец Гильгаоала отступил на шаг и воскликнул:
- Встань, Коифус Саубон, принц Галеота, Ведущий Битву! И снова присутствующие разразились криками ликования.
Саубон поднялся на ноги, медленно, словно человек, едва не падающий от изнеможения. На миг у него сделался такой вид, словно он сам себе не верил, а потом он внезапно повернулся к Келлхусу, и в свете костра было заметно, что на щеках его блестят слезы. На чисто выбритом лице до сих пор видны были синяки и ссадины, полученные пять дней назад.
"Почему? - говорил его страдальческий взгляд. - Я не заслужил этого…"
Келлхус печально улыбнулся и склонил голову ровно настолько, насколько этого требовал джнан от тех, кто находится в присутствии Ведущего Битву. Теперь дунианин в совершенстве овладел их грубыми обычаями; он изучил тонкие жесты, что превращают приличествующее в величественное. Он знал теперь их суть.
Рев толпы усилился. Все заметили, как эти двое обменялись взглядами. Все слышали историю о паломничестве Саубона к Келлхусу, в разрушенное святилище.
"Это произошло, отец. Это произошло".
Но оглушительные вопли вдруг оборвались, превратившись в вопросительный гомон. Келлхус видел, что Икурей Конфас встал со своего места у костра, неподалеку от Саубона, но лишь теперь услышал, что тот кричит.
- …дураки! - бушевал экзальт-генерал. - Полные идиоты! Вы оказываете почести этому человеку? Вы восхваляете действия, которые чуть не погубили все Священное воинство?
По амфитеатру прокатилась волна насмешек и язвительных выкриков.
- Коифус Саубон, Ведущий Битву! - издевательским тоном выкрикнул Конфас, умудрившись перекрыть шум. - Я бы сказал, Просерающий Битву! Этот человек едва не уложил вас всех! И уж поверьте мне, равнина Менгедда - последнее место, где вам хотелось бы умереть…
Саубон смотрел на него молча, словно лишился дара речи.
- Ты знаешь, о чем я говорю, - обратился прямо к нему экзальт-генерал. - Ты знаешь - то, что ты сделал, было вопиющей ошибкой.
Отсветы костра извивались на его позолоченных доспехах, словно масляные разводы.
Воцарилась мертвая тишина. Келлхус понял, что у него не осталось иного выхода, кроме как вмешаться.
"Конфас слишком умен, чтобы…"
- Трусы видят глупость везде, - разнесся над нижним ярусом мощный голос. - Всякая отвага кажется им безрассудством, потому что они называют свою трусость "благоразумием".
Это поднялся с места Найюр.
Проницательность скюльвенда не переставала поражать Келлхуса. Найюр увидел опасность и понял, что, если Саубон окажется дискредитирован, он сделается бесполезным.
Конфас рассмеялся.
- Так, значит, я - трус, да, скюльвенд? Я?
Его правая рука легла на эфес меча.
- В некотором смысле, - заявил Найюр.
На нем были черные штаны и серый жилет длиной по пояс, Добытый в кианском лагере и оставлявший руки и грудь открытыми. Блики костра играли на вышитом шелке жилета и плясали в светлых глазах скюльвенда. От степняка, как всегда, веяло свирепой силой, заставлявшей окружающих ежиться от непонятной тревоги.
- С тех пор как ты победил Народ, - продолжал скюльвенд, - твое имя окружили почетом, и поэтому ты не хочешь делиться славой с другими. Доблесть и мудрость Коифуса Саубона одолели Скаура - великое деяние, если верить тому, что ты сказал, преклонив колени перед императором. Но поскольку эта слава не твоя, ты считаешь ее фальшивой. Ты называешь победу глупостью, слепым ве…
- Это и было слепое везение! - выкрикнул Конфас. - Боги покровительствуют пьяницам и недоумкам! Вот единственный урок, который мы получили.
- Я не в курсе, кому там покровительствуют ваши боги, - невозмутимо отозвался Найюр. - Но вы узнали много, очень много. Вы узнали, что фаним не выдерживают решительной атаки рыцарей айнрити. Вы узнали, что они не могут прорвать оборону ваших пехотинцев. Вы узнали, каковы сильные и слабые стороны их тактики и оружия при столкновении с противником в тяжелых доспехах. Вы увидели пределы их терпения. И вы не только получили урок, но и сами его дали - очень важный урок. Вы научили их бояться. Даже теперь, в холмах, они бегут, словно шакалы при виде волка.
В толпе вновь послышались одобрительные возгласы, постепенно переросшие в дружный рев.
Конфас ошеломленно смотрел на скюльвенда; его пальцы сжимались и разжимались на рукояти меча. Его разбили наголову. И так быстро…
- Тебе причитается еще один шрам! - выкрикнул кто-то, и по амфитеатру прокатился раскат смеха.
Найюр одарил собравшихся айнрити редкой усмешкой.
Даже со своего места Келлхус видел, что экзальт-генерал не испытывает ни стыда, ни смущения: он улыбался, как если бы толпа прокаженных обозвала его уродом. Для Конфаса насмешка тысяч значила так же мало, как насмешка одного человека. Значение имела лишь игра.
Из тех, кого Келлхусу требовалось прибрать к рукам, Икурей Конфас представлял собой едва ли не самый тяжелый случай. Он был не только горд - безумно горд, - ему было наплевать, как его оценивают другие. Более того, Конфас, как и его дядя-император, полагал, что Келлхус неким образом связан со Скеаосом - то есть с кишаурим, если Ахкеймион правильно угадал их мнение. Добавить к этому детство, проведенное в лабиринте дворцовых интриг, - и экзальт-генерал становился почти так же невосприимчив к техникам дуниан, как и скюльвенд.
И Келлхус знал, что Конфас замышляет нечто, грозящее Священному воинству катастрофой…
Очередная загадка. Очередная угроза.
Великие Имена принялись препираться из-за прочих накопившихся вопросов. Сперва Пройас предложил как можно скорее отправить в Хиннерет крупный кавалерийский отряд - не для того, чтобы захватить город, а для того, чтобы уберечь окружающие его поля, иначе хлеб пожнут до срока и спрячут за городскими стенами. Пройас заявил, что так следует поступить со всем побережьем. Несколько пленных кианцев под пытками сознались, что Скаур приказал на случай непредвиденных обстоятельств собрать весь урожай, как только зерно достигнет молочной спелости, повсюду, по всей Гедее. Конфас принялся возражать против этого плана, клянясь, что имперский флот сможет обеспечить Священное воинство припасами; он твердил, что у Скаура пока что довольно и сил, и хитрости, чтобы уничтожить любой подобный отряд. Однако не желавшие ни в чем зависеть от императора Великие Имена ему не поверили, и решение было принято: постановили собрать несколько тысяч кавалеристов, чтобы утром, под командованием графа Атьеаури, палатина Ингиабана и графа Вериджена Великодушного, они выступили в путь.
Затем добрались до больного вопроса: медлительности айнонского войска и постоянного дробления Священного воинства. Как ни удивительно, тут Чеферамунни, которому приходилось отвечать за Багряных Шпилей, внезапно обрел союзника в лице Пройаса, который, хоть и с некоторыми оговорками, утверждал, что им действительно следует продвигаться вперед отдельными армиями. Вопрос оказался тяжелым, Пройас обратился за поддержкой к Найюру, но суровые аргументы скюльвенда не принесли особого результата, и спор затянулся.
Первые из Людей Бивня продолжали спорить до утра, все больше и больше упиваясь сладкими эумарнскими винами сапатишаха. А Келлхус изучал их, заглядывая в такие глубины их душ, что они ужаснулись бы, если б узнали об этом. Время от времени он посматривал на тварь, носящую маску Сарцелла. Она часто оглядывалась, будто Келлхус был мальчиком с красивыми ногами, в которого порочный шрайский рыцарь тайно влюбился. Тварь дразнила его. Но Келлхус знал, что этот взгляд - всего лишь видимость, так же как и выражение, оживляющее его собственное лицо.
И все же сомнений быть не могло - больше не могло… Они знали, что Келлхус способен их различать.
"Я должен действовать быстрее, отец".
Нильнамеши ошибались. Тайны можно убить, если располагать достаточной силой.
Устроившись поудобнее под провисшей крышей своего шатра, Икурей Конфас провел первый час, развлекаясь тем, что придумывал разнообразные сценарии, включавшие в себя убийство скюльвенда. Мартем говорил мало, и где-то в глубине сознания Конфас подозревал, что зануда-генерал не только втайне восхищается варваром, но и мысленно наслаждается тем фиаско, которое принц потерпел в амфитеатре. И все же это мало волновало Конфаса, хоть он и не смог бы объяснить, почему. Возможно, он был уверен в надежности Мартема, и поэтому его не задевала духовная неверность генерала. Духовной неверности вокруг как грязи.
Потом он провел еще час, рассказывая Мартему, что произойдет в Хиннерете. От этого у него значительно улучшилось настроение. Демонстрация своих блестящих способностей всегда поднимала дух принца, а его планы касательно Хиннерета были поистине гениальными. Полезно все-таки водить дружбу с врагами.
И поэтому, в приливе великодушия, он решил приоткрыть дверцу и впустить Мартема - несомненно, самого компетентного и самого надежного из всех его генералов - поглубже в залы своей души. В скором времени ему потребуются наперсники. Каждому императору нужны наперсники.
Но, конечно же, благоразумие требовало некоторых гарантий. Хотя Мартем по природе своей был склонен к верности, верность, как любят говорить айноны, все равно что жена. Всегда нужно знать, кому она принадлежит.
Принц откинулся на спинку полотняного кресла и посмотрел на дальнюю часть шатра, где в цветном чехле покоилось темно-красное знамя Великой армии. Взгляд Конфаса задержался на древнем киранейском диске, поблескивающем в складках ткани, - предположительно, это была нагрудная пластина с доспехов одного из верховных королей. Почему-то вычеканенные на ней фигуры, золотые воины с чрезмерно длинными руками, всегда привлекали его внимание. Такие знакомые и в то же время такие чуждые.
- Мартем, ты когда-нибудь прежде смотрел на него? Я имею в виду - смотрел по-настоящему? - спросил принц.
На миг у генерала сделался такой вид, будто он все-таки хлебнул лишку, но лишь на миг. Он никогда не напивался.
- На Наложницу? - переспросил Мартем.
Конфас весело улыбнулся. Солдаты прозвали Великое знамя "Наложницей", поскольку традиция требовала, чтобы его всегда хранили у экзальт-генерала. Конфаса это особенно забавляло: он не раз использовал драгоценный шелк не по назначению. Странное чувство возникает, когда изливаешь семя на нечто священное… Он бы даже сказал - восхитительное.
- Да, - сказал он. - На Наложницу.
Генерал пожал плечами.
- Какой же офицер на нее не смотрел?
- А как насчет Бивня? На него ты смотрел когда-нибудь?
Мартем приподнял брови.
- Да.
- Что, правда? - воскликнул Конфас.
Сам он ни разу не видел Бивня.
- И когда?
- Еще мальчишкой, когда шрайей был Псайлас II. Отец прихватил меня с собой в Сумну, когда отправился навестить брата, моего дядю, - он тогда служил в Юнриюме… Он повел меня взглянуть на Бивень.
- Ну и как? Что ты тогда почувствовал?
Генерал взглянул на бутылку с вином, которую держал в необыкновенно толстых пальцах.
- Да уже трудно припомнить… Наверное, благоговение.
- Благоговение?
- Помню, что у меня звенело в ушах. Я дрожал - это я тоже помню… Дядя сказал, что я должен бояться, что Бивень связан с великими вещами.
Генерал улыбнулся, устремив на Конфаса взгляд ясных карих глаз.
- Я спросил его - уж не с мастодонтами ли? - и он мне врезал - прямо там, в присутствии Святыни Святынь!..
Конфас сделал вид, будто история позабавила его.
- Хмм, Святыня Святынь…
Он пригубил вино, наслаждаясь теплым вкусом. Много лет прошло с тех пор, как ему доводилось пить вино из личных запасов Скаура. Принцу до сих пор не верилось, что старого шакала превзошли - и кто, Коифус Саубон!.. Конфас сказал именно то, что хотел: боги покровительствуют недоумкам. С другой стороны, таких людей, как он сам, они испытывают. Таких, как они сами…
- А скажи-ка, Мартем, если бы тебе предстояло умереть, защищая либо Бивень, либо Наложницу, чтобы ты предпочел?
- Наложницу, - без колебаний отозвался генерал.
- А что так?
Генерал снова пожал плечами.
- Привычка.