Ей даже в голову не приходило, что причиной страданий Ахкеймиона может оказаться Келлхус, а не Ксинем. Келлхус был святым - теперь она в этом не сомневалась. Он был пророком, вне зависимости от того, верил он в это сам или нет. А колдовство было нечестивым…
Как там выразился Ахкеймион? Он станет богом-колдуном. Ахкеймион продолжал возиться со своими вещами. Он не произнес ни слова. Ему это было не нужно.
- Но как такое возможно? - спросила она. Ахкеймион замер и несколько мгновений смотрел в никуда.
Затем повернулся к Эсменет, и лицо его окаменело от надежды и ужаса.
- Может ли пророк быть богохульником? - произнес Ахкеймион, и Эсменет поняла, что этот вопрос давно мучает его. - Я спросил его об этом…
- И что он ответил?
- Он выругался и заявил, что он никакой не пророк. Он был оскорблен… и даже уязвлен.
"У меня к этому делу талант", - прозвучало в тоне Ахкеймиона.
Внезапно Эсменет охватило безрассудство.
- Ты не можешь его учить, Акка! Ты не должен! Разве ты не понимаешь? Ты - искушение! Он должен сопротивляться тебе и тому обещанию могущества, которое ты несешь. Он должен отвергнуть тебя, чтобы стать тем, кем он должен стать!
- Вот что ты думаешь? - возмутился Ахкеймион. - Что я - король Шиколь, который искушал Сейена, предлагая ему власть над миром? А вдруг он прав, Эсми? Тебе это не приходило в голову? Вдруг он и вправду не пророк?
Эсменет в страхе воззрилась на него; она была испугана и сбита с толку, но вместе с тем испытывала странное веселье. Как ее угораздило зайти так далеко? Каким образом шлюха из трущоб Сумны очутилась здесь, рядом с сердцем мира?
Как и когда ее жизнь превратилась в часть Писания? На миг ей даже не поверилось, что все это правда…
- Вопрос в том, Акка, что об этом думаешь ты. Ахкеймион опустил взгляд.
- Что я думаю? - переспросил он и внезапно посмотрел Эсменет в глаза.
Та ничего не сказала, хоть и ощущала, что ее решимость тает как снег.
Ахкеймион вздохнул и пожал плечами.
- Я думаю, что Три Моря не готовы ко Второму Армагеддону - настолько не готовы, что худшего и представить нельзя… Копье-Цапля утрачено. Шранки шляются по половине мира, и их в сто - тысячу! - раз больше, чем во времена Сесватхи. А люди сохранили лишь незначительную часть Безделушек.
Ахкеймион глядел на Эсменет. Глаза его блестели ярко, как никогда.
- Хотя боги прокляли меня, прокляли нас, я не верю, что им настолько безразлична судьба мира…
- Келлхус, - прошептала Эсменет. Ахкеймион кивнул.
- Они послали нам не Предвестника, а нечто большее… Я сам толком не знаю, что думать и на что надеяться…
- Но колдовство, Акка…
- Это богохульство. Я знаю. Но подумай, Эсменет, почему колдуны - богохульники? И почему пророк - это пророк?
Глаза Эсменет испуганно округлились.
- Потому, что колдуны поют песни бога, - ответила она, - а пророк говорит голосом бога.
- Вот именно. Так будет ли для пророка богохульством произносить колдовские слова?
Эсменет смотрела на него, от изумления лишившись дара речи.
"Ибо бог поет свою песнь…"
- Акка…
Он снова повернулся к мулу и поднял с земли седельную сумку.
Внезапно Эсменет охватила паника.
- Пожалуйста, Акка, не оставляй меня!
- Я же сказал тебе, Эсми, - отозвался он, не оборачиваясь. - Мне нужно подумать.
"Но мы же отлично думали вместе!"
Он становился мудрее от ее советов. Он это знал! Сейчас перед ним встала небывалая проблема… Так почему же он покидает ее? Не кроется ли за этим что-то еще? Не скрывает ли он чего-то?
На миг ей вспомнилось, как он извивался под Серве… "Он нашел себе другую шлюху, помоложе", - словно прошептал чей-то голос.
- Почему ты так поступаешь? - спросила Эсменет куда более резко, чем хотела.
Раздраженная пауза.
- Как я поступаю?
- Ты словно лабиринт, Акка. Ты распахнул ворота, пригласил меня войти, но отказываешься показать путь. Почему ты всегда прячешься?
Глаза Ахкеймиона вспыхнули гневом.
- Я? - Он рассмеялся и вернулся к прерванному занятию. - Говоришь, я прячусь?
- Да, прячешься. Ты слаб, Акка, хотя должен быть сильным. Подумай о том, чему учил нас Келлхус!
Ахкеймион взглянул на нее, и в глазах его боролись боль и ярость.
- А ты сама? Давай поговорим о твоей дочери… Помнишь ее? Сколько времени прошло с тех пор, как ты…
- Это совсем другое! Она родилась еще до тебя! До тебя! Зачем он говорит так? Почему причиняет ей боль? "Моя девочка! Моя малышка мертва!"
- Изумительное проведение различий! - Ахкеймион сплюнул. - Прошлое никогда не умирает, Эсми. - Он с горечью рассмеялся. - А это даже не прошлое.
- Тогда где моя дочь, Акка?
На миг Ахкеймион онемел. Эсменет часто загоняла его в тупик подобными вопросами.
"Сломленный дурак!"
У Эсменет начали дрожать руки. По щекам заструились горячие слезы. Как она могла подумать такое?
Это все потому, что он сказал… Да как он смеет! Ахкеймион изумленно воззрился на женщину, словно прочел что-то в ее душе.
- Прости, Эсми, - невыразительным тоном произнес он. - Мне не следовало упоминать… Мне не следовало говорить это…
Колдун умолк. Он снова повернулся к мулу и принялся сердито затягивать ремни.
- Ты не понимаешь, что такое для нас Гнозис, - добавил он. - Я поплачусь не одними душевными терзаниями.
- Тогда научи меня! Дай мне понять!
"Это же Келлхус! Мы обнаружили его вместе!" - Эсми… Я не могу говорить об этом. Просто не могу…
- Но почему?
- Я знаю, что ты скажешь!
- Нет, Акка, - отозвалась она, вновь ощущая свойственную представительницам ее профессии холодность. - Ты не знаешь. Ты даже понятия не имеешь.
Ахкеймион поймал грубую пеньковую веревку, привязанную к уздечке мула, и начал теребить ее в руках. На мгновение все в нем: сандалии, упакованные вещи, одежда из белого льна - все показалось одиноким и несчастным. Почему он вечно выглядит таким несчастным?
Ей вспомнился Сарцелл, уверенный в себе, холеный и пахнущий благовониями.
"Убогий рогоносец".
- Я не бросаю тебя, Эсми, - сказал он. - Я никогда не смогу бросить тебя. Никогда больше.
- Но я вижу одну лишь циновку для спанья, - бросила она.
Ахкеймион попытался улыбнуться, затем развернулся и неуклюже зашагал прочь, ведя Рассвета на поводу. Эсменет глядела ему вслед; ее мутило, как будто она стояла на вершине высокой башни. Ахкеймион двинулся по тропе, идущей на восток, мимо выцветших круглых шатров. Он так быстро уменьшался… Просто удивительно, отчего на ярком солнце люди издалека выглядят просто темными фигурками…
- Акка! - закричала Эсменет.
Ей было безразлично, кто ее услышит.
- Акка!
"Я люблю тебя".
Фигурка с мулом на миг остановилась, далекая, неузнаваемая.
Она помахала рукой.
А потом исчезла за рощей черных ив.
Ахкеймион обнаружил, что разумные люди, как правило, менее счастливы. Причина проста: они умеют логически обосновывать свои иллюзии. А способность усвоить Истину имеет мало общего с умом - точнее, ничего общего. Разум куда лучше годится для того, чтобы оспаривать истины, нежели для того, чтобы открывать их. Потому-то он и бежал от Келлхуса и Эсменет.
Ахкеймион шел по тропе; по правую руку от него нес свои черные воды Семпис, а по левую тянулись ряды огромных эвкалиптов. Если не считать мимолетных прикосновений солнечных лучей, проникающих в просветы между кронами, эвкалиптовый навес надежно укрывал от зноя. Ветерок пронизывал белую льняную тунику. Как же все мирно и спокойно, когда ты в одиночестве, подумал Ахкеймион.
Когда Ксинем сообщил ему, что в Сареотской библиотеке обнаружились книги, имеющие отношение к Гнозису, Ахкеймион прекрасно понял подтекст этого сообщения. "Тебе лучше уйти", - сказал ему друг. С той памятной ночи Ахкеймион все ждал, что его прогонят от костра маршала, пусть даже на время. Более того - он нуждался в изгнании, нуждался в том, чтобы его вынудили уйти…
И тем не менее это было больно.
Ладно, неважно, сказал себе Ахкеймион. Всего лишь очередная распря, порожденная их неудобной дружбой. Знатный дворянин и колдун. "Нет друга труднее, чем грешник", - писал один из поэтов Бивня.
А Ахкеймион и был грешником.
В отличие от других колдунов, он редко размышлял над проклятостью своего дара. Ему казалось, что примерно поэтому мужья, бьющие жен, не размышляют о кулаках…
Но были и другие причины. В молодости Ахкеймион относился к числу студентов, отличавшихся непочтительностью и неблагочестивостью, как будто то непростительное богохульство, которое он изучал, давало ему право на все прочие виды богохульства. Они с Санклой, его товарищем по комнате, имели обыкновение читать "Трактат" вслух и хохотать над его нелепостями. Например, над отрывками, касающимися обрезания жрецов. Или отрывками о всяких идиотских очистительных ритуалах. И только один момент привлекал его внимание на протяжении многих лет - знаменитый тезис "Ожидай без увещеваний" из Книги жрецов.
- Послушай-ка! - однажды вечером воскликнул Санкла, уже валявшийся на своей койке. - "И Последний Пророк сказал: "Благочестие - не дело менял. Не давайте пищу за пищу, крышу над головой за крышу над головой, любовь за любовь. Не швыряйте Добро на весы - давайте, не ожидая воздаяния. Отдавайте пищу даром, крышу над головой даром, любовь даром. Уступайте обидчикам вашим. Вот единственное, чего нечестивцы не сделают. Не ожидайте ничего, и обретете вечное блаженство"".
Парнишка остановил на Ахкеймионе взгляд своих темных, вечно смеющихся глаз - глаз, что на некоторое время сделали их любовниками.
- Можешь в это поверить?
- Во что поверить? - спросил Ахкеймион.
Он уже начал улыбаться, потому что знал: все, что придумывает Санкла, на редкость потешно. Таким уж он был человеком. Его смерть - он погиб в Аокниссе три года спустя, от руки пьяного дворянчика с Безделушкой - стала для Ахкеймиона тяжким потрясением.
Санкла постучал по свитку пальцем - в скриптории его бы за такое взгрели.
- По сути дела, Сейен говорит: "Отдавайте, не ожидая вознаграждения, и сможете рассчитывать на вознаграждение побольше"!
Ахкеймион задумался.
- Понимаешь? - продолжал Санкла. - Он говорит, что благочестие заключается в том, чтобы делать добрые дела без корыстных побуждений. Он говорит, что если ты рассчитываешь получить что-то взамен, значит, ты не даешь ничего - ничего!.. Просто не даешь.
У Ахкеймиона перехватило дыхание.
- Значит, айнрити, ожидающий, что он будет возвышен до Внешнего мира…
- Не дает ничего, - отозвался Санкла и рассмеялся, не в силах поверить самому себе. - Ничего! Мы же, с другой стороны, отдаем свои жизни, чтобы продолжить борьбу Сесватхи… Мы отдаем все, а взамен можем ожидать лишь проклятия. Это сказано о нас, Акка!
Это сказано о нас.
Какое бы искушение ни несли в себе его слова, какими бы волнующими и важными они ни были, Ахкеймион сделался слишком скептичным, чтобы верить в них. Они выглядели чересчур лестными, чересчур возвеличивающими, чтобы быть истиной. И поэтому Ахкеймион думал, что достаточно быть просто хорошим человеком. А если недостаточно, значит, тот, кто измеряет добро и зло, сам недобр.
И похоже, именно так и обстояли дела.
Но конечно же, Келлхус изменил все. Теперь Ахкеймион много размышлял о своей проклятости.
Прежде этот вопрос казался лишь поводом для самоистязания. Бивень и "Трактат" выражались по поводу колдовства предельно ясно, хотя Ахкеймион читал и много еретических трудов. Там утверждалось, будто противоречия в сути Писания доказывают, что пророки - и древних дней, и относительно недавних времен - были обычными людьми. "Все небеса, - писал Протатис - не могут сиять через единственную щелочку".
А поэтому возможность усомниться в его проклятости существовала. Возможно, как предположил Санкла, проклятые на самом деле были избранными. А возможно, как предпочитал думать Ахкеймион, избранниками были сомневающиеся. Ему часто казалось, что искушение изображать уверенность - самое наркотическое и самое пагубное из всех искушений. Творить добро без уверенности означало творить добро без ожидания награды… Быть может, само сомнение было ключом.
Но если он прав, этому вопросу суждено навсегда остаться без ответа. Ведь если искреннее недоумение действительно условие условий, значит, спасутся лишь не ведающие ответа. Ему всегда казалось, что размышлять о собственном проклятии уже само по себе проклятие.
А поэтому Ахкеймион о нем и не думал.
Но теперь… Теперь появилась надежда на ответ. Каждый день он шел рядом с этой надеждой, говорил с ней…
Князь Анасуримбор Келлхус.
Нет, Ахкеймион не думал, что Келлхус может просто дать ему ответ, даже если колдун наберется мужества спросить. Равно как и не думал, что Келлхус каким-то образом воплощает или олицетворяет этот ответ. Нельзя умалять его роль. Он не был, говоря мистическим языком, живым знаком судьбы Друза Ахкеймиона. Нет. Ахкеймион знал, что его проклятость или величие зависит только от него. Он должен ответить на этот вопрос самостоятельно…
Своими поступками.
И хотя понимание этого устрашало Ахкеймиона, оно наполняло его неизменной и недоверчивой радостью. Порождаемый им страх был не нов: Ахкеймион боялся, что от его поступков будет зависеть судьба мира. Стоило ему задуматься о возможных последствиях, и Ахкеймион впадал в оцепенение. А вот радость была чем-то новым и неожиданным. Анасуримбор Келлхус превратил спасение в реальную возможность. Спасение.
Хоть ты теряешь душу, ты приобретешь весь мир - с этих слов начинается катехизис Завета.
Но это совершенно не обязательно! В конце концов Ахкеймион понял, насколько безутешной, насколько лишенной надежды была его прежняя жизнь. Эсменет научила его любить. А Келлхус, Анасуримбор Келлхус научил его надеяться.
И он ухватился за них, за любовь и надежду, и будет держаться изо всех сил.
Нужно лишь решить, что ему делать…
- Акка, - сказал Келлхус накануне ночью, - мне нужно кое о чем тебя спросить.
Они сидели у костра вдвоем и кипятили воду для чая.
- Конечно, Келлхус, - отозвался Ахкеймион. - Что тебя беспокоит?
- Меня беспокоит то, о чем я должен спросить… Никогда прежде Ахкеймион не видел на человеческом лице подобной муки - как будто ужас дошел до той точки, где он соприкасается с восторгом. Ахкеймион едва совладал с сильнейшим желанием прикрыть глаза рукой.
- О чем ты должен спросить?
- Каждый день, Акка, я умаляюсь.
Какие слова! От одного воспоминания у Ахкеймиона перехватило дыхание. Добравшись до солнечного островка, он остановился, прижав руки к груди. Стая птиц взмыла в небо. Их тени беззвучно пронеслись над ним. Ахкеймион, прищурившись, взглянул на солнце.
"Следует ли мне учить его Гнозису?"
У Ахкеймиона не хватало духу принять решение - при одной мысли о том, чтобы отдать Гнозис кому-то за пределами школы, он бледнел от ужаса. Он даже не был уверен, что сможет научить Келлхуса, если захочет. Ведь он делил знание Гнозиса с Сесватхой, чей оттиск лежал на всех движениях его оцепеневшей души.
"Позволишь ли ты мне сделать это? Видишь ли ты то же, что и я?"
Никогда - никогда! - за всю историю их школы не случалось, чтобы колдун высокого ранга предал Гнозис. Он один позволял Завету выжить. Он один давал им возможность вести войну Сесватхи. Стоит утратить его, и они превратятся в Малую школу. Ахкеймион знал, что его братья будут биться насмерть, чтобы предотвратить это. Они будут охотиться за ними обоими, не ведая пощады, и убьют их, если смогут найти. Они не станут прислушиваться ни к каким доводам… И само имя Друза Ахкеймиона будет звучать ругательством в темных залах Атьерса.
Но чем это отличается от жадности или ревности? Второй Армагеддон надвигается. Не пришла ли пора вооружить Три Моря? Разве Сесватха не велел делиться своим арсеналом, если надвинется тень?
Велел…
Не следует ли из этого, что Ахкеймион - самый верный из адептов Завета?
Он зашагал дальше.
В глубине души он знал, что Келлхус посланник богов. Опасность слишком велика, а обещание - слишком поразительно. Он наблюдал, как Келлхус усвоил за несколько месяцев знания целой жизни. Он слушал, затаив дыхание, как князь изрекает истины мысли, более тонкие, чем у Айенсиса, и истины страсти, более глубокие, чем у Сейена. Он сидел в пыли и глазел, разинув рот, как этот человек расширяет геометрию Муретета до немыслимых пределов, как он поправляет древнюю логику, а потом набрасывает основы новой логики - так ребенок мог бы нацарапать палочкой спирали.
Чем станет Гнозис для подобного человека? Игрушкой? Что он откроет? Какой силой овладеет?
Ахкеймиону представилось, как Келлхус шагает по полям сражений, словно бог, уничтожая полчища шранков, сшибая драконов с небес, шагает навстречу воскрешенному Не-богу, чудовищному Мог-Фарау…
"Он - наш спаситель! Я знаю!"
Но вдруг Эсменет права? Вдруг он, Ахкеймион, - всего лишь испытание? Как злой король Шиколь в "Трактате", предложивший Айнри Сейену свой скипетр из бедренной кости, армию, гарем - все, кроме короны, - лишь бы тот перестал проповедовать…
Ахкеймион резко остановился, но врезавшийся в него Рассвет вынудил хозяина сделать еще пару шагов. Колдун погладил мула по морде и улыбнулся печальной улыбкой человека, обремененного бесталанным животным. Ветерок погнал рябь по сверкающим на солнце водам Семписа, прошуршал в кронах деревьев. Ахкеймиона начала бить дрожь.
Пророк и колдун. Бивень называл подобных людей шаманами. Это слово лежало у него в сознании, неподвижное, словно зиккурат.
"Шаман.
Нет… Это безумие!"
Две тысячи лет адепты Завета хранили Гнозис в неприкосновенности. Две тысячи лет! Кто он такой, чтобы нарушать подобную традицию?
Неподалеку под платаном толпились ребятишки, щебеча и толкаясь, словно воробьи над крошками хлеба. Ахкеймион заметил двух мальчишек лет четырех-пяти, которые что-то рассказывали, крепко держась за руки. Их невинность поразила его до глубины души. Ахкеймион невольно подумал, сколько времени пройдет, прежде чем они поймут, что держаться за руки - это ошибка.
Или они откроют для себя Келлхуса?
Непонятный скулящий звук заставил его поднять взгляд, и Ахкеймион едва не закричал от потрясения.
К дереву, под которым он стоял, был прибит нагой человек, белый, как мрамор, в пятнах синяков и засохшей крови. Когда момент ошеломления миновал, Ахкеймион подумал было снять человека. Но куда его отнести? В соседнее селение? Айнрити настолько запугали шайгекцев, что местные жители, скорее всего, побоятся даже взглянуть на несчастного, не то что прикоснуться к нему.
Ахкеймион ощутил угрызения совести и отчего-то вдруг вспомнил Эсменет.
"Береги себя".
Ведя в поводу Рассвета, Ахкеймион зашагал дальше, мимо детей, по тени, испещренной солнечными пятнами, к Иотии, древней столице королей-богов Шайгека. Ее стены из светлого камня уже виднелись вдали, проглядывая через темную зелень эвкалиптов. Ахкеймион шел и сражался с невероятным…
Прошлое было мертво. Будущее было непроглядно, словно зияющая могила.