Я еще окончательно не выбрал, за что возьмусь после окончания школы: за телевидение, за авиацию или за городской транспорт. Ну да время есть. Тут главное – не прогадать. Телевидение, конечно, хорошо. Да вдруг есть что-нибудь более интересное! Астрономия, например... Астрономию мы еще не проходили, но я уже сам изучил ее. Даже телескоп начал делать, но не нашел большого увеличительного стекла. А труба из картона ведь уже была склеена. Выдвигающаяся, крепкая. Астрономия меня привлекает. Во-первых, через сто лет люди полетят в космос, а я им карты планет... Пожалуйста, вот вам! Здесь овраг на планете, там пустыня, а еще дальше каналы с водой. Только сначала возьмите пробу, можно ли ее пить, эту воду. Нет, сто лет – это слишком долго ждать. И хотя я проживу, конечно, больше, чем сто лет... Все равно. Вот если бы люди пораньше полетели к планетам!.. Можно, конечно, поступить в медицинский, чтобы научиться пересаживать сердце или даже целую голову. Но нет. Мне легче самому нарочно порезать руку, чем видеть рану другого человека. Крови не переношу. С медициной, кажется, все ясно. А вот если самому начать конструировать космические корабли, чтобы не через сто лет они появились, а через тридцать. Тут тоже загвоздка. Сиди, черти, а черчения-то у нас в школе нет и не будет. Учителя такого не могут найти. Да и готовальни с рейсфедером у меня нет. Раз готовальни нет, то космический корабль вряд ли построить. Вот черт! Из-за такого пустяка! Жди теперь сто лет!
Да и с телевидением не лучше. Где взять паяльник? В школе-то есть четыре штуки. Большие, лудильные, но это даже лучше. Уж если нагреешь хорошо, так сразу все припаяется, как надо. На сто лет.
Снег набивается в боты и ботинки. Снег холодит мне лодыжки. Но сейчас это даже приятно. Ноги слегка мерзнут и от этого голова работает лучше. Можно даже снять шапку, чтобы проветрить голову. Ха-ха! Проветрить голову. Как класс в школе. Открыл форточку и проветрил!
Жаль, что нельзя делать все сразу. Вон кто-то тащится по сугробам, а был бы трамвай – садись и поезжай куда надо. У него рельсы. А рельсы-то не заметет в такую погоду? Снегоочиститель надо придумать. Чтобы трамвай шел и сам рельсы от снега чистил.
А что это нам классная руководительница говорила? Что-то там о доброте... О чем тут говорить! Надо вот только мир заполнить техникой и все. Пусть она сама все делает, а человек тогда и станет добрым. Чего ему сердится, если за него все другие делают? Нажал кнопку – еда появилась. Нажал другую – брюки тебе дают, клеши матросские, например. Вот здорово! Нажал кнопку – а тебе в сумку килограмм хлеба или нет... целая булка, тяжелая, черная, с такой вкусной хрустящей корочкой!
А это здорово – весь мир из кнопок. Да их и нажимать не надо. Можно ведь сделать так, чтобы кнопки нажимала какая-нибудь машина. И всего одна-единственная кнопка!. Нажал ее, и всем хорошо. Все даже и не знают, что кто-то за них нажал кнопку. Да только мне это не трудно. Пожалуйста! Живите на здоровье. Летайте в Африку, катайтесь на троллейбусе. Кушайте хлеб. А к праздникам машина выдаст печенье и конфеты-витамины, которые называются – драже.
А что, если все захотят нажимать ту единственную кнопку? Очередь, что ли, установить? И так кругом очереди. Да и ждать долго. Нет. Уже если я кнопку изобрету, то я ее и нажимать буду. А если надоест, тогда могу и другому дать. А если их много, других, желающих? Как выбирать-то? Знакомым – это понятно. Да и то не всем. А что же с другими? Вдруг они так захотят, что отберут кнопку и меня близко к ней не подпустят, Запасную, что ли, сделать? Так ведь могут и запасную отобрать. Драться тогда с ними за свою кнопку? А что... Пусть только попробуют! К дракам мне не привыкать. Уж что-что, а драки... Нехорошо как-то все же получается. Придумал так, чтобы всем было хорошо, а из-за этого "хорошо" люди драться будут! Вот тебе и понапридумывал! Много хватанул. Теперь отрабатывай назад. А вот сделаю один троллейбус и буду на нем кататься. Людей возить буду. Кто желает к Лагерному саду? А вам до Михайловской рощи? Нет, туда троллейбус не идет! Почему, почему?! Потому что не может троллейбус возить людей сразу в разные места! Ах, почему он всего один? Потому что один, да и все! Хотите, так сделайте себе другой! Не можете? И я не могу!
Нет, что это я? Ведь я все могу... Все!
Говорят, что дома эти скоро сносить будут. А на их месте пятиэтажные построят. Это сколько же в каждом доме тогда будет жить людей? Сколько же в таком доме квартир? Сто или больше? Нас вот шестеро. Комната да кухня... Шестьсот человек в доме?! Ничего себе! А рядом еще и еще! Да они как все вывалят из своих квартир, так и по улице не пройдешь. Куда же это мне народ пораспихать?
Может, все же, автобус или трамвай? Да сделаю я, сделаю вам трамваи. Сколько надо, столько и будет!
Вам куда? На Кирова? Идет, идет по Кирова! Садитесь... Нет, на Ключевскую не идет. До Батенькова и обратно. Почему, почему? Да сделаю сейчас, сделаю!
Так... Там же линию не провести. Дома сносить надо. А где их строить? Здесь вот? И сюда, значит, трамвай тоже надо пускать?
Я, дяденька, не дурак, но если вы хотите попробовать сами, пожалуйста. Хватит с меня трамваев и троллейбусов!
Я выскакиваю из трамвая, который сам же завел, не знаю куда. Ага. Площадь! Площадь. Рельсы, провода, трамваи, троллейбусы, автобусы, еще эти, как их, такси! Что творится! Все перепуталось, чуть-чуть только кого-то не задавили. И какой дурак все это понапридумывал? Я? Ну уж нет!
Я проталкиваюсь сквозь толпу. Куда это она? А, в магазин прет. За телевизорами, что ли? Ну да! Телевизоры привезли. Большие! Один и не унесешь. Вдвоем надо тащить.
А вот эти, наверное, из Африки прилетели. Или, наоборот, в Африку летят. А у самолетов крыльев нет. Космический корабль садится прямо на площадь. Еще миг, и раздавит он площадь своей громадой. А тут еще школы сделали смешанными и сиди теперь за партой с девчонкой!
Да что же это делается?!
Мальчик, эй, мальчик!
Я не мальчик! Какой я вам мальчик?!
Мальчик! Эй, мальчик! Что это ты такое натворил?! Трамваи, автобусы, такси, троллейбусы, а светофоры не поставил!
Какие такие светофоры?
Такие! Чтобы каждая машина знала, куда и когда ей можно ехать.
Не знаю никаких светофоров. Не было у нас в городе светофоров. Пусть милиционера поставят на площади. Он и разведет всех.
Милиционера? Ты кашу заварил, а теперь милиционер пусть все расхлебывает?
Да ничего я не заваривал!
Не заваривал? А ну-ка, посмотри в трубу!
Я смотрю в телескоп, но, кроме бешеного движения снежных вихрей, ничего не вижу.
А погодой ты можешь управлять?
Погодой?
Ну да! Погодой.
Могу. Чего тут...
Метель им мешает. Убрать метель? Это я могу. Сейчас сделаю такое солнышко, что загорать можно будет.
Не вздумай! Утопишь людей в такой воде. Ишь ты, снег ему растопить захотелось.
Так ведь я же для вас стараюсь! Одну-единственную кнопку хотел! Чтобы нажал, и все готово, все, как надо, все, что надо!
А ты хоть людей-то спросил, что им надо?
Чего их спрашивать? Я и сам знаю, что им надо.
Знаешь? Ты все знаешь...
Да! Знаю.
А ведь я, кажется, ничего не знаю. Даже того, что мне самому надо, и то не знаю. Ну, шаровары из сатина на лето. И чтобы пояс был широкий. Ну, картошки побольше. Дрова чтобы без очереди продавали. А то стой каждую неделю. Ну, чтобы все уметь. Мир чтобы по-своему переделать. Чтобы всем хорошо было.
Да что это такое – хорошо?
Хорошо? Хорошо и все! Всем чтобы хорошо!
Да-а... Тебе позволь сейчас осуществить свое хорошо, так ты дров наломаешь!
Ничего я не наломаю!
Из толпы я выбрался. Вернее, я уменьшил ее, эту толпу. Не надо никаких пятиэтажных домов с колоннами. Сразу и посвободнее стало. И троллейбусов с трамваями никаких не надо. Ведь народу-то меньше, раз нет больших домов. Вот пусть и ходят ножками. Да никто из них никогда и не ездил ни на каких автобусах и такси. Такое время. Лошадей уже нет, а машин еще не понаделали. Вот когда я вырасту и... Ладно. Это все я потом сделаю. А сейчас не надо ни Африки, ни Америки... Нет, вот этого-то жалко. Как же без стран, в которых так хочется побывать?
Давай убирай всю свою чертовщину! Куда только милиция смотрит?
Фигу! Милицией меня не испугаешь.
Но и желание переделать мир по-своему пропадает. Не то, чтобы пропадает... Нет. Мир-то я переделаю. Но сначала нужно узнать, что требуется этому миру. Правду говорила классная руководительница: сначала пойми людей. Нет, не говорила она этого. Она таких громких слов вообще не говорит. А просто... То посмотрит как-то странно, и сразу становится ясно, что ты что-то не то делаешь. То песенку споет. Куплет или того меньше. Да и песню какую-то не такую, какую нам положено слышать. А послушаешь и страшно становится. Страшно оттого, что ты понял какую-то истину, высказанную не в лоб, не прямо. Тебе только намекнули, а ты взял и понял. Оттого и страшно, что ты сам что-то понял. Понимать – страшно. Это значит, что ты уже за что-то отвечаешь, раз понял. Ладно. А то еще просто покачает головой, и стыдно становится. Вроде бы ты ничего такого не сделал, а все равно стыдно. Позже и поймешь, что действительно что-то сделал не так. Мы все без нее жить не можем. Без нее и без географички, да еще француженки. Они все разные, но что-то в них есть общее. Что? То, что они уже не считают нас за детей? То, что они как-то делают так, что мы учимся отвечать за свои действия? Тем, что они верят в нас, что ли? Чем, чем, чем? Вот это загадка! И не отгадать мне ее за всю свою жизнь.
И страшно, что они могли не встретиться нам. Могли же меня отдать в другую школу, за железнодорожную линию. Вообще-то нет. Туда наших не записывают. Значит, что? Значит, я обязательно должен был встретиться с ними? Значит, мне всю жизнь везло! Везло, что я приехал в этот город. Везло, что я сейчас учусь именно в девятом классе!
Хорошо, что я еще не могу переделать мир по-своему. Но фантазировать могу. Уж эти-то трое любят, чтобы мы фантазировали. Но и знали тоже. Знать, чтобы фантазировать!
А та площадь... Была она на самом деле или нет? Были пятиэтажные дома с колоннами или нет? И трамваи и троллейбусы?
Да если это все только в моей голове, то уж я бы, наверное, смог распорядиться так, чтобы всем было хорошо. И чтобы космические корабли летали, и машины друг на друга не наезжали, и хлеба было у всех вдоволь, и маму не гоняли каждый год на сельхозработы!
И отец бы не...
Значит, это все было! Было! Хоть на миг, но было! Я создал мир таким, каким хотел, да только ничего хорошего из этого пока не вышло.
Стыдно. Так стыдно. Казалось ведь, что я все знал, все предусмотрел, а выяснилось, что даже такой мелочи, как светофор, не мог выдумать. Да что светофор! Люди-то, люди-то куда рвались? Они же рвались из этого созданного мною мира, хотя в нем на каждого было по булке хлеба и по шароварам с широким поясом. Ну, шаровары-то, впрочем, это только для нас, взрослые не очень ими прельщаются.
Я чувствую, что стало холоднее. Но ветер все так же метет снег, закручивая вихрями верхушки сугробов. Носки в ботинках промокли и уже заледенели.
Надо идти домой, но стыдно. Ведь никто там не знает, что я нафантазировал, а все равно стыдно.
Взялся и не справился.
Но у меня-то еще есть время. Все равно попробую. А вот отец уже ничего не сделает. Тоже был фантазером, как мама говорит. Чудил и выдумывал черт знает что.
Но у меня получится!
Получится!
Я вот только подучусь немного... Немного...
Тоска в душе после всего, что со мной сейчас произошло. Может, зря я затеял эту переделку мира? Может, у меня и через сто лет ничего не получится? Ну нет! Чтобы никогда никто не увидел далекие миры в других галактиках? Чтобы люди сутками толклись в очередях? Чтобы и другие отцы пьянствовали от тоски и от того, что сами не смогли переделать мир?
Ну нет! Нет! Не зря. Не получилось у меня? Пока не получилось. И завтра не получится. И послезавтра! Но уж потом-то должно получиться. Да и не один я. Не один. Нас целый класс! И еще три учительницы: физичка, географичка и француженка!
Долго же я шел сегодня из школы...
Никогда не закрывающаяся калитка нашей ограды, расчищенное крыльцо одних соседей, заметенное – других, третье – наше. Его тоже замело. Ясно. Мама ушла на работу. Трое "сидят по лавкам". А отец...
Я вхожу в квартиру, сбрасываю с ног промерзшие боты "Прощай, молодость!", снимаю шапку и телогрейку. На кухне холодно и темно. Чуть приоткрыта дверь в комнату. Оттуда доносятся голоса моих младших сестер. Они боятся выглянуть на кухню. Зря я так долго задержался. После физкружка нужно было сразу идти домой. На кухне возле кровати лежит отец и что-то мычит в пьяном бреду. Его-то и боятся сестренки.
Я пытаюсь приподнять его и перевалить на кровать. Да, отец сломался. Трезвым я его почти не вижу. Когда меня нет дома, он куражится над мамой, бьет иногда посуду, но это редко, чаще поет и плачет. А утром прячет глаза, пьет холодную воду из кадушки, кряхтит, иногда рисует на печной дверце крест и клянется, что пить больше не будет, но к вечеру возвращается домой снова пьяным. Напиться – денег не надо, говорит мама. Да он все реже и реже приносит домой деньги.
Я все-таки переваливаю его на кровать. Только бы он не открыл свои налитые сейчас кровью глаза. Только бы он не начал свои бесконечные разговоры-крики, разговоры-жалобы. Только бы... Но сегодня он спит...
Я захожу в комнату. Под потолком лампочка, вдоль стен кровати, комод, стол, за которым я готовлю уроки, а мама шьет. Три головастика поднимают на меня глаза и смотрят выжидательно, настороженно. Ведь я сейчас затоплю печку, накормлю их картошкой и вареной кетой, расскажу сказку. Без сказки они не лягут спать.
Ну что, малышня?!
Говорить можно громко, отец все равно не проснется.
Словно сигнал подал я им, и они начинают вдруг кричать прыгать, толкать друг друга, лазить по мне, как по столбу.
Я немного подыгрываю им. Пусть побесятся, пусть отойдут, развеселятся.
А теперь марш чистить картошку!
Чистить они еще, конечно, не умеют, да это и не важно. Я сам начищу, но пусть они думают, что помогли мне. А когда-нибудь у них это получится. Дрова для топки приготовлены, лежат аккуратно сложенные возле печки. Маловато, да ладно. В сарае дров уже нет. Завтра я возьму большие салазки с коваными полозьями и поеду за дровами к ларьку, что расположен в трех кварталах от нас. Я могу привезти почти полкубометра, если только хватит денег.
И вот уже кипит в котле картошка, и начинает пускать вкусный пар рыба-кета, наша беда и выручалочка, как говорит мама. Соль и крупно нарезанные ломти черного хлеба на столе. Будет и чай и комок сладких-пресладких слипшихся конфет под названием "Фруктовый букет".
Все будет. Все!
И телевизоры, и космические корабли. И троллейбусы, и дома, в которых у каждого человека будет своя комната. И театр, и объемное кино. И хлеб, и ботинки. И речка для ребятишек. И ягода летом, и лыжи зимой. Все будет. Мне бы только узнать, что же самое главное нужно людям. Самое, самое! А там уж им недолго ждать. Учиться осталось полтора года. Полтора года учиться, а после этого – делать. Делать, делать, делать! Свой сегодняшний конфуз я запомню надолго. Я уже чувствую, что же самое главное нужно людям. Чувствую. Не могу только сформулировать. Ну да ладно. Главное-то ведь, чтобы это было в сердце, говорит мама. Переверни, сын, мир кверху тормашками, просит отец. Главное – чтобы ты был человеком, скажут три учительницы. Человеком? А я кто? Таракан, что ли? Да нет, так в-лоб они ничего не скажут. Они, может, вообще ничего не скажут, а ты сам это почувствуешь. И останется что-то в сердце на все сто лет, которые мне предстоит прожить. И буду думать я, и покажется мне, что я уже что-то понял.
Но вот ужин готов. Еще пять минут и нужно будет начинать сказку. "Жил-был Иванушка-дурачок. И пришло ему в голову, что мир устроен плохо. И решил он сделать его лучше. Да вот только пока не знал..."
Сделаю! Все сделаю. Ну, хоть попробую. Зачем и жить, если все так и останется. Пусть будет лучше.
Новелла третья
МАРТ
Ночью выпал снег, а сейчас ясно, солнечно. Снег слепит глаза, заставляет жмуриться, на мгновение оборачиваться назад. Здесь, между главным корпусом института и десятым, на тротуарах полно народу. Перерыв двадцать минут. И нужно успеть пробежать полтора километра, раздеться и занять в аудитории место повыше. Я всегда сижу на "галерке", сам не знаю почему.
Время-то какое! Ясно, что зима кончается. И самой зиме это понятно. Вот и хочет она уйти в блеске и ослепительном сиянии, запечатлеться в памяти людей яркой, нарядной, теплой. И это ей удается. Сегодня уже стерлись из памяти морозы и бураны, метели и бешеные ветры без снега. Белизна вокруг изумительная, потрясающая. Жаль, нет времени забежать в Лагерный сад и там с обрыва вдохнуть красоту бесконечного снежного простора. Да, в общем-то, и не жаль. Я ведь видел это и еще сто раз увижу. Я еще столько увижу, узнаю, почувствую! Вот если бы она согласилась после лекции побродить со мной по Лагерному саду... Да только что ей до меня?
Я иду быстро. Я и вообще-то не умею тихо ходить. Прищуриваю глаза, с силон вдыхаю чуть-чуть морозный воздух. Он пьянит, этот воздух. Настроение какое-то окрыленное, невесомое. Это все зима. Это все весна. Это все она.
Никогда я не пылал любовью к начертательной геометрии. А вот ведь прусь на лекцию с радостью. Наша группа растянулась, наверное, на километр. Никого не видно рядом из наших. Только что была лабораторная по физике. А теперь вот начерталка.
Я не сознаюсь себе, но ведь бегу еще и потому, что могу обогнать таким образом больше студентов, так выше вероятность встретить знакомых из других групп, встретить...
- Привет, – говорю я и не успеваю промчаться дальше.
Ответный "привет" чуть притормаживает меня.
- Ты куда так торопишься?
Это "почти что приятель" из ее группы. Он почти что и ее друг. Парень крепкий и с юмором. Но есть в нем что-то жестокое, цепкое, хищное. "Я тебе морду набью", – сказал он однажды, когда в коридоре девичьего общежития были танцы, а я долго не отпускал ее, и на попытки других кавалеров пригласить ее на танец решительно отвечал: "В другой раз, ребята. В другой раз!" Морду он мне, конечно, не набил. Шутка это была, шутка. А вот "почти что приятелем" почему-то стал. И в комнате нашей стал своим. И в столовой, если стоял впереди, призывно махал мне рукой, сообщая этим, что занял на меня очередь. И в конькобежную секцию зачем-то меня втянул, хотя сам вскоре оставил ее.
- Привычка, – отвечаю я.
- Надо избавляться от дурных привычек.
- Да что ж тут дурного? – Вот он уже втянул меня в глупый разговор. Вместо того, чтобы отшутиться, я начинаю на "полном серьезе" доказывать, что ходить быстро целесообразнее.
Я теперь иду медленно, но все же чуть быстрее других. В пятидесяти шагах идет она, но "почти что приятель" не позволяет мне ее догнать.
- Да не торопись ты, – увещевает он. – Успеем.
- Не привык так ходить.
- Привыкнешь, – обещает он. – А ее ты сегодня не узнаешь. Брюнетка она у нас сегодня. Ха-ха!
- Да? – В моем голосе не то вопрос, не то растерянность.