Глава 2
Виручия прибыла на стадион с опозданием, она оттягивала свое появление до самого последнего момента, когда дальнейшее промедление уже невозможно объяснить никакими отговорками и его могли принять за преднамеренный вызов обществу. Это было бы глупо и неблагоразумно: этикет диктовал, чтобы она уже давно сидела на своем месте в высокой ложе, но временами личные чувства мешали оставаться расчетливой. Поэтому она пошла на компромисс. Она приедет на ристалище и убедится, что ее видели, но даже ради соблюдения этикета, принятого в этом мире, она не позволит вовлечь себя в это коллективное упадочное безумие.
Когда она проходила мимо охраны, раздались звуки труб, и ее подошвы громко застучали по ступеням лестницы. Она замедлила шаги, не желая присутствовать при том, что должно было произойти, ощущая даже здесь, ниже трибун, царившее выше нетерпение. Но она не могла избежать неизбежного. Когда она поднялась на последние ступени и застыла, моргая на ярком солнечном свете, она услышала гул толпы. Он оглушил ее, рокот тридцати тысяч человек, которые кричали все разом; это было голодное рычание зверя, торжествующий крик при виде первой крови и требующий все больше и больше.
Жажда крови была заразительной. Девушка почувствовала, что это грубое, примитивное чувство шевелится и в ее крови, несмотря на глубокое презрение к играм, и сердито вздрогнула, садясь в свое кресло. Одни глаза выдавали ее, когда она смотрела на арену, где с сетями и трезубцами бегали несколько мужчин, и видела лишь бугристую почву и красные лужи. Она бросила быстрый взгляд на присутствующих в ложе и увидела то, что и ожидала; слабая надежда на то, что хоть у кого-то хватит сил выразить свое неодобрение, развеялась.
Разумеется, Чорзел был здесь, королевское кресло едва вмещало его тучное тело, лицо было неподвижно, как у изваяния, а глаза представляли собой просто щелки в одутловатой броне скульптурных форм щек и лба. Девушка посмотрела на его руки и нахмурилась, когда увидела, что его толстые пальцы впились в подлокотники так, что побелели суставы. Она снова бросила быстрый взгляд на его лицо. На нем выступили капельки пота, тонкий ручеек струился со лба по одной щеке на мокрое пятно на яркой ткани вокруг шеи. Ее озабоченность возросла. Было и в самом деле жарко, но обычно Чорзел не страдал от жары, и, несомненно, он не тот человек, который станет терпеть неудобства без особой нужды. Неужели он настолько увлечен происходящим на песке, что не может даже оторвать руки и отереть лицо?
Это было возможно, и снова Виручия подумала, что же заставило правителя превратить сравнительно безобидную игру в такое отвратительное зрелище. Разумеется, она знала официально заявленные причины - кто их не слышал, причем со всеми деталями? - но ее это не убедило. Но почему она столь уверена, что права, а все остальные ошибаются? По крайней мере, толпа, по-видимому, поддерживает закон и то же самое делают правители. Видда, например, - женщина выглядела так, будто она только что освободилась из объятий любовника, ее щеки пылали, глаза блестели, а тело прямо-таки трепетало от чувственной страсти.
А Селкес? Он выглядел, как всегда, крайне независимым, легкомысленным, вежливым за своей броней циничной насмешливости. Гладкая кожа щек давала неправильное представление о его возрасте, а ведь он ровесник Чорзела. Не впервые задавала она себе вопрос, что заставило Селкеса оставить все мечты о власти и спрятаться за личиной бездельника.
Девушка попыталась привлечь его внимание, но ей это не удалось, и она отвернулась, почувствовав чью-то руку на своем колене. Прикосновение было неприятным, и она вздрогнула, сбросив руку. С заученной улыбкой Монтарг повысил голос, чтобы перекрыть шум:
- Тебя что-то беспокоит, моя дорогая кузина? Наверное, у тебя такой слабый желудок, что ты не можешь видеть и капли крови?
- Я не считаю смерть людей забавной, - холодно сказала она.
- Но без сомнения, назидательной? Смотри, как это нравится народу. Послушай, как они кричат. Разве это не помогает тебе изучать человеческую природу, моя дорогая? - Он беззвучно засмеялся, широко открыв рот, как собака, демонстрируя глотку и ослепительную белизну зубов. - Если бы в тебе было больше женственности, Виручия, ты бы не оставалась столь бесстрастной. Посмотри на Видду, Лорис, даже Нита способна откликнуться на зрелище. А ты будто ледяная. Должно быть, в твоих венах течет вода. Не удивительно, что, когда мужчины говорят о тебе, они начинают смеяться.
- По крайней мере, они не плюются.
- Ты можешь быть в этом уверена, кузина?
Он дразнил ее, как и всегда, как в детстве, когда они играли вместе в дворцовых садах. Тогда же она поняла, что показывать свой гнев было бы большой ошибкой. Он получал удовольствие от ее бессильной ярости.
Она спокойно ответила:
- Ты садист, Монтарг. Но я не доставлю тебе удовольствия.
- Говоришь, садист, кузина?
- Садист, - повторила она, - и даже хуже, трус. Ты наблюдаешь, как умирают другие, и получаешь удовольствие от их боли. Если бы тебя действительно увлекало таинственное обаяние битвы, почему бы тебе не выйти на арену и не испытать свои силы? Может ли быть, что тебе просто не хочется испытать свое мужество?
Он не показал своей досады.
- В отличие от тебя, мой пол вне подозрений. И ты продолжаешь не понимать цели этих игр так же, как упрямо не соглашаешься с тем, что они касаются благосостояния Дрейдеи. У тебя скудный ум, кузина, но этого и следовало ожидать. Ничтожный ум в ничтожном теле. Быть может, хороший любовник мог бы тебя чему-нибудь научить. Тебе следовало бы попытаться найти такого. - Он помолчал, затем добавил с намеренной жестокостью: - Я уверен, что ты найдешь кого-нибудь, кто разделит с тобой ложе, если хорошенько постараешься. Может быть, калеку или слепого.
Как всегда, он одержал победу. Почувствовав резь в глазах, она отвернулась от его улыбающейся физиономии.
Толпа взревела. Один из бойцов прижимал к груди руку, из которой текла кровь. Монтаргов прихвостень Белев заворчал от досады:
- Этот дурень должен быть повнимательнее. И все они очень долго канителятся.
- Так поторопи их, - лениво заметил Монтарг.
Белев усмехнулся и исчез. И вслед за его приказом раздался резкий звук трубы, властный, требовательный. Внизу на арене бойцы услышали его и зашевелились более оживленно, обложили крелла сетями и трезубцами, подвергая себя смертельному риску, заставляя хищника отступить, так, чтобы другие смогли вытащить тело павшего бойца и унести его прочь, для чего несколько ловких мальчишек бросились на покрытый пятнами песок, быстро впитывающий кровь, скрывающий ее под своими золотистыми крупинками.
* * *
В относительной прохладе и полумраке раздевалки звук раздался ясно и угрожающе. Санитар усмехнулся:
- Они там не желают ждать. Уверен, что это дело рук Монтарга. За свои деньги он желает получить максимум удовольствия. Удивительно, что он еще не заставил нас построить настоящий конвейер.
Сейдуа бросил на него сердитый взгляд; подобный похоронный юмор был сейчас неуместен. Он быстро посмотрел на ожидавших своей очереди бойцов; некоторые в ответ пожали плечами и натянуто улыбнулись, другие рассмеялись с показной храбростью.
Дюмарест никак не отреагировал.
Он сидел на скамье, расслабившись, с полузакрытыми глазами, и дышал в глубоком, регулярном ритме. Его грудная клетка вздымалась, мышцы играли под бледной кожей. Многим могло показаться, что он дремлет, но управляющий не обманывался на его счет. Этот мужчина готовился к битве, словно сжатая пружина, готовая распрямиться, - он видел перед собой человека, готового бороться из-за денег и принимающего неизбежность увечья или смерти в случае поражения.
Сейдуа, прихрамывая, подошел к нему:
- Ты следующий.
- Пора?
- Скоро, - ответил управляющий, приземистый человек с большим шрамом на щеке и множеством борозд на обнаженном торсе. Крупные капли пота блестели в его раздвоенной бороде. Он отступил в сторону, чтобы пропустить мужчин с носилками, и выругался, взглянув на то, что там лежало:
- Дурак. Говорил же ему следить за ногами. Крелл наносит удар вперед, а не назад. Следи за клювом и ногами, говорил я ему. Вы все слышали. Почему же этот несчастный дурак не слушал?
Дюмарест поднялся и потянулся:
- Может быть, он забыл?
- Забыл! - Управляющий сплюнул. - На арене вы забываете только один раз. Он должен был это помнить. Он заявил мне, что боролся и раньше, и обещал, что устроит хорошее представление. У ребенка и то лучше бы вышло. - Он настороженно прислушался к крикам толпы. - Послушай-ка. Они разъяряются. Они заплатили за хороший бой, резкие, четкие действия, а не за несколько самоубийств. Ты думаешь, мне нравится, когда с арены приносят мертвеца? А таких уже пятеро, трое умирают со смертельными ранами, а четверо никогда не станут здоровыми. И ни одного крелла взамен.
- А вы бы хотели увидеть, как одна из этих тварей упадет на песок?
- И не одна! - Сейдуа нахмурился и сплюнул. - Терпеть не могу этих несчастных тварей. Не пойми меня превратно, арена - это вся моя жизнь, но прежде все было иначе. Мужчины боролись друг против друга, клюшки, доспехи и прочее. Человека могли ранить, конечно, но никогда его кишки не разбрасывали по песку. Теперь все изменилось. Появились звери. Сначала быки, а затем большие кошки, - он задумчиво потер шрамы на груди, - а затем они привезли этих ужасных птиц. И даже тогда у людей оставались шансы победить. Но они вывели очень крупную, тяжелую и свирепую породу, и теперь… - Он не закончил, осознав, что и так слишком много наговорил. Боевой дух необходим для выживания бойца. И угрюмо закончил: - Крелл - это просто очень крупная птица. Ты должен ее одолеть.
- Если нет, то она меня одолеет.
- Об этом неплохо все время помнить. - Сейдуа заглянул в коридор, ведущий к арене. - Хочешь глоток чего-нибудь перед выходом? Некоторые считают, что это помогает.
Дюмарест отрицательно покачал головой.
- Ты молодец. Я сам никогда не притрагивался к спиртному перед боем. После - да, но перед - никогда. Не важно, что они говорят, это может замедлить твои движения и привести к гибели. - Управляющий направился по коридору к выходу на арену и остановился на солнцепеке. - Только не забудь, следи за ногами. Крелл движется быстро, попытайся кинуть горсть песку ему в глаза, это его замедлит. Не стой слишком долго перед ним. Все время двигайся и… - Он замолчал, услышав рев трубы. - Ни пуха ни пера!
* * *
Невозможно было оторваться от этого зрелища.
Виручия сидела на краешке кресла, презирая себя, но тем не менее была увлечена происходящим. Смертельное притягивает, подумала она. Нетерпение, учащенное биение сердца, напряжение нервов и мышц, словно она сама была там, среди песка и крови. Феномен соучастия заставлял трибуны дрожать от удовольствия. Наркотическая эйфория превращала мужчин и женщин в зверей. Но как она может их осуждать? Они просто принимают то, что им предоставляют, опасность заменяется суррогатом, явным, видимым, в то время как они сами сидят в безопасности высоко над ареной. Точно так же, как и она.
Когда смолкли трубы, Виручия почувствовала, как ей сперло грудь, и услышала единый вдох тридцати тысяч глоток, шорох подавшихся вперед тел, увидела склоненные над песчаной ареной головы. Чувство было чисто физическим, оно проникало глубоко в кровь и плоть, - обаяние арены и причастность к этому зверю.
Рядом с ней резко вздохнул Селкес.
- Я знаю этого человека, - с недоверием прошептал он. - Я видел его раньше, много лет тому назад, я не мог его забыть.
Она почувствовала прикосновение его щеки, легкое, как дуновение, и услышала его напряженный шепот на ухо:
- Виручия, доверься мне. Это прекрасный случай отомстить Монтаргу. Не упусти его. Поставь все, что имеешь, на бойца. Это пари ты не проиграешь.
Она тихо ответила:
- Почему вы такой добрый?
- Почему бы мне самому не заключить пари? - В его голосе послышалось удивление. - Тонкое замечание, но у меня есть все, что мне надо. А тебе нужно больше, чем деньги. Вкус мести, могу тебя уверить, замечательно сладок. Ставь на мужчину против крелла и не теряй времени, пока не началась схватка. Сомневаюсь, что этот бой продлится долго.
Виручия колебалась, следя за одинокой фигурой, медленно пересекавшей арену. У нее было хорошее зрение, подмечавшее все детали: его рост, торс в шрамах, тяжелую решимость в чертах лица, - лица мужчины, который давно вышел из-под опеки правительства, общества, семьи или клана. Одиночка, какой в некотором смысле была и она. Глядя на этого мужчину, она внезапно почувствовала связь между ним и собой. Так же, как она, боец преодолел многие превратности судьбы. А вдруг, если она поставит на него, это сможет каким-то мистическим образом помочь ему, придать ему сил? И у нее еще не было случая усомниться в хорошем отношении Селкеса.
- Скорей, Виручия, скорей, - вновь прошептал он.
Голос Монтарга подкрепил ее решение:
- Тысячу на крелла. Убийство за три минуты.
Белев рассмеялся:
- Пусть будет одна минута, и ты выиграешь.
- Три, - настаивал Монтарг, - при такой резвости ему понадобится весь день, чтобы приблизится на расстояние выстрела. - Его голос стал серьезным. - Придется поговорить об этом с Сейдуа. Он стал выбирать совсем никудышный скот.
Скот! И это о людях!
Виручия повернулась к Монтаргу и выпалила:
- Пари, кузен?
- Ты, Виручия? Ты хочешь заключить пари? - Удивление было несомненным, но, придя в себя, он беззвучно расхохотался. - Неужели жара сделала из тебя человека? Ты возбудилась в предвкушении крови?
- Ты много болтаешь, кузен, - холодно процедила девушка. - А слова ничего не стоят. Ты принимаешь пари?
- На крелла?
- На человека. Ты дашь мне шанс?
Он раздумывал, поглядывая вниз на арену, но видел только хорошо обученного свирепого крелла и человека, идущего на гибель. Птица была из его собственного питомника; он знал силу хищника и не сомневался в исходе схватки. Виручия, должно быть, сошла с ума, - по-видимому, у нее от жары растопились мозги. Во всяком случае, такой шанс не стоило упускать.
- У тебя есть имение на севере, примыкающее к моему. Я ставлю против него утроенную рыночную стоимость.
- Только утроенную? - Она красноречиво пожала плечами.
- Тогда пятикратную.
- Ты осторожен, Монтарг. - Она уже начинала жалеть о своем порыве. Кроме дома в городе, имение было все, чем она владела, за исключением некоторых земель на юге, голых и малоценных. Может быть, если она поднимет цену, это заставит Монтарга отказаться от пари? Сколь высоко? Восемь? Десять? - Поставь двенадцать, и я соглашусь.
- Принято. - Он ответил быстро, человек уже приближался к птице, промедление могло означать потерю такого шанса. И какая разница, если исход предрешен заранее? - Ты свидетель, Селкес. И ты, Видда.
- Помолчи, - отмахнулась женщина. Она задыхалась, ее руки дрожали. - Я слежу за боем.
Вместе со всеми остальными.
* * *
Дюмарест чувствовал взгляды зрителей, их голод, дикую жажду крови и действия, напряженное ожидание, которое он и сам столько раз испытывал в прошлом. Какая разница - будь то небольшой ринг, на котором люди с обнаженными клинками сталкиваются лицом к лицу, или празднично убранная арена, на которой люди противостоят зверям? Зрители всегда одинаковы, различаются лишь числом. У всех один и тот же голод, все хотят одного и того же.
Он не обращал на них внимания, медленно шагая по песку к креллу. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки; горячее солнце жгло его спину и плечи, горячий песок прожигал подошвы. Он был вооружен одним копьем, метра два с половиной длиной, и понимал, что его длина тщательно рассчитана. Он сможет метнуть его всего один раз. Если промахнется или если копье не убьет сразу, у него не будет второго шанса. Если же использовать копье для выпада, это означает еще уменьшить его длину - ведь его надо будет удержать, а если использовать оружие как дубину с железным наконечником, ему придется войти в зону досягаемости когтей и клюва.
Он замедлил шаг, полностью остановившись, когда крелл начал двигаться. Хищник достигал в высоту полутора метров плюс еще метр длинной шеи и головы - округлый шар из сплошных мускулов, покрытых жесткими перьями, со стальными когтями и клювом, как живое копье. Птица снова зашевелилась, прыгнула в сторону, и песок под ее ногами громко скрипнул в воцарившейся тишине. Она застыла, мерцая холодным гипнотическим взглядом близко поставленных глаз.
Крелл бросился в атаку.
Нападение было внезапным, еще секунду тому назад хищник был совсем неподвижен, но уже в следующий момент рванулся вперед, как будто им выстрелили из пушки, из-под его ног во все стороны брызнул песок, он вытянул вперед шею и ощетинил перья на рудиментарных крыльях. Дюмарест отпрыгнул в сторону и мягко приземлился, удержавшись на ногах, подняв копье двумя руками. Применить оружие не было времени. Лишь только он развернулся, крелл снова напал, взбороздив песок, взметнул в воздух одну когтистую ногу и разрезал ею пространство, где только что стоял человек. Дюмарест резво отбежал.
Пробегая по арене, он слышал рев толпы, раздосадованной тем, что ее лишили захватывающего зрелища. Он заметил зияющую пасть раскрытой двери в коридор к раздевалке, испуганное лицо Сейдуа, людей, замерших на возвышениях с каждой стороны двери, копья, приготовленные на случай, если придется осадить крелла, когда тот подойдет слишком близко. И он метнулся в сторону, высоко подпрыгнув и развернувшись в прыжке так, что оказался спиной к проходу, по которому пришел на арену; копье он держал обеими руками, используя его в качестве балансира при приземлении.
Крелл за ним не бежал. Он важно вышагивал в дальнем конце арены под высокой ложей, держась независимо, с вызовом разбрасывая песок. Толпа разразилась градом насмешек над тем, что им показалось трусостью.
Молодая хорошенькая девушка с искаженным от гнева лицом визжала:
- Дайте ему плетей! Забейте этого пса до смерти!
Многие подхватили крик. Но Сейдуа покачал головой, когда помощник тронул его за руку:
- Нет, не сейчас. Этот человек бьется за свою жизнь.
- Но ведь толпа требует?
- Пошли они все к чертям! Они хотят крови, а не мастерства. Неужели они не понимают, что он испытывает крелла, чтобы посмотреть, на что тот способен? А теперь заткнись и смотри.
Дюмарест воткнул копье в песок, присел на одно колено и натер руки песком, не спуская глаз с крелла. Тот продолжал ходить из стороны в сторону, качая блестящим на солнце клювом. Крелл остановился, только когда Дюмарест встал и, подхватив копье, начал медленно приближаться к нему.
Толпа в ожидании смолкла.
Бойцовая птица была выведена для одной цели, все ее естественные возможности развивались только для одного - убийства. Но все же это было животное со слабо развитым мозгом, руководимое в большей степени инстинктом, чем обдуманными решениями. На что и поставил Дюмарест, когда пересекал арену. Между ними граница, и, если он нарушит ее, птица нападет на него. Некая воображаемая линия, отделяющая собственную территорию птицы. Любой, кто нарушит ее, будет жестоко и злобно атакован, немедленно и без предупреждения. Но если птицу не довести до безумия запахом крови, она, скорее всего, не пожелает нападать издалека.