Накрыло меня неожиданно: отчаяние, растерянность, страх навалились со всех сторон. Я сжался в комок, подтянул колени к подбородку, обхватил руками и сцепил пальцы в замок. Я испугался, что навсегда останусь в этом мире и никогда не увижу друзей, не смогу обнять маму, не буду больше ходить с отцом на рыбалку, так и не помирюсь со Светланой. Мне так захотелось плакать, глаза щипало и резало, словно в них бросили горсть песка, но слёз не было. Тогда я завыл, заскулил, как бродячий пёс, ударился затылком в стену, стал кусать себя за колени, а потом так впился зубами в запястье, что почувствовал солоноватый вкус крови на губах. Я глянул на руку, четыре гранатовых зёрнышка подрагивали на белой, как саван, коже. Слизнув капли языком, я встал, размазал по щекам слёзы - всё-таки меня пробило - и полный решимости вернуться домой, отправился к двери в соседнюю с холлом комнату. С чего-то надо начинать, так почему бы не с осмотра особняка?
Бесшумно ступая в тапках по кафелю, я поравнялся с зеркалом и окончательно уверился в почти стопроцентном сходстве барона с киношным Штирлицем. Всё отличие заключалось в похожем на чернильную кляксу родимом пятне на мочке левого уха.
Ещё несколько скользящих шагов - и вот я уже распахнул коричневые с золотым орнаментом двери, вошёл в просторный зал. Жёлтый прямоугольник с длинной тенью посередине упал на паркетный пол. Сумеречного света из пяти стрельчатых окон с гравированными стёклами вполне хватало, чтобы разглядеть обстановку, но я не поленился найти выключатель. Стилизованные под старину потолочные жирандоли ярко вспыхнули. Свет отразился в гирляндах хрустальных подвесок, заиграл красками на декоре стен и потолка.
В трёх метрах от входа, напротив первого окна, застыл мраморный камин с искусно вырезанными скульптурами амурчиков по краям портала и под фигурной каминной полкой, на которой стояли два бронзовых канделябра, часы из янтаря и длинный деревянный футляр.
Возле камина кресло-качалка с небрежно оставленным в нём полосатым пледом. За камином стул с полукруглой спинкой и гнутыми ножками в виде львиных лап. В проёме между вторым и третьим окном широкий письменный стол на низких ножках, задняя стенка почти до пола и украшена инкрустацией из слоновой кости. На столе фоторамка, письменный прибор из серого нефрита и перекидной календарь. Слоноподобное кресло из чёрной кожи, в котором, наверное, так удобно писать за столом.
Чуть дальше диван, на котором в беспорядке раскиданы несколько маленьких подушек. Похоже, барон здесь иногда ночевал, допоздна засидевшись за работой. В левом дальнем углу книжный шкаф, в пяти метрах от него журнальный столик и несколько стульев для гостей.
Первым делом я направился к камину. В особняке было довольно прохладно: пар изо рта ещё не вырывался, но руки уже начали зябнуть.
В деревянном футляре лежали спички размером с карандаш. Я взял одну, чиркнул о шершавую полоску на боку футляра, пламя с шипением вырвалось из коричневой головки.
Присев на корточки перед каминной решёткой, я сунул между кованых прутьев спичку. Рыжие языки огня лизнули сложенные колодцем поленья. Вскоре по аккуратно наколотым дровам с весёлым треском заплясал огонь, а по комнате поплыли волны живительного тепла.
Теперь, когда на одну проблему стало меньше, я мог приступить к исследованиям. Конечно, все три этажа и мансарду быстро осмотреть проблематично, да и незачем. Всё-таки я переместился в тело хозяина этого дома, значит, должен знать, где что лежит. Хотя бы в теории.
Я закрыл глаза, сосредоточился и попытался представить весь дом изнутри. Сначала у меня ничего не получалось, но потом я увидел поэтажный план здания. Чердак, второй и третий этаж были тёмными, зато первый светился новогодней гирляндой.
Ещё одно мысленное усилие, и я увидел себя в центре комнаты. Причём так, словно следил за героем ролевой игры по экрану монитора. Вот я чуть толкнул "мышь", мой двойник шагнул к камину, и угол обзора сразу изменился. Я мысленно перевёл воображаемый курсор, персонаж послушно потопал за ним, поочерёдно приближаясь к предметам обстановки.
Шкаф, кресло, журнальный столик, небольшой диван - все они оставались темными по мере приближения к ним протагониста, но вот он подошёл к письменному столу, и тот сразу засиял приятным зеленоватым светом.
Бинго! Теперь уже настоящий я бросился к столу.
С фотографии в серебряной рамочке тончайшей работы на меня смотрела пара. Ну, справа понятно - я, вернее, барон фон Валленштайн собственной персоной. А это что за мамзель рядом с ним? Жена? Симпатичная. Не совсем в моём вкусе, правда, мне больше женщины с восточным разрезом глаз нравятся, ну да и эта ничего. Это я к тому, что, если мне тут придётся надолго застрять, так хоть под боком красавица будет, а не чудовище.
Я вернул рамку на место, по очереди вытащил все ящики и вытряхнул содержимое на стол: толстую папку с тетрадями, жестяную коробку с бобиной киноплёнки и ту самую записную книжку, что недавно нашёл в лесу.
Прежде чем заняться чтением, я задёрнул плотными портьерами окна. Не потому, что боялся чужих глаз - окна выходили во двор, а не на улицу, - просто вспомнил, как видел в фильмах об этой войне, что такие шторы использовали для светомаскировки.
Вернувшись к камину, подвинул ближе к огню кресло-качалку, сел, накрыл ноги шерстяным пледом и погрузился в изучение записей.
Три с половиной часа ушло на записную книжку и одну из тетрадей, оставалось осилить ещё четыре пухлых сборника с результатами экспериментов и мыслями барона, и бобину с кинохроникой. Интересно, что там на плёнке? Задокументированное свидетельство триумфа безумного учёного или какое-то событие из личной жизни? Свадьба, например.
Я наклонился к столу, взял коробку. Тяжёлая. И как это киномеханики их десятками штук в специальных боксах таскали? То ли дело в наше время, накачал фильмов до опупения, слил на переносной жёсткий диск и шагай куда хочешь, а ещё лучше смотреть онлайн и таскать с собой ничего не надо. Цивилизация!
Взгляд упал на этикетку на крышке коробки. Выведенные химическим карандашом буквы плясали в стороны, различались по высоте и силе нажима; тот, кто их писал, явно торопился, потому и почерк оставлял желать лучшего. Похоже на медицинские записи в карточке больного, там тоже ничего не понятно, пока разберёшь - семь потов сойдёт.
Я только собрался расшифровать каракули, как в дверь позвонили. Огромный гонг, наверняка привезённый бароном с Тибета, несколько раз оглушительно грянул. Думаю, будь я на чердаке и то бы услышал, что ко мне гости пожаловали.
Я подождал немного, вдруг дверь откроет дворецкий или кто-то из слуг, но потом вспомнил, что за всё время моего здесь присутствия меня никто из челяди не побеспокоил. Странно, куда все подевались? Даже Сванхильды нет. (Имя баронессы я нашёл в тетради, полностью её звали Сванхильда фон Винкельшлиффер и до замужества она носила титул герцогини). Может, барон отправил её вместе с прислугой в загородное имение, а сам остался, чтобы спокойно доделать работу?
Гонг опять издал громоподобный звук. Я встал и потопал к двери, попутно ругая барона на чём свет стоит. Ну и вкусы у него, это ж надо догадаться домой такую хреновину притащить. Умом тронешься, если ночью кто-то в гости придёт.
И тут я понял, куда все пропали. Они просто сбежали от такого дверного звонка! Ну какой нормальный человек будет терпеть ежедневное грохотание на весь дом? Вот я бы точно подобного испытания не вынес.
Как назло, гонг прогремел в третий раз. Злющий на себя и на того парня, что поставил столь радикальное средство оповещения, я приоткрыл дверь. Ветер сразу вырвал её из рук, косой луч света выхватил из темноты стремительно летящие снежинки и фигуру рослого эсэсовца в генеральской шинели с серебристо-серыми лацканами и чёрной фуражке с орлом. Да он и сам походил на птицу: узкое лицо, крючковатый нос, немигающие глаза. Ему бы ещё ноздри не как у людей, а по бокам переносицы - один в один коршун.
- Сегодня хорошая погода, барон, - сказал незнакомец, войдя в дом с волной морозного воздуха. Захлопнув дверь, он поправил кожаные перчатки, стряхнул с рукавов снег. - Не желаете прогуляться?
Я посмотрел в холодные глаза оберфюрера. Бледно-голубые, они в самом деле походили на кусочки льда, гипнотизируя и подчиняя любого, кто не мог противостоять его природному магнетизму. К счастью, на меня такие штучки не действовали, я спокойно выдержал атаку ледяных глаз и даже не моргнул.
В эти секунды меня больше волновала другая мысль: как отреагировать на приглашение? Отказаться, сославшись на занятость? Но я не знаю, кто этот человек. Может, куратор проекта "Вервольф" и тогда отказ равносилен приговору. Согласиться - тоже не вариант. Вдруг этот наци из конкурирующей структуры рейха, тогда на стол моего настоящего начальника тут же ляжет донос от идейного доброхота, мечтающего о моём месте. А-а, была не была! Кто не рискует, тот не знает, что такое кипящий в крови адреналин.
- А почему бы и нет? Дайте мне немного времени, потом я весь в вашем распоряжении.
Оберфюрер кивнул, шагнул в сторону от двери. Я в это время уже менял тапочки на сапоги. Спустя минуту в шинели и фуражке - не додумались ещё нацики до гениального изобретения человечества: ушанки - я вышел с гостем за порог.
Ветер с разбойничьим свистом сразу накинулся на нас, бросил в лицо снежную крупу, попытался скинуть с крыльца, но, потерпев неудачу, приутих. За его попыткой наблюдало выглянувшее из-за чёрных крыш бледное хайло луны; над ним проплывала серебристая пена облаков, а ещё выше тускло блестели подмигивающие звёзды.
Площадь пустовала. Трамваи уже спали в депо, люди разбрелись по домам, на вокзале чуть слышно пыхтели невидимые отсюда поезда, возле памятника темнели фигурки солдат из военного патруля.
- Ну-с, куда вы меня приглашаете, господин оберфюрер? - спросил я, поёжившись.
- Бросьте эти официальности, Отто, - поморщился эсэсовец, - мы с вами давно знакомы, зовите меня по имени.
- По имени, так по имени. Мне, признаться, тоже не импонируют все эти звания и должности. Люди должны быть ближе друг к другу, а этот официоз только отталкивает и строит ненужные препоны, - сказал я, лихорадочно роясь в памяти. В голову лезли груды ненужной информации: какие-то обрывочные сведения о ходе экспериментов, суточные нормы питания служебных собак и прочий бесполезный хлам, от которого сейчас не было никакого толку. Я вспомнил многое из того, что не знал, но только не имя и фамилию этого человека.
- Здесь недалеко прекрасное кафе "Тевтонский рыцарь", я знаю: вы там частый гость. Почему бы нам не наведаться туда? Думаю, чашечка горячего кофе беседе не повредит.
- Абсолютно с вами согласен. С хорошим кофе любой разговор гораздо приятнее, - я растянул губы в дежурной улыбке. Немец ответил мне тем же, но глаза его при этом оставались всё такими же холодными и колючими.
Я спустился с крыльца на припорошенный снегом асфальт и чуть не подскочил на месте, когда в мозгу вспыхнули неоновые буквы: Макс Шпеер. Я вспомнил, как зовут моего спутника, хотя о нём не было написано ни строчки в тетради барона. Это что же получается, у меня появился доступ к каким-то сегментам памяти Валленштайна?
Мы двинулись через всю площадь к двухэтажному зданию с четырёхскатной крышей, над которой реяло полотнище. Лунного света было недостаточно, чтобы разглядеть, что там за флаг, но вряд ли там развевалось какое-то другое знамя, кроме нацистского.
Когда половина Александерплац осталась позади, осмелевший ветер снова ринулся в наступление. Он толкал нас в спину, бил в грудь, пытался свалить с ног, швырял пригоршнями снега в лицо и за шиворот. Наклонившись вперёд, придерживая фуражки руками, мы стучали сапогами по замёрзшему асфальту, неумолимо приближаясь к цели.
Наконец расстояние сократилось настолько, что я смог рассмотреть незаметные ранее детали. В тусклом свете слабо поблёскивали тёмными стёклами большие окна-иллюминаторы с белыми перекрестьями рам - этакие гигантские прицелы. Балюстрады декоративных балконов сильно смахивали на оскаленные пасти, извилистые подтёки по краям балконных выступов усиливали впечатление, напоминая стекающую слюну, а наметённый снег имитировал пену.
Через несколько шагов мы завернули за угол и оказались недоступны для ветра. Тогда он накинулся на знамя. Полотнище на крыше захлопало, жалобно заскрипело древко.
Оберфюрер толкнул дверь, на порог упал жёлтый прямоугольник света, повеяло тёплом, запахом свежесваренного кофе, пива, жареной капусты и сосисок. Где-то в глубине зала плакали скрипки, рыдал саксофон и рвала душу гитара.
Мы с шумом ввалились в уютное кафе, стилизованное под рыцарский замок. Под потолком на чёрных цепях висят тележные колёса с лампочками в ободе вместо свеч. В углах рыцарские доспехи отражают свет начищенными до блеска латами. На оштукатуренных под грубую каменную кладку стенах щиты разных форм и размеров прикрывают скрещенные мечи, топоры, алебарды и пики. Иллюминаторы затянуты плотной тканью, на которой умелой рукой нарисованы стрельчатые окна с витражами. На одном рыцарь на белом коне бьётся с огнедышащим драконом, на другом пеший воин в латах сражается с великаном, на третьем закованный в латы крестоносец атакует кучку голых мавров с луками и копьями.
Две широкие квадратные колонны, облицованные природным камнем, делят пространство пополам. В дальней половине пятачок невысокой эстрады, где ютится небольшой оркестр из трёх девушек в вечерних платьях и одного мужчины в концертном костюме. В ближней, как раз напротив двери, - длинная барная стойка. Седой бармен с чёрной повязкой на левом глазу протирает пивные кружки. У него за спиной батарея разнокалиберных бутылок, справа кассовый аппарат, слева круглое дно широкой бочки на подставке.
Десять столов из потемневшего от времени дуба равномерно распределены по залу, возле каждого - четыре грубых на вид, но очень удобных стула. На столах льняные скатерти, салфетки в серебряных подставках и канделябры с наполовину оплывшими свечами. Свечи горят только там, где есть посетители.
Всего я насчитал пятерых. За столом возле окна с крестоносцем о чём-то шепчутся офицер с девушкой в простеньком синем платье с длинными рукавами, белыми манжетами и отложным воротником. Он держит её за руку, а она, скромно потупившись, изучает узоры на скатерти. Сбоку от квадратной колонны, откинувшись на спинку стула, сидит дама средних лет в форме люфтваффе. Перед ней початая бутылка шнапса, тарелка с закуской и хрустальная пепельница с кучкой смятых окурков. В левой руке женщины дымит зажжённая сигарета, а в правой подрагивает полная рюмка. В двух метрах от неё, облокотившись о стол и подперев голову рукой, плачет пожилая фрау в чёрном платье и траурном платке на седых волосах. За столом слева от барной стойки толстый бюргер в светло-коричневой тройке теребит закрученный кверху ус, изучая "Фёлькишер Беобахтер". Поперёк его пуза протянулась массивная золотая цепь от часов, что заметно оттягивают карман жилетки. На столике парует фарфоровая чашечка кофе, чуть поодаль стоит запотевшая бутылочка с минеральной водой и пустой стакан из тонкого стекла.
Я выдохнул, привалившись спиной к двери, снял фуражку, стряхнул с неё снег. Он быстро превратился в воду и теперь блестел лужицами на кафельном полу под брусчатку. Нос, щёки и уши щипало, похоже, я умудрился получить лёгкое обморожение. Макс выглядел не лучшим образом, его лицо горело и по цвету мало отличалось от помидора.
Мы только повесили шинели на стойку у входа и направились к свободному столу, как в помещение ворвалась подвыпившая компания из пяти молодых мужчин и трёх женщин. И те и другие громко смеялись, их лица горели румянцем, глаза светились бесшабашным весельем.
Модницы щеголяли в песцовых шубках по колено; у двух женщин длинные крашеные волосы выбивались из-под шляпок с меховой оторочкой, а у третьей голову покрывал тёплый платок приятного серо-голубого оттенка, подходившего по цвету глазам незнакомки.
Спутники фройляйн были в однотонных пальто и шляпах преимущественно светлых оттенков. Дорогие ботинки из натуральной кожи и брюки из шерстяной ткани говорили о статусе их владельцев. Судя по налёту интеллигентности на лицах, они, наверняка, имели отношение к научным или промышленным кругам. Возможно, решили отметить значимый успех в серьёзном эксперименте или сбрызнуть за повышение кого-нибудь из их компании.
Я наблюдал за моим немцем и видел, как он потемнел лицом при виде вызывающе шумной своры, в которой всё так и говорило о мотовстве. Его и без того холодные глаза превратились в колючие ледышки, желваки напряглись, а левая рука сжалась в кулак.
К подгулявшей компании уже спешил на толстеньких ножках круглолицый и розовощёкий хозяин заведения в чёрных брюках, светло-серой рубашке в тонкую полоску и белом переднике ниже колена с какими-то ржавыми пятнами на груди. На лбу блестели капельки пота, подкрашенные хной усы соревновались по пышности с бакенбардами, гладкий подбородок терялся в слое жира под ним. От трактирщика волнами шёл запах яичницы, кислой капусты и жареного мяса.
Двое из гулён, те, что были особенно пьяны, рванулись к нему наперерез с криками: "Хельмут, дорогой!". Привлечённые шумом посетители повернулись. Одни смотрели с нескрываемым любопытством, ожидая развития событий, другие отводили глаза, но при этом продолжали наблюдать украдкой, только старушка оплакивала потерю, не отвлекаясь по пустякам.
Девицы и блондин в бежевом пальто прыснули и громко засмеялись над плоской шуткой высокого весельчака с тонкими усиками и пышной шевелюрой, чем ещё больше подняли градус бешенства моего соседа.
Самый трезвый из шумной компании - брюнет в твидовом пальто - наконец-то заметил меня и оберфюрера. Тот уже еле сдерживался и почему-то напомнил мне чайник с кипящей водой. Я так и представил: ещё миг - и намечающаяся лысина покраснеет, из ушей повалит пар, а немец засвистит, стравливая избыточное давление.
Хмель выветрился из глаз молодого человека за доли секунды. Ещё недавно они смотрели на мир с осоловелым выражением благодушия, зато сейчас, я это прекрасно видел, в них промелькнул страх. Он быстро шагнул за балагурами, дёрнул их за рукава и потащил к двери. В ответ на громкие протесты он что-то прошептал и скосил глаза в нашу сторону. Весельчаки тут же утихли и быстро потопали к выходу. Даже девицы перестали громко смеяться и с удивительной проворностью шмыгнули на улицу.
Вскоре в заведении восстановился порядок: посетители вернулись к прежним занятиям, музыканты снова заиграли. Слегка побледневший Хельмут приблизился к нам и, поклонившись, проговорил шипящей скороговоркой:
- Добрый вечер, господин Валленштайн. Вижу, вы сегодня не один. Всё как обычно? - Я кивнул и мысленно порадовался: хоть узнаю вкусы барона, а то заказал бы что-нибудь не то, оправдывайся потом с чего вдруг поменял привычки. - Проходите на место, господа, я сейчас.
Хельмут ещё раз поклонился и крикнул бармену:
- Людвиг, один кофе без сахара и сливок!
Он повернулся к Максу.
- Мне то же самое, - сказал тот и двинулся за мной к столу.
- Два кофе, Людвиг, и пошевеливайся, господа долго ждать не будут!
Мы сели за стол. Хельмут щёлкнул зажигалкой, подержал пляшущий огонёк над фитилями. Свечи затеплились, запахло растопленным воском, салфетки отбросили неровные тени на скатерть. Серые треугольники шевелились и меняли форму.