Меж тем ученики перешли к разбору одного из разделов талмудического трактата "Бава Кама", рассматривающего вопросы возмещения причиненного ущерба. И вот как раз в тот момент, когда рабби обсуждал с Нафтуле-Берлом случай сознательно разорванной одежды, Хаим-Лейб, у которого зачесалось в носу от книжной пыли, полез в карман за платком. Вынув же руку, он с недоумением уставился на пригоршню слежавшихся бумажных клочьев. Поначалу Хаим-Лейб не мог сообразить, откуда взялись они в его кармане, но вспомнил все того же проклятого кота, в клочки изорвавшего страницу упавшей с полки книги в ночь накануне похорон Цви-Гирша.
- Было! - вскрикнул он. - Н-не сон!.. - Тут он увидел, что все уставились на него, густо покраснел и снова сунул руку в карман.
Рабби Леви-Исроэл с силой ударил по крышке стола, так что Хаиму-Лейбу показалось, будто ножки стола от этого удара подогнулись. Раввин поднялся, тяжело ступая подошел к юноше.
- Хаим, - ласково спросил он, - мальчик мой, что настолько удивило тебя? Может быть, ангел раскрыл тебе истинный смысл Торы? Или же озарение снизошло на тебя с небес?
Хаим едва не полез от страха под стол. Раввин нависал над ним скалой.
- Отвечай, паршивец!.. - гремел он разгневанно. - Отвечай!..
Хаим молчал и только часто облизывал пересохшие губы.
- Ну-ка, протяни руки, - обычным голосом произнес раввин. Хаим послушно протянул руки, и рабби Леви-Исроэл с силой хлестнул его указкой. Хаим-Лейб вскрикнул. Раввин сказал:
- Вот это восклицание я понимаю. Оно означает: "Простите меня, учитель, я больше не буду".
После окончания занятий учитель велел Хаиму остаться.
Хаим тихо сидел в углу, изредка бросая косые взгляды на рабби Леви-Исроэла, погруженного в чтение толстого фолианта.
Вдруг он привстал. Раввин тотчас поднял голову и внимательно взглянул на него:
- В чем дело?
- К-книга… - Хаим ткнул пальцем в лежавший перед учителем фолиант. - Чт-то это за книга, рабби?
- "Сэйфер а-содот", - ответил в некотором недоумении раввин. - "Книга тайн" рабби Давида а-Коэна ми-Праг.
Хаим-Лейб чувствовал, что его бьет нервная лихорадка. Поднявшись со своего места, он подошел к раввину и умоляюще протянул руки.
- П-пожалуйста, - заикаясь произнес он, - п-пожалуйста, рабби… Позвольте мне п-посмотреть…
Взглянув в лицо Хаиму-Лейбу, рабби Леви-Исроэл кивнул и указал на место рядом с собой. Бохер не заставил просить дважды, сел на табурет и буквально впился глазами в "Сэйфер а-содот".
Фолиант оказался раскрыт на разделе "Парцуфим шель клипот" - "Лики оболочек". Раздел содержал пугающие сведения о силах нечистоты - "оболочках", - окружающих человека, невидимых, но тем не менее обладающих властью над человеческими душами - в тех случаях, когда обладатели этих душ нарушали заповеди. О тех ликах и масках, которые надевают они, чтобы человек не мог разглядеть их истинной, дьявольской природы.
Рабби Давид а-Коэн ми-Праг знал о многом и рассказывал в своей книге о тяжбах людей и демонов, о том, как и каких ангелов разрушения рождают человеческие проступки и преступления. О сновидениях, смущающих и терзающих душу.
Медленно листая пожелтевшие от старости плотные листы, Хаим-Лейб читал, то и дело останавливаясь на темных и запутанных местах - а таких встречалось немало. О присутствии учителя он словно забыл. Сам же раввин лишь внимательно следил за тем, какие именно места "Сэйфер а-содот" привлекают внимание ученика, пытаясь из этого выборочного чтения уяснить причину странностей поведения Хаим-Лейба.
Ровный свет, отбрасываемый горящей свечей, стал чуть тускнеть, когда он добрался до раздела "Пути зла". Тут были собраны рассказы об искушениях, которым подвергались и подвергаются люди. Многие из этих историй Хаим-Лейб читал сам и слышал на занятиях в бес-мидраше. В частности, рассказ об Элише бен-Абуе по прозвищу "Ахер" - "Другой", великом мудреце, отшатнувшемся от соблюдения законов Торы, ставшем предателем, слугой римлян и гонителем собственного народа.
Один абзац остановил внимание Хаима-Лейба:
"Элиша бен-Абуя увидел, как свиньи бродили по опустевшему после нашествия идолопоклонников городу. И вот, одна свинья тащит язык Хуцпии, толкователя Закона. И Элиша сказал: "Язык, с которого стекали жемчужины, треплет свинья…""
Впервые Хаим-Лейб оторвался от книги и обратился к раввину. Губы его дрожали.
- Я видел это… - хрипло выдавил он. - Я это видел… Собственными глазами… Хотя то и не было городом…
Прямо перед его глазами встала картина из недавнего сна: бурая свинья, роющая рылом землю и остервенело треплющая полуразложившуюся человеческую плоть.
Хаим-Лейб сунул руку в карман и вытащил бумажные клочки. Высыпал их на стол.
- Р-рабби, - сказал он, - посмотрите: к-какая это страница? Нужно найти ее. Мне кажется, что она содержит тайну гибели Цви-Гирша.
Он сложил клочки так, чтобы получить страницу. Написанное было непонятно, но несколько слов ему удалось прочесть.
- Какая это страница? - Хаим-Лейб вопросительно посмотрел на раввина. - Она вырвана из такой же книги, но я не могу понять, что здесь написано.
Раввин склонился над столом, пододвинул ближе свечу.
- По-моему, это отсюда.
Выдранная дьявольским котом страница шла сразу же за разделом, который заканчивался рассказом об Ахере. Хаим прочитал вполголоса:
- "…И первая буква его имени "самех", означающая также число шестьдесят. Это число указывает на связь между обычным сном и смертным: ровно в шестьдесят раз смертный сон сильнее обычного…" О ком это? - спросил он, отрываясь от книги. - Чье имя начинается буквой "самех"?
Рабби Леви-Исроэл ответил:
- Здесь идет речь о демоне, которого называют Осквернителем снов. Имя его Сартия. Это порождение зла увязывает сон обычный и сон смертный.
Хаим-Лейб невидящими глазами уставился на догоравшую свечу. Сон и смерть - вот что происходило с несчастным Цви-Гиршем. Сон и смерть, сон обычный и смертный.
И нечто, рожденное потусторонним мраком и соединяющее эти два понятия.
Слова раввина шелестели в сгущавшемся сумраке, словно падающие листья:
- Сартия - Осквернитель снов - является в образе обыкновенной кошки. Или собаки. Следит за человеком и только ждет своего времени… Вторгается в сон человека, оскверняет его сны… - Голос его становился все тише и слабее. - Оскверняет тем, что похищает, а взамен дает чужие… Чужие, которых человек видеть не может и не должен, ибо нет ничего страшнее чужого сна. Сон - то же, что и смерть, только ровно в шестьдесят раз слабее ее. Шестьдесят раз вторгается Сартия в сон человеческий, и после этого, заменив его сны шестьюдесятью чужими, убивает его…
Рабби Леви-Исроэл уронил голову на раскрытую книгу. Глаза его наполовину закрылись и затянулись мутной пленкой, из открытого рта на седую бороду тянулась струйка слюны.
- Рабби!.. - воскликнул Хаим-Лейб. - Рабби, очнитесь!.. Я должен знать, что делать!..
Нет ничего, более личного для человека, нежели его сны, нежели те картины, которые предстают перед его душой в ночной тишине. Нет ничего более страшного, чем навеки утраченный сон.
Раввин чуть шевельнулся. До напряженного слуха парня донесся почти неслышный шепот:
- Пройди до конца чужой кошмар…
После этого глаза учителя полностью закрылись.
- Осквернитель снов… - прошептал Хаим-Лейб. - Сартия…
Едва он произнес это имя, как сильнейший удар обрушился на дверь бес-мидраша, а окна озарились на миг холодным мертвенным светом, словно на улице сверкнула молния.
Хаим-Лейб поднялся - медленно, очень медленно. Его тело мгновенно налилось свинцовой тяжестью, так что даже если бы он захотел сейчас убежать, то не смог бы.
Дверь распахнулась. Сильный порыв холодного ветра ворвался в помещение. Свеча погасла. Воцарилась полная темнота.
В дверях стоял тот, чье имя он прочитал на разорванной странице.
Словно бесформенный столб черного дыма, словно струящийся темный туман, словно клок тьмы колыхался на крыльце перед дверью. В глубине этой тьмы раскаленными углями мерцали красные глаза, сейчас нисколько не походившие на кошачьи, зато полностью соответствующие слову "дьявольские".
От Сартии тянуло холодом могилы и чужими страхами. Из него истекала тьма.
Хаим-Лейб попятился. Туманное кольцо следовало за ним, обвиваясь вокруг стола со спящим в выморочном сне раввином.
- Я не боюсь тебя!.. - воскликнул Хаим-Лейб, тщетно пытаясь высвободиться из цепких объятий ледяной тьмы. - Ты всего лишь вор, крадущийся под покровом ночи! - Напрягая все силы, он прокричал - прямо в горящие багровым огнем глаза: - Благословен Господь, Царь Израиля, дарующий жизнь!
Ледяные объятия ослабли. Облако тьмы дернулось, словно под порывом освежающего ветра.
- Ты - клипа, пустая оболочка, - спокойно сказа Хаим-Лейб в горящие перед его лицом дьявольские глаза.
Облако тьмы вновь заколебалось. Хаим-Лейб, глубоко вздохнув и зажмурив глаза, шагнул вперед - в самое сердце черного тумана. Ледяные пальцы сжали его сердце, ледяной обруч стянул голову.
В то же время он почувствовал, что куда-то летит - или падает.
Хаим-Лейб не знал, долго ли продолжался полет-падение, но он кончился. Ноги парня уперлись в твердую поверхность.
Хаим-Лейб огляделся. Он стоял на базарной площади Явориц - как в первом из страшных снов. И точно так же услышал он низкий гул, доносившийся из боковой улицы. Но теперь слух его ясно различил: то был звук сотен или даже тысяч шагов. Шаркающий звук приближался, усиливался. Хаим-Лейб пошел навстречу этому звуку. И вновь ударивший из переулка ветер прямо в лице ему швырнул охапку опавших листьев. Но теперь юноша упрямо шел, преодолевая сопротивление ветра, навстречу встававшему впереди багровому зареву.
На этот раз ему навстречу вышла бесконечная толпа людей. Их лица казались смутно знакомыми, но серыми, лишенными красок жизни, с едва угадываемыми, словно стертыми чертами, а глаза - потухшими и слепыми. Смертный холод исходил от них, ледяными волнами захлестывая продолжавшего двигаться Хаима-Лейба.
Он прошел сквозь эту толпу, словно сквозь облако, и тогда все окружающее исчезло, и юноша зашагал прямо в свернувшийся воронкою багровый горизонт.
Он увидел луг из своего последнего и самого страшного сна. Так же, как тогда, на лугу выделялись более светлые полосы, и так же, как тогда, в земле рылись бурые свиньи. Но теперь Хаим-Лейб знал, что эти грязные животные выкапывают из земли. Знал - и не отворачивался.
Словно в подтверждение его знания, земля вдруг начала вспухать, и на месте полос с более свежей и зеленой травой один за другим вскрылись рвы.
Хотя юноша понимал, что должно предстать его взору, он стоял неподвижно, ожидая, когда вскроется последний - ближайший.
И лишь после этого, сделав шаг, опустился на колени и медленно заглянул в ров.
Хаим-Лейб глубоко вздохнул и зажмурился - лишь на мгновение. Вновь открыл глаза, заставляя себя смотреть.
До самых краев ров был заполнен мертвыми телами. Обнаженными и столь истощенными, что даже не совсем воспринимались человеческими останками.
Рты покойников были широко распахнуты, словно в беззвучном крике.
Он выпрямился и увидел у горизонта темное бесформенное облако, в центре которого сверкали кровавым огнем чудовищные глаза. То был Сартия, Осквернитель снов и повелитель этого места. Сартия ждал, его взгляд прожигал юношу насквозь.
Окружающая картина начала меняться. Край горизонта медленно и плавно пополз вверх, к зениту, где тускло мерцало холодное светило, серые лучи которого ничего общего не имели с настоящими солнечными. За спиной происходило то же самое. Земля выгибалась со всех сторон, оставляя его на самом дне гигантского колодца, стены которого были образованы концентрическими окружностями разверстых рвов.
И вот, в тот момент, когда края ужасного колодца почти полностью сомкнулись над его головой, когда все пространство чужого кошмара вот-вот должно было превратиться в подобие огромного мешка, из первого рва поднялись один за другим несколько мертвецов - даже не покойников, а скелетов, обтянутых желтой, в трупных пятнах кожей, с запавшими беззубыми ртами.
Один за другим они выбрались из страшной ямы, приблизились к юноше и остановились.
Сердце Хаима-Лейба стучало часто и громко - от пронизывающего холода и от ужаса.
Вдруг он обнаружил, что покойники подняли руки, словно просили его о чем-то. И в остекленевших глазах их непостижимым образом он увидел умоляющее выражение. Еще не совсем понимая, что последует за этим, Хаим-Лейб машинально пересчитал их.
Оживших мертвецов оказалось девять. Вместе с застывшим в центре чудовищного луга бохером они составили миньян.
И тогда, почти за мгновение до того, как над головой сомкнулись выгнувшиеся края горизонта, Хаим-Лейб непослушными губами произнес первую строку кадиша - поминальной молитвы: "Да возвысится и освятится Его Великое Имя в мире, сотворенном по воле Его…"
Он запнулся. "Омен", - сказали покойники, и звук их голосов подобен был шелесту опавшей листвы под порывом ветра. Из ничего образовались белоснежные талесы и укрыли высохшие тела.
На плечи Хаиму-Лейбу тоже опустился талес. От ткани исходило слабое тепло, поставившее преграду могильному холоду.
Хаим-Лейб снова заговорил. С каждым словом он говорил все громче. Голос его прерывался, слезы катились по щекам, но он упрямо продолжал читать кадиш - как еще совсем недавно читал его по своему отцу, благословенной памяти рабби Якову Гринбергу.
Пространство медленно размыкалось. И так же медленно затягивались страшные рвы - словно раны на земном теле.
Когда же Хаим-Лейб произнес: "Превыше всех благословений и песнопения, восхвалений и утешительных слов, произносимых в мире, и скажем: Омен!" - беззвучно взвились вверх облака, свернувшись в воронку, померк серый мертвенный свет, и распался мир заполненных покойниками рвов, рожденный чьим-то ночным кошмаром и едва не поглотивший его самого.
Юноша огляделся по сторонам. Он стоял на окраине Явориц, недалеко от развалин старой синагоги и рядом с безымянной могилой, обиталищем Осквернителя снов.
Впрочем, Хаим-Лейб был уверен: рядом с бывшим обиталищем. Глубоко вздохнув, он повернулся и направился домой.
Он шел, с трудом переставляя ноги. Холодный морозный ветер тысячами невидимых иголок впивался в его щеки, заставляя кровь приливать к лицу.
…Медленно двигаясь пустой ночной улицей, Хаим-Лейб скользил взглядом по неосвещенным окнам и думал о том, скольким еще обитателям этих домов Сартия подменил сны.
И сколько из них пытались вспомнить увиденное, но не могли этого сделать - не из-за слабой памяти, а из страха перед чужим кошмаром.
РАЗБОЙНИК ФАЙВЕЛ
Жил в местечке бедный Файвел, запивал водой капусту.
Жить старался по закону, не греша -
А на полке было пусто, и в котле совсем негусто,
И давно уже в кармане - ни гроша.
И жена его пилила: "Толку нет от строгих правил!
Кипяток пустой хлебаем на обед.
Ничего ты не умеешь - посмотрел бы, что ли, Файвел,
Как живет и процветает наш сосед!Дом богат, и дети сыты, и жена его не тужит,
Расфуфырен, напомажен ходит сам.
Он не сеет и не пашет, не работает, не служит -
На большой дороге грабит по ночам!"
И решил однажды Файвел: "Видно, никуда не деться,
Нынче ночью тоже выйду на разбой.
Только надобно собраться, соответственно одеться
И, конечно, нож побольше взять с собой!"Расцвела жена от счастья, собрала его в дорогу
И сама ему вручила острый нож.
Он засунул нож за пояс, после помолился Богу -
Испросил благословенья на грабеж.
А вернулся он под утро, и жена его спросила:
"Ты, небось, добычу спрятал - мне назло?"
И ответил хмуро Файвел: "Ты чего заголосила?
Мне сегодня на дороге не везло!"Тут она запричитала: "Чтоб ты сгинул без возврата!
Даже грабить не умеешь, Боже мой!"
"Помолчи! - воскликнул Файвел. - Ты, старуха, виновата:
Нож подсунула молочный - не мясной!"
Начинающий грабитель, коли ты себе работу
Непростую выбираешь, то учти:
Посоветуйся с раввином, не разбойничай в субботу,
И на дело нож кошерный прихвати!
Рассказ седьмой
ТАЙНЫ СТАРОЙ УСАДЬБЫ
В комнате и свечи нет, а светит. По стенам чудные знаки. Висит оружие, но всё странное: такого не носят ни турки, ни крымцы, ни ляхи, ни християне, ни славный народ шведский. Под потолком взад и вперед мелькают нетопыри, и тень от них мелькает по стенам, по дверям, по помосту.
Н. В. Гоголь
Страшная месть
К Хаскелю Сандлеру, хозяину москательной лавки, прочие яворицкие жители испытывали двойственные чувства. С одной стороны, будучи не только москательщиком, но еще и главным яворицким моэлем, он являлся человеком чрезвычайно уважаемым. С другой стороны, некоторые его душевные качества вызывали определенную неприязнь. И даже не некоторые, а одно - невероятная скупость. Впрочем, не так сама скупость поражала яворичан, как то, что реб Хаскель умудрился жену найти себе под стать. И утверждать, будто Сандлер был скупее своей жены, не решился бы никто. Как, впрочем, и обратное. Одним словом, два сапога пара.
Скупых людей, конечно же, на свете немало. И среди яворицких евреев такие тоже имеются. Но реб Хаскель и жена его Ривка выделялись даже среди них. И не потому вовсе, что были скупее, а потому что, при всей скупости своей и жадности, никак не могли обустроить свою жизнь должным порядком. И торговля у них поэтому шла ни шатко, ни валко: скупость заставляла чету Сандлеров брать у перекупщиков такие старые краски и такие облезшие щетки, которые мало кто покупал. Или вот, взять, к примеру, "деньги для нищих", "кабцн гелт". Известно, что миллионеров в местечке нет, откуда им взяться? Но заповедь благотворительности никто не отменял, верно? Самая мелкая монета - полушка, четверть копейки. Меньше нищему не подашь. А ведь и полушка для иной семье - серьезная трата, есть ведь семьи, что на полушку день кормятся. Как тут отдать? И не отдать нельзя. Так что в чьей-то умной голове когда-то родилась идея "денег для нищих". Их делал из кусочков картона старый кантор Пинхас. Каждый такой кусочек соответствовал третьей части полушки - так постановил рабби Леви-Исроэл: менее трети от полушки подавать нельзя. Вот эти-то картонки и назывались "деньгами для нищих". И вот приходили к старому Пинхасу яворицкие евреи и покупали у него "кабцн гелт", по три картонки за полушку. И подавали нищим такие картонки. Нищие же потом шли к тому же Пинхасу, отдавали ему пожертвованные картонки, а в обмен кантор отдавал им настоящие деньги, по той же цене - полушку за три картонки. И все были довольны.