- При чем тут ваши Яворицы? - скривился Алтер. - Я говорю - здесь, а это значит - здесь, и никак иначе мои слова понимать не должно. Но вы и этого слова не поймете, так что ступайте себе.
Шифра открыла было рот, чтобы продолжить этот разговор, но вовремя вспомнила что имеет дело с безумным литовцем. "Дер мешугинер лытвак", - только и подумала она, махнула рукой и, вежливо попрощавшись с хозяином (тот даже не ответил), вернулась к Гринбоймам ни с чем.
Позже реб Орел ругал себя за то, что не заподозрил ничего чрезвычайного. А еще больше ругал себя учитель Нотэ-Зисла рабби Хаим-Лейб. А еще больше ругала себя Шифра. И совсем уж не могла простить себе случившегося Стерна Гринбойм, мать Нотэ.
Словом, каждый винил в случившемся себя, а Нотэ один никого не винил. И себя не винил тоже, потому что сердцу не прикажешь и еще потому что любовь права, а прочее значения не имеет. И вот, в один прекрасный вечер, Рохла Левина и Нотэ-Зисл Гринбойм исчезли из Явориц. Сбежали в старой повозке Гринбойма. Причем поступили очень умно: Орел-Мойше вместе с женой поехал на ярмарку, а Алтер-Залман отлучился куда-то по своим таинственным делам. И потому, когда вернувшиеся через три дня Гринбоймы хватились своего младшего сына, а еще через день реб Алтер соизволил заметить, что в доме не убрано и комната Рохлы пуста, догнать беглецов уже было невозможно. Хотя надо сказать, и Гринбойм попытался это сделать, на своей таратайке, и разъяренный реб Левин, позаимствовавший для такого случая линейку Нафтуле Шпринцака. Но где там! Парочка влюбленных с кем-то из долиновцев добралась до Полтавы, а там села в поезд и - поминай, как звали! Никто и не знал толком, в какие края они направились.
Через полмесяца пришли в Яворицы письма: от Нотэ-Зисла - Орлу Гринбойму, а от Рохлы - ее отцу Алтер-Залману, едва не лишившемуся рассудка от гнева и горя. В письме своем Нотэ извещал дорогих своих родителей, что не видит жизни без единственной своей любви и только потому осмелился огорчить отца и мать своим скорым отъездом. Но он надеется, что родители его простят, он же будет учиться, а после вернется - с любимой своей женой Рохлой. О чем написала Рохла, реб Алтер не рассказывал никому. Целую неделю он не показывался из дома; когда же Алтер-Залман наконец появился на улице, все, кто встретил его в тот день, поразились резко осунувшемуся его лицу и исхудавшей фигуре, словно неделю не принимал он пищи. Оттого, видно, сразу пошел слух, будто в письме Рохлы говорилось, что она и жених крестились, а потому реб Алтер неделю сидел по ней шиве как по покойнице и впридачу постился.
Рабби Хаим-Лейб с негодованием отверг эти сплетни. Он хорошо знал своего ученика Нотэ-Зисла, к тому же отец парня зачитал ему письмо. Из письма же следовало, что и Нотэ, и Рохла остались еврейскими молодыми людьми и ни о каком крещении даже не помышляли.
Между тем еще через два дня после недели затворничества реб Алтер Левин позвал к себе тех, кто называл себя его хасидами.
Те, конечно, пришли с готовностью - менакер Завел-Буним, плотник Шмельке, портной Фишель, возчик Мендель и еще пять человек, чьих имен нынче не помнят. Были они одеты в чистые субботние капоты и в талесах, наброшенных на плечи. Каждый держал в руке Сидур. Такой порядок с самого начала завел Алтер-Залман, так что его напоминанию - насчет талесов и прочего - никто из собравшихся не удивился.
А вот изменившееся внутреннее убранство хорошо знакомой им комнаты удивило гостей чрезвычайно. Более же всего были они поражены стоящими на столе свечами из черного воска и черным же покрывалом, на котором золотом вытканы были странные символы (правда, реб Мендель спустя короткое время узнал эти символы - то были буквы из алфавита Первого человека, которые однажды показал им реб Алтер в таинственной "Книге ангела Разиэля"). Вокруг стола стояли десять стульев, тоже покрытые черными покрывалами из грубой окрашенной холстины.
Хозяин выглядел подстать мрачному убранству комнаты. И не только по причине черного одеяния - еврея черной одеждой не удивишь. Но исхудавшее лицо его было столь темным и суровым, а глаза горели таким страшным огнем ненависти, что у некоторых из гостей появилось острое желание бежать от этого взгляда и из этого дома.
Видимо, почувствовав их настроение, реб Алтер улыбнулся. Он сделал это через силу, так что улыбка его испугала "хасидов" еще больше. Но Алтер-Залман поспешно велел им сесть за стол. Они подчинились - ведь они были его хасидами. Он приложил указательный палец ко рту, приказывая всем молчать, сам же, беззвучно шевеля губами, зажег черные свечи. Был реб Алтер при этом спокоен, но спокойствие его пугало сильнее, чем могли бы напугать крики или громкие угрозы.
Так сидели долго вокруг черного стола с черными свечами все десятеро человек, составившие миньян в тот вечер: менакер Завел, плотник Шмельке, портной Фишель, возчик Мендель, те пять человек, чьих имен нынче не помнят, - и сам хозяин дома реб Алтер Левин.
И сказал реб Алтер:
- Сегодняшняя молитва - необычная молитва. Вы даже не все поймете, ибо написана она не по-еврейски, а по-арамейски. Потому вам нужно будет только повторять за мною "Омен".
И они кивнули одновременно, хотя каждый из них немного поежился: странно ведь поддерживать молитву, не понимая ее смысла.
И сказал реб Алтер:
- Сегодня я буду просить Всевышнего об особой милости. И вы будете говорить хором: "Омен", - чтобы Он услыхал мою просьбу.
И снова кивнули они, хотя видели, что гнев на лице Алтер-Залмана никак не сочетался со словом "милость".
Реб Алтер сел во главе стола. Перед собою положил он обугленную по краям книгу.
- Эту книгу мудрец и мученик Шлойме бен-Элиягу спас из огня во времена "гзейрос тах", в годину кровавого Хмеля-Злодея, - сказал он. - А я нашел эту книгу, когда был в Карпатах, двадцать лет назад. Но вернее будет сказать: эта книга нашла меня. Для сегодняшнего дня.
Он раскрыл книгу.
- Прежде чем я прочту молитву, - сказал реб Алтер, - я хочу воззвать к ангелам и святым, которые слышат нас сегодня. Я хочу, чтобы они донесли нашу молитву к Небесному престолу. Ангелы не знают арамейского языка, и это единственный язык, которого они не знают. Но они отнесут мое прошение к Высшему Судье Праведному, потому что я обладаю властью над ними.
Последнее сказано было с такой уверенностью и внутренней силой, что остальные девять человек из собравшегося миньяна содрогнулись. Что-то страшное, пугающее стояло сегодня за словами Алтера-Залмана Левина. Настолько, что гости боялись пошевелиться и словно бы превратились в каменные изваяния. Лишь во главе стола, в самом хозяине билась невидимая мощная пульсация.
И начал он читать текст старой обгоревшей книги, а все в нужном месте повторяли: "Омен". И непонятны были слова "хасидам рабби Алтера", но послушно повторяли они это "Омен" по его знаку. И казалось им, что голос его стал неживым, будто жестяные листы скрежетали друг о друга. И от страшного этого звука души гостей в миньяне заледенели от ужаса - и душа плотника Шмельке, и душа портного Фишеля, и душа возчика Менделя, и души прочих.
Но вот реб Алтер в последний раз сказал: "Омен" - и отложил книгу в сторону. Лицо его разгладилось, стало спокойным. Задумчиво проведя рукой по черной, не тронутой сединой бороде, он произнес:
- Тридцать дней мое прошение будет разбираться в Высшем Суде. Через тридцать дней мы узнаем о Его решении.
Эта фраза Алтера-Залмана показалась собравшимся самым страшным из всего, что было ими улышано в этом доме, хотя сказана она была негромким спокойным голосом. И ни один из них не решился спросить: "Реб Алтер, а о чем вы просили Высшего Судью, да будет Он благословен? И какого решения вы ждете?"
Молча поднялись они из-за стола и направились к двери. Хозяин дома словно не замечал ничего. Он сидел, сосредоточенно глядя в свою книгу. Мысли его в этот момент витали где-то далеко, в таких глубинах, о которых не хотелось думать.
Как раз в это время рабби Хаим-Лейб, возвращавшийся из синагоги домой, остановился у дома Левина. Впоследствии он вспоминал, что его словно бы позвал кто-то, и ноги сами собой свернули к порогу, который он ранее никогда не переступал.
Войдя в дом, рабби Хаим-Лейб с изумлением осмотрел черное убранство и всё еще горевшие свечи из черного воска. Но, в отличие от только что ушедших (а следовало бы сказать - убежавших) гостей Алтера-Залмана, рабби Хаим-Лейб был человеком весьма ученым. Он сразу понял истинное назначение этой обстановки и потому сразу же спросил реба Алтера, все еще сидевшего за столом и неподвижно глядевшего перед собою:
- Неужели ты осмелился, реб Алтер?
И реб Алтер ответил - мертвым голосом:
- Твой ученик, реб Хаим, совершил страшное злодеяние.
- Любовь - страшное злодеяние? Опомнись, реб Алтер! - воскликнул раввин. - Это молодые люди, их сердца потянулись друг к другу. Да, они совершили ошибку, - но эта ошибка поправима, нужно лишь понять их и простить!
Реб Алтер скривился.
- Я расскажу тебе одну историю. Это случилось в Польше, в городе Кракове. Там жил некогда человек по имени Сендер Зелигман. Он влюбился в женщину по имени Рейзел и надумал на ней жениться. "Что тут такого?" - скажешь ты. Ничего. Рейзел была вдовой, а он - неженатым мужчиной. Почему бы им не пожениться, верно? - Алтер-Залман покачал головой. - Стало быть, пошел Сендер Зелигман к раввину и сказал о том. А раввином в Кракове был в то время великий гаон, рабби Ицхак из Богемии. И сказал он Зелигману: "Нет, реб Сендер, не можешь ты на ней жениться, ибо это - великий грех". Реб Сендер страшно удивился: "Грех? Жениться - большой грех?" И тогда рабби Ицхак объяснил ему, что, поскольку реб Сендер происходит из коэнов, то он не может жениться на разведенной. "Но ведь Рейзел не разведенная! - воскликнул реб Сендер. - Рейзел - вдова, ее муж, реб Зуся, скончался шесть лет назад!" И тогда рабби Ицхак сказал ему, что на смертном одре, по какой-то причине, но в присутствии свидетелей, реб Зуся подписал жене своей Рейзел гет - разводное письмо. И едва он поставил свою подпись, как тут же испустил дух…
- Благословен Судья Праведный… - пробормотал Хаим-Лейб.
- Что? - Алтер-Залман недоуменно воззрился на него. - А… да, конечно. Словом, не мог жениться коэн, потомок священников, да будет благословенна их память, на разведенной женщине. Таков Закон! Но Сендер не послушался. Он был гордым человеком, этот Сендер, потомок коэнов, да к тому же любил Рейзел, которую считал вдовой. И ничуть не изменилось его отношение к женщине, когда оказалось, что она не овдовела, а была разведена - за несколько мгновений до того, как муж ее скончался. Сендер Зелигман не послушался раввина. Вместо этого он пожаловался на него местным церковным властям.
Хаим-Лейб покачал головой.
- Несчастный человек, - сказал он.
- И местный бискуп приказал рабби Ицхаку из Богемии соединить Сендера и Рейзел узами брака. Они пришли на площадь в самом центре города. Там поставили хупу, собралось множество народа - и евреи, и христиане хотели увидеть, как знаменитый раввин по приказу бискупа нарушит тот Закон, которому должен был служить. И тут я скажу тебе, реб Хаим, что они не были веселы, ни те, ни другие. Нет, настроение у всех было таким, будто на площади не свадьба готовится, а похороны. Рабби Ицхак, говорят, похож был на мертвеца. Он дрожащим голосом попросил стоявших под хупой грешников отказаться от задуманного. Разумеется, Зелигман поднял раввина на смех и потребовал немедленно приступить к процедуре заключения брака. Но вместо этого рабби Ицхак поднял руку к небесам и воскликнул: "Господи, ты видишь, как здесь смеются над законами, что Ты даровал нам?" - Эту фразу реб Алтер воскликнул в полный голос, и лицо его было исполнено вдохновения, словно это он был тем самым гаоном из Богемии, стоявшим на площади в центре Кракова. - И все, кто был на площади, - продолжил он тихо, - все те сотни собравшихся вдруг почувствовали, как задрожала под ногами земля. А после раздался удар грома - всего лишь один удар. Но был он страшен и столь силен, что земля, прямо под хупой, вдруг раздалась - и жених с невестой даже охнуть не успели, как провалились в эту расщелину. А земля тут же сошлась, будто вода, после того как бросишь в нее камень. Все разбежались, оставив на площади рабби Ицхака из Богемии. Он и сам был поражен случившимся. Позже вокруг этого места власти установили круговую ограду. Это сделали по просьбе евреев. Поскольку среди них было много людей, подобно Зелигману, ведущих свой род от коэнов, а коэнам нельзя приближаться к мертвому телу. И чтобы все помнили, что на этой площади заживо погребены грешники, а значит, стала она чем-то вроде кладбища, поставили эту ограду. Я сам видел ее, когда приезжал в Краков… - Реб Алтер помолчал немного, а после, взглянув остро на раввина, сказал: - Вот как Всевышний карает за попытку нарушения Закона. Они ведь тоже любили друг друга, реб Хаим. Но это их не спасло!
- Кто знает… - задумчиво заметил рабби Хаим-Лейб. - Я увидел в твоем рассказе не только историю наказания грешника, но и высшее милосердие, проявленное Творцом. Он, разумеется, не мог допустить нарушения данного Им Закона. Но Он не подверг этих несчастных самому страшному наказанию. Все-таки нет.
- Какому еще самому страшному наказанию? - Алтер-Залман недоуменно воззрился на раввина. - О чем ты толкуешь, реб Хаим?
- О самом страшном наказании для влюбленных, - пояснил раввин. - О разлуке. Он наказал их - но не разлучил. А ведь для них разлука была стократ тяжелее смерти и страшнее ее.
Лицо Алтер-Залмана потемнело. Он резко выпрямился во весь рост и сказал раввину:
- Ты ничего не понимаешь, раввин! Голова твоя набита чужими премудростями, но сам ты не видишь ничего. Разве Рохла - обычная девушка? Нет, раввин, твоему жалкому местечку явлена была великая милость: Божественная Шехина спустилась с небес и воплотилась в моей дочери! А мне уготована была честь - хранить ее до тех пор, пока… - Тут он запнулся и махнул рукой. - Неважно. Она должна была ждать часа, когда Мессия, уже живущий среди нас, откроется. Она должна была сопровождать его в Иерусалим! А этот жалкий шойхет, ничтожество, разрушил все надежды! И потому, - понизил он голос до шепота, - потому он умрет. Я обратился в Высший Суд с прошением страшным, но я имел на это право. Уходи из моего дома. И жди того часа, когда придет к тебе весть о мучительной смерти недостойного Нотэ-Зисла Гринбойма. - Сказав это, Алтер-Залман снова сел. Огонь в глазах его потух, лицо словно бы постарело.
Рабби Хаим-Лейб был не столько напуган, сколько огорчен - не словами "безумного литовца", но его искренней убежденностью в справедливости собственного сумасшествия. Он уже хотел покинуть этот дом, когда взгляд его упал на книгу с обгоревшими краями.
- Что это? - спросил он удивленно. - Что это за книга, реб Алтер?
- Я нашел ее, когда ездил по делам в Прикарпатье, - ответил Алтер-Залман равнодушно. - Вернее сказать - она меня нашла. Ее написал святой мученик Шлоймэ бен-Элиягу, убитый гайдамаками в страшную годину "гзейрос тах", да отмстит Всевышний за его кровь. Дом Шлоймэ сгорел тогда, но какой-то сосед вытащил из огня сундучок с книгами. Куда девались остальные книги, про то мне неведомо. Но вот эта книга триста лет прождала на чердаке соседского дома, а когда я оказался там, упала к моим ногам вместе с хламом, скопившимся на том чердаке. Тогда-то я и понял, что книга ждала меня. Я взял ее. И вот уже двадцать лет через эту книгу покойный мученик ведет меня по жизни.
Рабби Хаим-Лейб острожно присел на ближайший стул.
- И что же в этой книги содержится? - осведомился он.
- Признаки прихода Мессии, - коротко ответил реб Алтер.
Тут-то реб Хаим и почувствовал окончательно, что сумасшествие Алтера-Залмана Левина имеет ту же природу, что и некогда - Шабси-Цви: трудно человеку, читая о признаках прихода Мессии и о чертах его, не увидеть черты эти в самом себе. В этом великая мудрость, но и великий соблазн.
Словно услышав его мысли, сказал Алтер-Залман Левин:
- Я родился в Йом-Киппур, и родители мои с обеих сторон были потомками мучеников, убитых казаками Хмеля-злодея.
- Значит, вы, реб Алтер, воззвали к Судье Праведному, дабы Он вынес приговор несчастному юноше? - со вздохом спросил рабби Хаим-Лейб.
- Великому грешнику, - поправил раввина реб Алтер. - Да. Господь высечет его огненной розгой. Как некогда пророка Элиягу, ослушавшегося его и раскрывшего тайны небесные. Но то, что сотворил грешник Нотэ-Зисл, - во сто крат хуже. Ибо он посягнул на Шехину, а значит отодвинул время Геулы, нашего избавления. Пусть сгорит в небесном огне.
- Да-да, - пробормотал раввин. Он поднялся и пошел к двери. Уже взявшись за ручку, реб Хаим повернулся к Алтеру-Залману.
- Скажите-ка, реб Алтер, а что случится, если Судья Праведный, да будет Он Благословен, не сочтет Нотэ-Зисла виновным? Ведь обращение в Суд в любом случае не может остаться безответным? Поднятая розга должна опуститься. На кого же опустится она в этом случае?
Реб Алтер не ответил, а реб Хаим больше не спрашивал.
На тридцатый день после того страшного вечера Алтер-Залман проснулся в прекрасном расположении духа. Поднявшись с постели, он по обыкновению взялся за молитвенные принадлежности. Наложив тфилин и завернувшись в талес, он раскрыл на привычном месте Сидур и принялся вполголоса читать, раскачиваясь всем телом.
Но вдруг остановился. Неприятный холодок пробежал по его телу. Видимо, не вполне проснувшись, реб Алтер-Залман перелистал на несколько страниц больше, чем следовало, так что Сидур раскрылся не на утренней молитве, а на той, которую читают в случае, если в доме покойник.
Ошибка смутила Левина и немного испортила настроение. Он быстро перелистнул молитвенник назад и вновь зашевелил губами.
И вновь остановился. Неведомыми путями, но Сидур вновь оказался открыт все на той же скорбной молитве.
Крупная дрожь пробила Алтера-Залмана Левина. Талес соскользнул с его плеч, ремни тфилин на голове и левой руке сами собою развязались. Кожаные коробочки упали на пол с коротким сухим стуком.
Не замечая этого, реб Алтер-Залман Левин лихорадочно листал толстую квадратную книгу до тех пор, пока с все возрастающим смятением не убедился, что на всех ее пятистах сорока страницах напечатана одна и та же молитва - молитва скорби, читающаяся, когда в доме есть покойник.
И тогда он внезапно успокоился. Он раскрыл молитвенник - теперь не нужно было ничего искать - и принялся читать звучным сильным голосом:
- Господь, Бог наш, Бог Авраама, Ицхака и Якова… - пока не дочитал до конца.