Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Игорь Мерцалов 5 стр.


Иллюзию Сударый создал быстро и уже примерял ее в студии, когда вошла Вереда и сообщила:

- Вас спрашивает какой-то господин. Не из Рукомоевых, - поспешила добавить она, видя постное выражение лица Сударого.

- Что ж, пригласи…

В студию вошел человек с аккуратной бородкой, в идеально сидящем клетчатом костюме спортивного покроя.

- Непеняй Зазеркальевич?

- Совершенно верно, - ответил Сударый, приятно удивленный тем, что его имя не переврали. Вообще посетитель не казался похожим на тот класс людей, к которому принадлежали Рукомоевы, но Сударый не спешил расслабляться.

- Позвольте представиться: Колли Рож де Крив, оптограф. Прибыл в Спросонск вчера вечером, поэтому решил отложить визит до сегодняшнего дня. Читал вашу статью в "Маготехнике - юности", был очень впечатлен! В частности по этому поводу и хотел с вами поговорить - если, конечно, не отвлеку от дел…

- Что вы, что вы! - воскликнул Сударый, пожимая ему руку. - Очень рад вашему визиту, господин де Крив, читал ваши статьи, видел снимки и, поверьте, очень хотел познакомиться! Так вас заинтересовала статья о миниатюризации оптокамер?

- Вот именно. По-моему, идея камеры, которую можно удерживать в руках без помощи штатива, а в перспективе - и одной рукой, просто гениальна… Но я вас точно не отвлекаю?

Сударый заверил гостя, что конечно же нет, и пригласил в гостиную. По его просьбе Вереда принесла чай и разлила по чашкам. Видя отношение Сударого к визитеру, секретарша прониклась к нему доверием, и, когда выходила из гостиной, можно было расслышать, как она отвечает на тревожный вопрос Персефония, кого это еще черти принесли в их тихое ателье:

- Это совсем не то, что ты думаешь. Знаешь, кто он? Сам Рож де Крив!

У Сударого были чудесные работники, он не раз и не два встречал в Спросонске умных, образованных людей, но все-таки сильно - боже, как сильно! - соскучился вдалеке от столицы по настоящему профессиональному общению. И вот теперь он отдыхал душой, хотя похвалы Рож де Крива идеям миниатюризации и казались чрезмерными, так что заставляли смущаться. Он жадно впитывал рассказы о галереях и выставках, о виднейших спиритографах и их достижениях.

- Ручаюсь, молодой человек, мы с вами еще займем законное место в зале славы!

- Я уже пробовал сконструировать ручную камеру, но у меня ничего не получилось: зеркало не желает работать в ней, как в копировальном аппарате, и разрушает все заклинания.

- Все поправимо, мой друг! Нельзя остановить прогресс, вопрос лишь в том, кто первый сдвинет камень с мертвой точки. У вас есть идея, у меня - средства, и нас объединяет цель, ради которой стоит потрудиться! Уверен, ваши линзово-зеркальные объективы позволят оставить в прошлом старые, добрые, но такие громоздкие аппараты. Можно будет работать, что называется, на пленэре, можно будет непосредственно фиксировать ход жизни и делать снимки разумных, которые даже не подозревают о том, что находятся под прицелом объектива. Да, ученое сообщество не оценило ваших мыслей, но есть разумные хотя и далекие от магической науки, но лично заинтересованные в подобной работе. Собственно говоря, - слегка понизив голос и наклоняясь к Сударому с самым доверительным видом, сообщил Колли Рож де Крив, - я потому и приехал к вам в Спросонск, чтобы приватным образом обсудить одно весьма деликатное дело…

ГЛАВА 2,
в которой г-н Сударый опять рискует жизнью и, кажется, упускает возможность открыть нечто новое

- Вы бесчестное существо, Непеняй Зазеркальевич, - дрожа от негодования, сказал молодой человек. - Я вызываю вас на дуэль.

Сударый удивленно посмотрел поверх газеты на подошедшего к нему юношу не старше девятнадцати лет от роду в небрежно распахнутой шинели столичного университета. Красивое лицо его было бледно.

- "Существо", вот как? Не "разумный", не "человек", по крайности, а "существо", - озадаченно промолвил Сударый, сворачивая "Вести Спросонья" и откидываясь на спинку стула. - Присядьте, что ли, в ногах, говорят, правды нет. Присядьте и объясните, в чем дело, Залетай Высокович, - прибавил он, вспомнив имя юноши.

Залетай Высокович приходился сыном известному спросонскому помещику Пискунову-Модному. Известность последнего и нерушимый авторитет его в среде провинциального бомонда объяснялись тем, что все его предки вплоть до прапрадеда проживали преимущественно в столице, изредка наезжая в родные края, чтобы ослепить знакомых блеском своей приближенности ко двору. Высок Полетаевич первым изменил образ жизни, обосновавшись в родовом поместье и предав забвению вихри высшего света. О причинах его добровольной ссылки слухи ходили разные; сам он в ответ на расспросы только вздыхал, мол, свет нынче не тот, предоставляя дорисовывать подробности воображению слушателей.

Сын его, Залетай, воспитанный на рассказах о светских подвигах предков, с младых ногтей отличался болезненной чувствительностью к вопросам дворянской чести. Однако здоровая среда, ежечасное наблюдение простой жизни и близость к природе вырастили его толковым и любознательным ребенком, проявившим хорошие способности к наукам. Первый в череде Пискуновых-Модных отправился он в столицу не для того, чтобы блистать в свете, а ради учебы во всемирно известном Университете магических наук, куда поступил, с блеском выдержав строгий экзамен.

Вот уже два года он возвращался в Спросонск на летние каникулы. О нем говорили как о молодом человеке с большим будущим, им восхищались за ум и прямоту, но все же складывалось подспудное впечатление, будто в нем несколько разочарованы. Слава предков порфирою лежала на плечах юноши, тянулась за ним шлейфом - сие одеяние было хорошо видно благородному обществу провинциального города.

Сознавал ли сам Залетай свое положение модного юноши; чувствовал ли исподтишка бросаемые на него вечно чего-то ожидающие взгляды? Трудно сказать.

В это лето он влюбился. Предметом страсти его стала премилая барышня Простаковья, дочка предводителя губернской службы магического надзора Добролюба Немудрящева. Залетай Высокович взялся ухаживать за ней пылко, но при этом с умом, обстоятельно и красиво, "натурально по-столичному", говорили спросончане.

На прошлой неделе он привел Простаковью Добролюбовну в сопровождении няньки в спиритографическое ателье Непеняя Зазеркальевича Сударого и заказал портрет своей возлюбленной, каковой и был отправлен ей на дом тем же вечером.

А вот сегодня модный юноша пришел в кафе "Обливион", где имел обыкновение завтракать Сударый, чтобы потребовать сатисфакции.

Оставалось только выяснить, по какой причине.

Однако с этим возникли сложности.

Модный юноша явно не знал, как себя вести. Точнее, знал, конечно, но понаслышке, и опасался сделать что-нибудь не так, а потому терялся и сбивался. Вместе с тем прямая натура его требовала быстроты и четкости действий, отчего он терялся и сбивался еще сильнее.

Гневно отвергая приглашение присесть, он попытался произнести: "Не считаю возможным для себя находиться к вам ближе, чем того требуют обстоятельства", - но уже к середине сбился, фраза угасла, и он просто выпалил:

- Не буду я с вами! Не желаю я…

- Что ж, если вам угодно говорить стоя, извольте, но, по крайней мере, объясните, в чем дело, - как можно спокойнее попросил Сударый, мучаясь от мысли, что все вокруг слышат эти нелепости.

Народу в "Обливионе" было как раз немного - ровно столько, чтобы каждое слово, произнесенное чуть громче, чем принято, услышали все без исключения. Пока на Сударого и Пискунова-Модного не оборачивались лишь потому, что жители Спросонска, принимающие завтрак в людных местах, обожали делать это, читая утренние газеты и обмениваясь мнениями, так что вокруг по-прежнему мирно шуршала бумага и шелестели голоса.

- Не о чем говорить, - заявил модный юноша. - Все и так… - Несколько совладав с собой, он выдал, наконец, достаточно звучную фразу: - Извольте отвечать, господин спиритограф, принимаете вы вызов или мне считать вас не только негодяем, но и трусом?

Не без труда сдерживая раздражение, Сударый произнес:

- Я дам ответ, только если вы соблаговолите объясниться.

- У вас незаконные чары! - воскликнул Пискунов-Модный, и оптограф с ужасом подумал, что теперь-то их точно услышат, причем не только в зале, но и на кухне, а то и на улице. - Что тут еще объяснять?

- Что вы мелете? - возмутился Сударый. - Какие еще…

- Не смейте увиливать, трусливое существо!

- Ну довольно! - приглушенно рявкнул Сударый. - Присылайте своего секунданта.

Залетай Высокович молча кивнул, как-то деревянно развернулся и покинул кафе. Сударый, усиленно стараясь не смотреть по сторонам, не менее деревянно развернул газету, не видя строчек, и поспешно проглотил остатки бифштекса, не чувствуя вкуса. Он поднял голову, лишь когда миловидная русалка в накрахмаленном переднике подошла к нему, чтобы взять плату. Только тут к нему вернулось ощущение реальности, и он не без удивления обнаружил, что мир ничуть не изменился, что кругом него все идет по-прежнему, шуршит бумага и шелестят голоса, а на лице русалки-официантки нет ни намека на какой-то особенный интерес к человеку, получившему вызов на дуэль от модного юнца, любимца провинциального города.

Наверное, они беседовали все же не так громко, как ему показалось. И слава богу! С секундантом Залетая Высоковича, вернее всего, можно будет поговорить спокойно и, наконец, выяснить, что случилось, а там, возможно, и вовсе свести дело к примирению…

Конечно, не раньше, чем наглый мальчишка извинится за свои дерзкие слова.

Сударый возвращался из кафе, нервно постукивая тростью по тротуару. А ведь какое чудесное было утро! В милом, уютном Спросонске, знаете ли, по-другому и не бывает. В любое время года - вёдро ли, хмарь, мороз - все едино: утро чудное, день прекрасный, вечер дивный, ночь изумительная. Так, во всяком случае, скажет вам любой нормальный спросончанин, и вы сами так непременно скажете, если поживете в этом городке хотя бы несколько лет.

Нет, конечно, вы можете и не согласиться. Вы ведь как, наверное, думаете: спросонское утро - вы битый час валяетесь на перине и потягиваетесь, жмурясь на лучик солнца, что пробивается через щель в занавеси, а в лучике том пылинки танцуют, и вы, пока прислуга вам, тоже без лишней спешки, кофе несет, неторопливо думаете о том, что надо бы серьезно с домовым поговорить насчет уборки; потом обстоятельно выпиваете три-четыре чашки кофею, потягивая трубочку, в которой душистый табак потрескивает, потом одеваетесь и идете, к примеру, в "Обливион", чтобы там, перездоровавшись с половиной квартала, скушать бифштекс, а хоть бы и яичницу с беконом да с пластиками помидоров с ладонь величиной, самую, такую, знаете, обыкновенную яишенку, укропчиком присыпанную…

Однако опустим подробности. Нет никакой надобности подробно рассказывать, как вы, ну в том же, например, "Обливионе", кушая бифштекс, шелестите газетой и обмениваетесь мнениями о прочитанном с соседями, - ведь ежели вы спросончанин, то не можете завтракать в общественном месте без утренней газеты и в большинстве случаев без сопутствующей глубокомысленной беседы.

Ну-с, а если так? Спустили вы ноги с кровати, а вам на спину прыгают и за горло хватают, и надо немедленно использовать все приобретенные в спортзале университета навыки борьбы голыми руками, чтобы освободиться от захвата, извернуться, скрутить соперника и прижать его лопатками к полу только для того, чтобы тотчас взяться за рапиру и прыгать с ней битых полчаса по верхнему этажу.

Сегодня Персефонию явно не хватало энергии: он сразу же дал себя бросить через голову, а потом едва-едва сумел уклониться от двух глубоких выпадов рапиры, каких Сударый обычно избегал, потому что на них упырь его ловил как маленького.

- Что с тобой, Персефоний? Ты не болен часом?

- Нет-нет, Непеняй Зазеркальевич. Просто ночь неудачная. Две мыши в захламленном подвале жадного купца. Туда кошки боялись заходить, чтобы не заплутать.

- Может, достаточно на сегодня?

- Ни в коем случае. Просто будем считать, что у вас фора - авось сумеете хоть раз меня коснуться.

- Хоть раз?

Сударый, конечно, уступал своему помощнику, но не настолько, чтобы в схватке надеяться только на случайности. Он азартно атаковал, нанося укол за уколом и тесня Персефония. Тот лишь вяло отбивался, правда, ни одного удара так и не пропустил. Но Сударый слишком поздно сообразил, что его водят за нос. Он попался - опять! - на глубоком выпаде, когда упырь, шагнув в сторону, проворно уколол его в бок.

- Банальная хитрость, Непеняй Зазеркальевич. Ведь говорил же я вам: фехтование - это бой хитрости. Можно изучить самые сложные приемы и проиграть, если все они будут написаны у вас на лице. Обязательно скрывайте свои козыри!

- Так, значит, не было двух мышей в захламленном подвале?

- Почему, были. Сначала две, потом еще… штук сорок. Так что я бодр и полон сил, а вы попались - и опять на самом простом…

Совершив утренний туалет, Сударый спустился вниз.

- Доброе утро, Вереда! Прекрасно выглядишь, тебе очень идет эта брошка.

- Спасибо, Непеняй Зазеркальевич. И вам доброе утро.

- Помнится, сегодня у нас не слишком много работы?

- Два портрета с наведенными иллюзиями и одна карточка на документы. Да, еще вы вчера просили показать вам с утра один снимок… - Она выдвинула верхний ящик стола и запустила в него обе руки, чтобы правой достать медную пластину, а левой придержать что-то мелкое - или, вернее, кого-то. - Вот, пожалуйста.

- Спасибо, Вереда.

Сударый взял пластину. На снимке запечатлен был образ радеющего об отчизне чиновника. Радел он, на взгляд оптографа, фальшиво, ненатурально как-то: морщил лоб, хмурил брови, задумчиво взбивал пальцами бакенбарды, а потом озарялся светлой, отеческой улыбкой. Ну, может, и не фальшиво, а просто театрально, водевильно даже, но явно не так, как сумел бы изобразить хороший актер.

Однако, вынув из кармана лупу и внимательно изучив снимок, никаких технических огрехов Сударый не обнаружил.

- Прекрасно. Можешь упаковать и отправлять по адресу заказчика.

- Интересно, что он станет делать с этим портретом, - промолвил, войдя в приемную, Персефоний. - Неужели прямо так и повесит у себя в кабинете? Ведь это смешно.

- Смешно, - согласилась Вереда. - Но попытаться доказать это клиенту - значит, обидеть его. Неразрешимая этическая проблема.

- Не вижу в ней ничего этического, - возразил упырь. - Почему-то студенту, жаждущему запечатлеть свою фигуру на фоне баталии, мы без особого труда можем растолковать, что излишества смешны. А чиновнику, возмечтавшему предстать перед всеми в крайне глупом виде, мы и слова не скажем. Это проблема социальная.

- Не думал, что ты социалист, - улыбнулся Сударый.

- Я бродяга, - парировал упырь, - а значит, завзятый реалист. Кстати, о реализме. Если не возражаете, Непеняй Зазеркальевич, я хотел бы попрактиковаться в создании иллюзий. Могу я сделать заготовку, пока вы завтракаете?

- Конечно, Персефоний, с удовольствием посмотрю, что у тебя получится, - кивнул оптограф, надевая пальто и шляпу. - Если понадоблюсь, я, как всегда, в "Обливионе".

Подхватив со стойки трость, Сударый открыл дверь и окунулся в хрустальный мир уходящей осени. Прозрачное небо, ледок на лужах, пар изо рта, и застоявшийся с ночи воздух холодит щеки. Разогретое упражнениями тело словно поет, впереди интересная работа - ну не чудесное ли утро?

И вот нате вам…

Итак, Сударый возвращался из кафе, зло стуча тростью по тротуару. Встречный народ раздражал, ледок на лужах подтаял и лужи брызгали грязью, воздух стал промозглым. Еще и собака какая-то облаяла ни с чего. Молодой оптограф взлетел по ступеням двухэтажного дома под вывеской, извещавшей, что здесь располагается "Спиритографическое ателье г. Сударого", и резко распахнул дверь.

В приемной послышался испуганный вздох. Сударый сдержал шаг, но все же успел разглядеть, как Вереда прячет под стол деревянную коробку и делает вид, будто сама кушает подсоленное печенье из блюдечка. Тот, кто сидел в коробке, был недоволен прекращением трапезы и яростно скребся.

- Кто-нибудь заходил, пока меня не было? - делая вид, будто ничего не замечает, спросил Сударый.

- Нет, Непеняй Зазеркальевич, - ответила смущенная девушка.

Устраивая трость на подставке, Сударый, чтобы не молчать, спросил:

- Вереда, ты не помнишь, к чему снятся бабочки?

- Смотря какие. Если однодневки, то к смерти. А вам бабочки снились? - обеспокоилась Вереда.

Сударый невольно вздрогнул:

- Нет, помнится, не совсем бабочки. Скорее мотыльки…

- Ну, это всего-навсего к глупости.

Сударый поморщился, уже жалея, что спросил.

- А, вспомнил! - приврал он. - Это была моль.

- К подлости, - сокрушенно прокомментировала Вереда. - Будьте сегодня осторожны, Непеняй Зазеркальевич.

Она непроизвольно забросила в рот печенюшку, и в спрятанной под столом коробке, затихшей было, словно ее обитатель тоже внимательно слушал, тотчас раздались настойчивые скребущие звуки.

Почему девушка до сих пор скрывала своего любимца, оставалось непонятным. О его существовании все в ателье прекрасно знали, хотя ни разу его не видели. Все догадывались, что Вереда сотворила кого-то мелкого, но строгими университетскими правилами не одобряемого. Никого это не смущало, благо любимец Вереды вел себя вполне прилично, вопреки первым опасениям домового по углам не гадил и мебель во время ночных прогулок не грыз. Более того, он уже принес немалую пользу, будучи избран хранителем одной довольно гадкой оптографической пластины…

Неприятное подозрение шевельнулось в душе Сударого при воспоминании о групповом портрете Рукомоевых. Торопливо скинув калоши и пальто, на ходу разматывая клетчатый шарф, кинулся он в студию. Там, чуть не споткнувшись о домового Переплета, бродившего по ковру с веником, метнулся к массивному шкафу. Достал из бокового отделения журнал наблюдений, пролистал… И сказал:

- Так, - хотя ни в какую ясную идею его подозрение еще оформиться не успело.

Переплет, бросив притворяться, будто подметает, раздраженно спросил:

- Ну что опять?

- Еще не знаю… - пробормотал Сударый, качая головой.

- А коли не знаете, так чего же "такаете"? Ох, Непеняй Зазеркальевич, несерьезного вы поведения человек. Вот батюшка ваш, Зазеркалий Причудович, у того все в доме ладом шло, а почему? Потому что степенностью отличался и спокойствием. Он-то небось по углам спозаранку не рыскал и на домовых не "такал".

- Да я ведь не на тебя, Переплет…

- Конечно, - прислонив веник к ножке демонстрационного стола, согласился домовой. - Я-то, поди, дело знаю. Всю ночь кручусь, прибираюсь, костюм ваш выглаживаю, сковородки чищу, солнце встанет - и то я в хлопотах. Вам бы работать побольше, а не в раболатории просиживать да статейки пописывать. Уже бы сейчас заклятого конкурента вашего, Кривьена де Косье, за пояс заткнули…

Назад Дальше