Зга - таинственный и мистический город, который пугает чужаков, но может щедро одарить тех, для кого он стал родным домом. Многие из тех, кто в нем вырос, наделены особыми сверхчеловеческими качествами, им становится доступным то, что не доступно обыкновенному человеку. Ведь Зга - это не просто город, это феномен, явление, недосягаемое для понимания и объяснения. Главные герои философского фантастического романа "Город Зга", вынужденно покинувшие Згу еще в подростковом возрасте, решают выяснить судьбу своего города, который к тому времени признан правительством смертельно опасным объектом. Роман Владимира Зенкина - книга не о выдуманных фантастических мирах, он о человеческих чувствах и отношениях - настоящих, земных, сегодняшних.
Содержание:
Глава первая 1
Глава вторая 5
Глава третья 8
Глава четвёртая 12
Глава пятая 16
Глава шестая 21
Глава седьмая 26
Глава восьмая 29
Глава девятая 36
Глава десятая 38
Глава одинадцатая 42
Глава двенадцатая 45
Эпилог 48
Владимир Зенкин
Город Зга
Валентине
Позавчера… завтра
Говорю вам тайну: не все мы умрём, но все изменимся.
Новый Завет. Первое послание к корифянам
Глава первая
- Пойди к ним на рассвете и скажи тайное утешение.
Иван Ефремов
И лишь следующей ночью явились всему мера и смысл. Ночью возник во мне Мик Григорьич.
- Мик Григорьич, дорогой! - радостно возопил я, - Как я счастлив вас видеть! Вы за двадцать лет ни разу не снились мне.
- Я тебе и сейчас не снюсь, глупый мальчишка.
- Что?! Значит опять? Значит, вы снова… здесь, в нашем реале? В прежнем облике?
- Ты всё ещё видишь меня прежним?
- Хотел бы… видеть вас прежним, Мик Григорьич, - смутился я, - Очень хотел…
- Ну вот. Что и требовалось доказать.
- Наверное, я что-то забыл, да?
- Конечно, забыл. За двадцать-то лет. Ну а кто я вообще, ты, надеюсь, помнишь? - усмехнулся Разметчик.
- Обижаете, Мик Григорьич.
- То-то. Разметчик - не поводырь. Ты сам скоро не сможешь быть прежним. Быстрей понимай.
Следующей ночью… А до того были утро и день. Поздним утром вдруг нагрянул участковый инспектор милиции и забрал мой паспорт.
- Для чего? - подозрительно спросил я, разглядывая инспектора. Белобрысый веснушчатый лейтенантик с неожиданно аполлоновым профилем и романтичной ямкой на подбородке. Ямка была совершенна. "Наверное, девушки влюбляются сперва в эту ямку, а потом уже в остального лейтенанта", - подумалось мне.
- Перерегистрация, - туманно ответил инспектор, оглядывая мою холостяцкую берлогу, - Через неделю вернём.
- Какая ещё перерегистрация? - упирался я, - Не слыхал ничего. И почему вы, а не паспортистка?
- Потому что так надо, - дружелюбно вздохнул лейтенант, - Вы не беспокойтесь, ни в чем к вам ни малейших претензий. Пустые формальности… можно сказать.
- Покажите ваше удостоверение.
- Ради Бога.
Я не унялся, разыскал телефон, позвонил в райотдел милиции подполковнику Мышкису, спросил, действительно ли данный лейтенант уполномочен забрать мой паспорт.
- Да, - задушевным бархатом ответил подполковник, - Будьте благоспокойны. На несколько дней. Ничего страшного. Но искренне просим вас ("Силы небесные - сколь галантно милиция наша вдруг заворковала!"), постарайтесь, пожалуйста, на это время надолго не отлучаться из дома. А уж, тем более, из города. Из города вообще не надо. Нет, что вы, никоих к вам подозрений! Нет, что вы, никаких подписок о невыезде! Всё в отменном благопорядке. Но всё-таки… постарайтесь.
Недоуменно пожимая плечами - что это ещё за тайны мадридско-милицейского двора - я отдал паспорт. Зря.
…- Почему так, Мик Григорьич? Так несправедливо. Вы же знали. Вы могли тогда… воспрепятствовать. Не позволить всем обмануться.
- Ты рассуждаешь, как лентяй-обыватель. А ещё лучший мой ученик.
- Какой, к черту, лучший! Раз я уехал… Я тоже думал, что можно стать счастливым без Зги.
- Многие стали счастливыми.
- Ну ещё бы! Такие условия. Никогда никого не переселяли на таких условиях. Лучшие города, включая столицу. Прекрасные квартиры, особняки. Выгоднейшее трудоустройство. Да ещё льготы какие-то высосали из пальца. Подозрительная щедрость. Это в нашем-то Отечестве.
- Зга - не город. Зга - явление. Не для всех.
- Да. Но увезли-то всех.
- Чтоб отстранились. И слава Богу, если отстранились. Пусть живут спокойно. Пока.
- А кто не смог? Кто остался сподобным?
С Юраном мы встречаемся в четыре на Ласокском вокзале. Юран уже ждал меня на ступенях под колоннадой.
- Ты какой-то расстроенный, - заметил он.
- Все в порядке, - бодро плеснул я ладонью, - Где мы сегодня, на третьей?
- Давай на третьей.
Мы пересекаем огромный, кишащий озабоченным людом, вестибюль, спускаемся в подземный переход, ведущий к платформам. Трижды в неделю мы с Юраном играем на перроне перед поездами. Юран - солирующая скрипка, я - кларнет-аккомпанемент. Аранжировки Юрана. Инструменты тоже его. Он - профессионал, когда-то играл в филармонии в камерном оркестре. Ушел оттуда по причине каких-то внутренних интеллектуальных дрязг. Он избегал говорить об этом. Возможно - по причине своего въедливого характера. Ещё возможней - из-за элементарного пьянства. Впрочем, и сам оркестр вскоре после того благополучно скончался без зрителей и без зарплаты. Я - дилетант-любитель, выступал только в студенческой самодеятельности. Но Юран мной в общем доволен. За год он меня многому обучил, разыграл и приладил к своей игре весьма недурно, заставил понимать себя с полувзгляда и полузвука.
Даём концерты на вокзале. Нормально. Встаём на перроне в сторонке, подальше от репродуктора и от людских стремнин. Поезда приходят - уходят. Перрон захлёстывается народом - опустевает. Играем. Спокойно, негромко, себе в охотку. Какая корысть? Никакой корысти. Леди Музыка лишь. А что на газетке на асфальте футляра кларнетного вишнево-бархатный распах-намёчек, так то почти что и случайность. Внимания можешь не обращать. А обратишь, кинешь монетишку - не обидимся, будь здрав и счастлив, отъезжающий-встречающий человече. Леди Музика с тобою, верна-благородна. И потребна тебе много более, чем полагаешь.
Первое время донимали вокзальные упыри-мздоимцы, один деловее другого. Расчислили истинного деловаря-уполномоченца, обтолковали четкий отстёг, делимся с ним. Самозваная шушера враз испарилась. С ментовской патрульнёй тоже делимся, но тут четкости нет, кто понаглей - тому больше. Себе остаётся когда как, в пределах червонца на брата. Бывало - по два. Случалось - по нулям. Не Бог весть, какая работа. Но - работа. Не чересчур жирен доход. Но - доход.
Однако сегодня концерта у нас не вышло. Едва успели расположиться, расчехлить, опробовать инструменты, настроиться на игру, как к нам подошли трое. Знакомый двухсержантный милицейский патруль, многажды прибыльно для себя встречавшийся с нами на вокзальных перронах. Третий - неведомый полубоксовый затылок в чёрном костюме. C плечами, проламывающими пиджак. Затылок вежливо, но недвусмысленно предложил нам убираться.
- Прошу прощенья, - завозражал я, обращаясь не к Затылку, а к патрулю, - Кому мы мешаем? Мы же приличные люди. Договоримся…
Патруль безмолвствовал. Затылок, не снизойдя до объяснений, повторил свою фразу.
- Но на каком основании? Что, у нас в стране введено чрезвычайное положение? - лез я на скандал.
Благоразумный Юран дернул меня за рукав.
- Не исключено, что кое для кого и чрезвычайное, - невозмутимо ответил Затылок, - Впрочем, вы можете остаться, - повернулся он к Юрану, - Вам не возбраняется.
- А мне? - опешил я, - Мне?.. По какому праву?
- К вам тоже никаких претензий, - Затылок с интересом разглядывал кларнет в моих руках, - Но вам временно… Вре-мен-но не следует находиться на вокзалах, в аэропортах, автостанциях и прочих местах, связанных с прибытием-отбытием транспорта.
- Я никуда не отбываю и не прибываю, - огрызнулся я.
- Тем не менее, - терпеливо, тем же ровным вязким голосом сказал Затылок, отчего-то избегая взглядывать мне в глаза, - Кто знает… А вдруг вы нырнёте в отъезжающий восточный поезд и…
- Что и? - искренне недоумился я, - Почему в восточный?
- Ничего. Нельзя. Есть причины.
- Что? С какой стати? Какие причины? Я требую объяснений. Я пока ещё свободный человек.
- Пока ещё - да, - с задумчивой угрозой сказал Затылок. Это меня окончательно взорвало. Я забыл про всякую осторожность.
- Слушайте, вы! Кто вы там, не знаю и знать не хочу. Когда вы предъявите ордер на мой арест или основание для моего задержания, тогда я уйду отсюда. А пока я могу оставаться, где пожелаю.
- Затылок тоже озлился, отбросил дипломатичность.
- Когда я предлагаю уйти, - чугунная лапа его легла мне на плечо, - граждане не уходят. Граждане удаляются рысью, переходящей в галоп. Потому что, в противном случае - я могу продолжить знакомство в другом, плохо оборудованном для счастья месте. И никаких ордеров мне для этого не потребуется. Запомни, "свободный человек". Если ты ещё хоть раз вякнешь!..
Мы встретились с ним взглядами, и букет взгляда его состоял из обычного для подобных типов профессионально-кланового: бесчувствья-превосхожденья, всеможности, серого стального напора.
Но вдруг в них, в легированных глазах этих юркнул зайчик утлого страха, пятнышко желтой паники, беспричинной, безлогичной, от этого - неуправимой. Мелькнуло и сгинуло, и Затылок отвел взгляд. И я понял, что я… что из меня это, из моих что-то глаз…
- Уберите руку, - сказал я.
Затылок убрал. Медленно, не сразу. Убрал.
Они втроём торчали перед нами и ждали. Мы переглянулись и стали укладывать инструменты.
* * *
…- Каждый сам. Вникай снова. В себя. Хватить жить в глухоте.
- Я жил, Мик Григорьич. Я двадцать лет жил! Один я? Предопределение? Двадцать лет - прахом! Я виноват? Я. Нет спора. Но…
- Ты был честолюбив. Талантлив. Притяжен к конкрету. Ты отвернут был от себя. Ты хотел скорей состояться. Здесь. В ортодоксе.
- Хотел… Я - нуль, Мик Григорьич. Со всеми своими талантами, образованностью, складом ума. Нуль! Без работы. Без идей-целей. Без семьи. Без злости на себя, способной поднять человека. Полуалкоголик-интеллигент. Играю на вокзале для пропитания и для…
- Знаю я.
- Откуда, Мик Григорьич? Ах да…
3
Пол-литруха "Столичной". Литровый флакон какого-то лимонадообразного пойла. Четыре помидора. Триста грамм порезанной колбасы. Свежий, ещё теплый батон. Два пластмассовых стаканчика. Джентльменский экспресс-пикниковый набор в пакете. Пакет у Юрана. Я несу чехлы с инструментами.
Предложение поехать ко мне, посидеть без помех после колебаний было отвергнуто Юраном - далековато всё-таки ко мне добираться. Предложения пойти к Юрану не возникло вовсе, Юран, в отличие от меня, был счастливо отягощён женою и двумя пацанами-младшешкольниками весьма не херувимской кроткости, вряд ли мы плавно вписались бы в данный семейный интерьер. Решено было спуститься к речке Закорючке (прозванной так за рваненькое извивистое русло), там и расположиться на травке под укрывом зелёных кущ. Душевную смуту, вызванную вокзальным инцидентом, надлежало утишить-пригасить вековечным способом.
Мы шли к спуску мимо двух новых свежезаселённых близнят-шестнадцатиэтажек. Вокруг ещё не убрали строительный хлам. Огрызки бетонных плит под окнами, сломленный пополам лестничный пролёт, некрашеная деревянная будка, небрежно сложенные в стопу сетчатые оградительные щиты.
Среди привычного новосельного хаоса резвились дети.
Многоэтажность вообще неприятна моей душе. Я не люблю высь, я люблю ширь и долгие годы житья в гигантском городе не изменили меня. И теперь, проходя мимо серых небоскрёбчиков, задрав голову, я без восторга обозревал бетонные оборки балконов, верхние окна, отражающие блики предзакатного неба, и думал - хорошо, что моя квартира на первом этаже. Жить там, в душевном висе меж землёю и небом - увольте.
Меня привлек маленький, еле различимый белый комочек на подоконнике последнего этажа. Котёнок? Оконная створка была приоткрыта внутрь, котёнок сидел на краю и смотрел вниз.
- Видал героя? - показал я пальцем Юрану, - На самом краю сидит, дурило. Сдует сквозняком. Или спихнёт рамой. Куда хозяева смотрят?
И через пару секунд произошло именно то, что я беззаботно предположил.
Оконная створка дёрнулась от резкого сквозняка, возможно, при закрывании входной двери и столкнула котёнка.
Он успел, извернувшись, уцепиться коготками за край подоконника, повисел, дрыгая задними лапками, ищя опору, с тонким бессильным мявом сорвался вниз.
- Ах ты ж! - сокрушённо выдохнул Юран, дёрнулся, было, поймать, понял - не успеет. Никто не успеет.
Котёнок ещё не умел группироваться и управлять своим тельцем, он летел, кувыркаясь, как плюшевый пупс.
"А н-ну-у!.." - вдруг стиснулись зубы мои, и по спине брызнул льдистый озноб, и взгляд, вцепившийся в белого смертника, стал жёстким, стеклянистым, и боль-напряженье просыпалась в затылке, и взбарабанила кровь в висках…
В обрывок секунды во мне без меня стряслось это, и падение котёнка примерно на высоте четвёртого этажа стало быстро замедляться, словно он упал в прозрачный кисель. Кувырки его прекратились, он приземлился на бетонную отмостку, как под парашютом, всеми четырьмя лапками. Стоял, мелко дрожа, тараща глаза-бусины на подбегавших детей.
Я тёр затылок, разгоняя крапины боли.
Юран ошарашено уставился на меня.
- Что? Эт-то… Это - ты что ли? Н-не понял…
- Похоже, я, Юрик. Сам не понял ещё. Впервые такое.
* * *
…- Ничего не зря, - говорите вы. Но я не сделался ни сильней, ни мудрей, ни добрее. Даже ждать не научился.
- Ну кое что всё же понял ты, я полагаю.
- Вы о чем, Мик Григорьич?
- Да продолжение всё тех же простых истин. Из твоей юности. И наверное, ещё одна. До которой уж ты-то должен был дойти.
- Не знаю. Не шёл я никуда, я топтался на месте.
- Обязан был. Ты жил только разумом. Гуманными амбициями. Никакой порядок разума не переходит в страсть. Без побудительной искры. Разум - скаляр. Страсть - вектор. Движитель. Где твоя искра, куда ты дел её? Сподобен, говоришь? Это нужно теперь доказать. Ибо Зга, её смысл - всё-таки, в тебе. Как и в других, немногих.
- Мик Григорьич, помилуйте, погодите! Осените меня или дайте самому простичься. Я стал глупее, чем был, мне нужно время.
- Нет у тебя больше времени.
4
Нетвёрдой походкой поплёлся домой Юран. Я стоял на троллейбусной остановке, смотрел ему вслед. Его спина была почти пряма, почти беззаботна. Но беззабота эта - водочкин лукавый подарок, надолго ли достанет её? А там опять с утра, а то и с вечера за порогом родного дома прежний муторный неустрой, прежние ржавые черви, сверлящие душу, мозггде бы что заработать, какую б халтурку словить. Случайные заработки - препаршивая вещь, по себе знаю. Сегодня вдруг подфартит, отломится приличный кус, а завтра - хоть харей об стенку, хоть подыхай с голодухи, хоть бутылки ходи ищи по помойкам. Мне-то ладно, а ему каково с семьёю? Это при всём при том, что Юран - музыкант класснейший, аранжировщик от Бога. Ему бы гастролировать по заграницам с каким-нибудь оркестром виртуозов. А он - на вокзалах или, коль вдруг посчастливится, в третьесортных кабаках-гадюшниках на подменах. Жена его продавщица, холодная лотошница. Постоянный заработок, повезло. Ух, повезло! - у неё тоже консерватория за плечами плюс девять лет педагогичества в музыкальном училище. Стране нужны лотошницы, а не нужны музыканты. Такая замысловатая страна.
Юран дошагал до перекрёстка, обернулся, бодро, слегка качнувшись, махнул мне рукой на прощанье, исчез за поворотом.
Подошёл мой троллейбус. Протолкавшись к заднему окну, почти упершись лбом в стекло, я бездумно следил за убегающим назад сумеречным асфальтом.
Я был досадно трезв, водка не взяла меня сегодня, не пошла; с трудом осиленные пол-стакана - явная для меня аномалия.
Наверное поэтому в голову мне лез всякий выспренный вздор. Насчёт того, что путь наш жизненный, ни есть ли он, как этот текущий назад щербатый тёмный асфальт, и зрить дано нам его лишь в окно заднего вида, и спиною неотвратимо сидим мы к грядущему нашему, даже если сидим лицом, вцепясь в руль, в блаженном наиве, что подвластна нам и управима нами наша судьба-шарабан-троллейбус; спиною-спиною - и ведомо нам лишь откуда уехали, а вот при-едем куда - Бог весть. И гнать-понукать судьбу, и роптать за смутный норов её и за ненежность к нам, ею везомым, стоит ли, не зная причин пути и срока Конечной Станции. Может, лишь в миге последнейшем эти причины и открываются нам и принимаются нами бессомнительно, просветленно.
Ты не согласен со мной, ох не согласен, жизневелитель, сноб, крепыш-здоровяк; брито-полированный (крутая мода) череп, густое золото нашейной цепи, серьга-бриллиант в ухе, бескариесные, мерно терзающие жвачку челюсти, нехилые отливки плеч под тенниской, сильные пальцы на руле суперновенького "Бьюика" - блескуче фиолетовой зверины с красивым змееньем эмалевых цветно-пламенных языков на борту и на крыше.
На обгон, на обгон тебе б, да троллейбус глуп, не даёт, не жмётся к обочине, да встречное движение плотно, как назло. Но выбрал-таки момент, рявкнул, отогнал вправо лопуха-троллейбуса, прошевелил губами нелестное в адрес водилы, мощно рванул вперёд, исчез из заднего стекла, из моего обзора.
Ах и увы, а ну как, зря поспешаешь ты невесть куда, а ну как, вовсе не так кротка, не так глянцевита фортуна твоя, как преданный "Бьюик"! И извечным манером, спиною вперёд едешь ты с резино-незрячим лицом на затылке. И путь твой оставшийся отчего-то не длинен. И много ранее, чем ожидаешь, твоя Конечная Станция, где выходить тебе и обращаться в ничто. Почему-то вдруг так показалось мне, отзвякнуло во мне, глядючи на тебя через заднее несвежее стекло. Уж извини, может, ошибся…