- Касательно других способов… - протянул Алёша. - Не знаю… Понимаете, у нас на широкомасштабные исследования попросту не было времени. И вряд ли оно найдётся в ближайшие дни, если не месяцы. Выделить вещества в чистом виде чрезвычайно сложно. Они нестабильны, легко разрушаются. И ещё. Это уж прямо фантастически звучит, но поверьте, так дела и обстоят. За пределами некого ареала, почти точно совпадающего с границами Сарацинского района, даже следы экзотических веществ в рыбе исчезают. Абсолютно, напрочь. Словно вилку из розетки выдёргивают. Такое ощущение, будто само существование "деселерина" и "акселерина" возможно здесь и только здесь. А между тем вода внутри этого "ареала" не содержит никаких посторонних включений. Ни химических, ни биологических, ни радиоактивных. Вода как вода. Разве что значительно более чистая, чем мы привыкли встречать. Поэтому наша передвижная лаборатория - единственный в мире центр изучения загадочных форм "А" и "Д". А мы с Яшей единственные естествоиспытатели, приобщившиеся здешних тайн - практики и теоретики. Максимальная концентрация "деселерина" и "акселерина" отмечена в рыбе, выловленной возле возле деревни Серебряное.
- Посёлка, - машинально поправил я его. - Посёлка Серебряное. Господа, а ведь в этом что-то есть… Один мой близкий родственник, муж старшей сестры, считает, что наш район определённо необычен. Экзотичен - по вашей терминологии. У него целая теория разработана об этом. Дескать, где-то здесь находится точка соприкосновения нашей вселенной с иным измерением. Таким, в котором главными, фундаментальными законами являются вовсе не те, что у нас. Эпицентр надфизических, неофизических, суперфизических, метафизических - как пожелаете - возмущений, вызываемых соприкосновением вселенных, качается по сложной траектории с конечными точками в Петуховке и Серебряном. Отсюда множественные случаи проявления в обоих посёлках и на прилегающей территории сверхъестественного, а то и волшебного… Да, впрочем, если желаете, поговорите с ним лично. Я вас с удовольствием познакомлю. Кстати, мои юношеские записки об исторических чудесах здешних мест и о загадочных жителях - в том числе об Артемии Трефилове - тоже у него. Его зовут Антон Он работает заместителем директора завода по вопросам охраны окружающей среды.
- Антон Басарыга? - воскликнули мои собеседники в голос. - Так мы же его отлично знаем!
Ветви старой ивы раскачивались под ветерком - плавно, словно водоросли, тихонько постукивали в стекло чердачного окна, скребли по крыше. Замечательная крепость из песка, сооружённая Машенькой под деревом ещё позавчера, до сих пор пребывала в добром здравии и обзавелась вдобавок знаменем над башней. Возле главных ворот замка валялся на боку забытый вездеход "Бархан".
Подняв игрушку, стараясь не громыхать воротами, я просочился во двор. Шикнул на проснувшуюся собаку, готовую приветственно взлаять, и заскользил вдоль стены. В сенцах было немного светлей. Из распахнутой дверцы, выходящей в сад, ко мне обращала насмешливый лик огромная красноватая Луна, едва поднявшаяся из-за чёрного леса. Я прокрался на цыпочках к дверному проёму и высунул любопытный нос наружу.
Обнявшись, на садовой скамейке сидели Антоха с Ольгой. Ольга приклонила голову к мужниному плечу, а тот что-то пылко говорил вполголоса, показывая свободной рукой в небо. Умилившись и смутившись, я попятился. Под ногой зашуршала пластиковая плёнка, приготовленная для каких-то садово-огородных надобностей. Антоха повернулся на звук, обрисовав на фоне звёзд свой весьма привлекательный, по мнению многих женщин, усатый профиль.
Отдалённо похожий на профиль покойного "квина" Фредди Меркьюри.
- Не может быть, - в волнении зашептал я, продолжая пятиться. - Нет, это только игра теней! Ведь у чёртова "дяди Тёмы" был сын. Сын, а не дочь! Он ещё в машинки играл перед домом, в песочной куче.
Память услужливо подсказала мне, что где-то году как бы не в позапрошлом, Машенька в порядке эксперимента соорудила себе потрясающую прическу авангардистской направленности. Для скрепления непослушных прядей находчивый ребенок пользовался пластилином. Вследствие чего пришлось её после запечатления на фото- и видео-носители постричь "под мальчика".
"Бархан" выпал из моих ослабевших пальцев.
Дневник Антона Басарыги. 9 мая, пятница.
Победа! Я имею в виду не только великий всенародный праздник, но и маленькую викторию местного значения. Путём многоходовых комбинаций, основанных на богатом опыте школьных педагогов и станового нашего пристава, старшего лейтенанта Коновалова, вычислили казнителей кошек. Каким образом? Можно было бы напустить туману, однако к чему? Секрет прост: искали глубокие следы кошачьих когтей на блудливых ручонках. Отсеяв поцарапанных, но безвинных (тут-то и шёл в дело богатый опыт), следственная бригада успешно добралась до малолетних преступников. Оказались братцы Меркульевы, а с ними приблудный сарациногородский шпанёнок Клаус. Это, безусловно, кличка. Человечье имя Клауса доподлинно неизвестно. Вроде, Коля.
Сашка Меркульев, глава семейства, находится в отъезде и о том, что его наследники подались в младосатанисты, счастливо не ведает. Нина же Меркульева, глубоко возмущённая хтонической продвинутостью сыновей, учила их уму-разуму берёзовой дрыной, заготовленной на черен к навозным вилам. Предполагаю, что в гневе она была не только страшна, но и чрезвычайно быстра. Ибо тинэйджеры Меркульевы скрыться от материнской науки не успели. Старший лежит с сотрясением мозга, младший - с переломом руки, коей пытался защитить голову от берёзовой каши. Менее серьёзные синяки и ссадины на их телах не поддаются счёту. Братьев пользует баушка Зайцева, потомственная знахарка не из последних, поскольку обращение к официальной медицине может быть чревато возбуждением уголовного дела.
Опомнившаяся Нина рыдает над делом рук своих.
Участковый о детских травмах осведомлён, но ничего, по обыкновению, не предпринимает. Ждёт заявления. Которого, скорей всего, не будет.
Клаус же - между прочим, вдохновитель чёрных месс и распорядитель мерзостными обрядами - укрылся и замёл следы. Он и прежде-то бывал в Петуховке набегами - промышлял мелким браконьерством рыбы, рэкетом младших школьников и прочими беззакониями. А смотался он оч-чень вовремя! Широкая поселковая общественность категорически настроена против него. Атаман добровольной казачьей сотни Бердышев грозит содрать с поганца шкуру нагайкой и едва ли не линчевать. Боевая слега Нины Меркульевой тоже наготове. Да что там! Убеждён, попадись сегодня Клаус в руки писателю этого дневника, писатель забыл бы на время о христианском всепрощении и оборвал говнюку уши с корнем. А также выбил бы вдобавок пару-другую зубов. С корнем же. Стыдно, да. Праведная ярость, однако, сильнее стыда.
Странное дело. Филипп, с которым отношения мои всегда были превосходными, который день ведет себя невразумительно, едва не отчужденно. Смотрит, заломив бровь, будто хочет спросить о чём-то неловком, сказать что-то нелицеприятное, но никак не решается. Он же, отводя глаза в сторону, привёл ко мне намедни одного из ихтиологов. Скорей всего, именно эта аудиенция и являлась причиной его маяты. Не знал, как я отнесусь к навязанной им - мне беседе с геем.
Гостем выступил младший из естествоведов - Алёша. Тот, что строен и спортивен, что безбород, зато дважды пропирсован в губу. Тот, чьи волосы пострижены замысловато и кардинально обесцвечены перекисью водорода, с редкими жёлтыми прядями. Был он улыбчив, в замечательно отглаженной одежде, вёл себя беспредельно вежливо и скромно. Рыбой не вонял. С необычным для его сексуальной ориентации живым вниманием косил на Ольгу, когда она мелькала в поле зрения. А ещё он был любознателен. До чрезвычайности. Занимала его главным образом судьба заводчиков Трефиловых, особо Артемия свет Федотыча. А также мои теории о примате в здешнем бытии метафизических законов над ньютоновскими.
От псевдонаучных разговоров я мягко, но непреклонно отказался, пожурив попутно Филиппа за болтливость. Хоть я и не отношусь к последовательным материалистам, всё равно негоже составлять у окружающих впечатление обо мне, как о мечтателе со странностями. Мало ли чего я навоображаю себе, мало ли чем поделюсь с ним на правах родственника? Конфиденциально, между прочим, и приватно. Он состроил повинную гримасу, развёл руками, а затем поспешил убраться варить чай с травами и резать капустный пирог.
Я выволок из-под кровати "дембельский" фибровый чемодан - ещё тестя, - украшенный с одной стороны кучей открыток под лаком, с другой - грандиозным полотном кисти безвестного армейского живописца, под лаком же. Открытки, наклеенные не без представления о постмодернистском дизайне, представляют чудесные виды различных городов Чехословакии, где тесть отдавал Родине патриотический долг. На картине ядовито-лазурное небо в кудреватых облаках с хвостиками тритонов рассекает могучий сверхзвуковой реактивный самолет, похожий обводами на стратегический бомбардировщик ТУ-95. Он уносит счастливых "дедов" домой. Остался позади аэродром, бетонные плиты которого выразительно иссечены строгими буквами "ВВС ЗГВ" и датами: 1962-1965. Возле памятных плит стоят маленькие человеческие фигурки: генерал с золотыми лампасами, махающий вслед самолету фуражкой и троица голоногих девиц, в чьих лапках вьются по ветру полупрозрачные газовые платочки. Очевидно, это жестокосердно брошенные русскими солдатами влюбленные чешки и словачки. Провожающие печальны, если не сказать переполнены горем - гений художника сумел передать это с чудовищной силой, не развеявшейся за сорок лет.
В чемодане хранятся историко-краеведческие записки аж трёх поколений Капраловых. И одного поколения Басарыг, представленного мною.
Я расстегнул заедающие замки, откинул крышку (изнутри украшенную фотографиями популярных в шестидесятые актрис) и достал парочку тетрадок. А потом принялся рассказывать, где-то приукрашивая, где-то домысливая и привирая, изредка обращаясь к тексту, но чаще к памяти. После возникновения Филиппа с чаем и пирогами я иногда апеллировал к нему, как собирателю части документов. Но он был довольно скуп на комментарии; со значительно большим энтузиазмом налегал на сдобу. Помощь его, в основном, сводилась к рекомендациям воздержаться от тех или иных подробностей, освещённых им ранее. Получилось в результате примерно следующее.
…Во второй половине восемнадцатого века этот глухой край населен был не густо. Стояла деревянная крепостца Сарацин-на-Саране, несколько русских крестьянских сёл, включая Петуховку, несколько марийских, татарских и башкирских деревень. Государство и нарождающуюся буржуазию в лице, скажем, вездесущих Демидовых он интересовал только в першпективе. Поскольку разведанных полезных ископаемых здесь не имелось, а искать их не хватало ни времени, ни средств. Или руки не доходили. Как во всякой порядочной глуши, была тут своя разбойная ватага, на равных соперничающая с властью за право диктовать законы. Возглавлял её отпетый мерзавец Трефилка Косой, в свободное от бесчинств время носивший личину купца сукном и скобяными товарами. Казачки из Сарацинского гарнизона время от времени щипали банду, но разгромить полностью (тем паче поймать атамана на горячем) не выходило - разведка у Трефилки была поставлена на совесть.
Однажды, а именно, в году 1756-ом, ватажники проведали, что из крепости собирается по перволедью санный обоз. Не то в Невьянск, не то в Императрицын, а то и в самый Оренбург. Вроде, рыбный. "Неужто тамока своей рыбы мало?" - задумался Косой. "Вот не верю, и всё тут!" - воскликнул он перед особо приближенной братвой, предвосхищая Станиславского, и хватил шапку оземь.
Обоз был обречён разграблению.
Засаду разбойники устроили тактически безупречно. От избранной точки до Сарацина было сутки ходу, никакая помощь не поспеет. Да и не собирался Трефилка рассусоливать, думал покончить с делом за минуты. Река в том месте ненадолго разливается, образуя широкий плёс, открытый всем ветрам и пулям; зато берега словно на заказ - высоки, обрывисты и густо поросли кустарником. Выше и ниже плёса речное зеркало здорово сужается, что позволяло устроить классические завалы из подрубленных деревьев.
И вот время "Ч" настало. Падал необыкновенно густой снег. Вьюжило. Ватажники скалили зубы, грели дыханием пальцы и ждали. Показался обоз - девять саней, пятеро казаков с пиками. "Эвона как! Это што, с пикам-то молодцы - рыбу никак охранять?!" - ещё раз порадовался собственной прозорливости Трефилка. Он пронзительно свистнул. Повалились сосны. Хлестнул первый выстрел - для острастки, под ноги. И вдруг сценарий рухнул. Ожидаемой паники среди обозников не поднялось. Возницы быстро скучковали сани, на одних розвальнях откинули полог, откуда показалось злобное рыло снаряжённого двухдюймового "единорога". Пушчонка рявкнула, плюнув картечью по кустам. Закричали раненые разбойники, сразу несколько. Казаки изготовили пики и сабли к бою, рванулись галопом вроссыпь - туда, где берега были поположе. Над рекой раздался зычный голос: "Берегитесь, канальи лесные, а того лучше тикайте, ежели жизнь дорога! Ибо на государственный транспорт напали, за что казни скорой и неминучей преданы будете!" Пушка стрельнула снова.
Сопротивление добычи поддаёт хищникам азарта. Трефиловские варнаки много превосходили противника числом и не знали страха смерти, потому что каждый давно поставил на себе жирный крест. На государство они однозначно клали с прибором, а мудрёное слово транспорт говорило им, что пожива, видать, будет богатой. Загорелась безжалостная схватка. Разбойники, ценой потери двух третей личного состава убитыми и ранеными, взяли верх. В санях, наряду с морожеными тайменями да судаками и тёплыми трупами защитников, они обнаружили блестящие лепёшечки размером в детскую ладонь. Полным-полно металлических лепёшечек, отлитых в самодельную форму для грузил к рыбачьим сеткам. Серебро, поняли счастливые победители. Трефилка, кривясь от боли в порубленном боку, бросился искать по саням живых. Его, больше чем рана, мучил вопрос: "Откель столь много?" Ему повезло, он нашёл обозного старшину, который при первой опасности удачно спрятался под дровнями с драгметаллом, отчего остался невредим. Трефилка задумчиво посмотрел обозному старшине в глаза и вдруг устало улыбнулся. Никого эта улыбка не насторожила, а зря! Побросав мёртвые тела под лед, разбогатевшие, как и не мечталось, разбойники ретировались. Следы их совершенно замело уже к вечеру.
Через неделю Сарацинский комендант нашёл подметное письмо. В нем грамотно и подробно давалась информация, как отыскать логово шайки Трефилки Косого, а также указывалось лучшее время для нападения. Прилагались и начерченные умелой рукой кроки местности. Карательная экспедиция выступила немедля. Пьяные ватажники были истреблены казачками практически подчистую. В живых остался один. Его люто пытали, дознаваясь, куда пропал одноглазый атаман и где начальник обоза - большой государев человек, бергмейстер. Между прочим, единственный, кто доподлинно знал координаты серебряной жилы. Старатели-то - и крепостные, и вольные - вот беда, поголовно погибли в схватке на плёсе. Пленённый варнак не знал ничего. Под калёным железом он только проклинал предательство Трефилки да звал весь в слезах матушку, прося у неё прощения, у покойницы, за житуху свою пропащую, беспутную. Однажды ночью он нашёл сил удавиться на собственных кандалах.
Два года спустя в Сарацин-на-Саране заявился прямиком из столицы богатый купец, одетый, однако же, не по званию, а в немецкое. В парике, лицом бритый, с крестом на шее и при грозной бумаге. То была купчая, за печатью едва ли не императорской канцелярии, а уж Берг-коллегии точно. Все земли по реке Арийке, от сих до сих по государственному реестру, переходили во владение подателя бумаги, Устина Трефилова. С разрешением строить заводы и разрабатывать недра. Для грядущих работ пригнал Устин две сотни крепостных с Волги. Один глаз его был, между прочим, перевязан чёрной ленточкой, что породило вкупе с говорящей фамилией всяческие толки. Например, сколько и кому нужно сунуть, чтобы такая, в общем-то, невозможная купчая - на царские, повторяю: царские земли! - стала реальной? Или каким образом человечишко подлого звания может вдруг получить орден и сделаться столь важной птицею? Но особо болтливых и востроглазых живо забили в колодки без объяснения причин. Их поглотила Сибирь. Слухи пропали. Трефилов открыл рудник, построил металлургический заводик, при них - посёлок и начал добывать серебро. Посёлок назвали без затей, Серебряным. Добытый металл он честно продавал государству по установленным ценам. Весь ли? Как знать…
К началу двадцатого века Трефиловы сделались хозяевами целой империи. Пусть небольшой, но крепкой. Штук пять заводов, серебряный рудник, железный рудник, карманные уездная полиция, чиновничество, суд. Ну и прочие сопутствующие прелести. Жили они исключительно в столице, где по случаю прикупили дворянский титулок вместе с уютным особнячком, но на охоту либо гульбу приезжали сюда. Охоту они до смерти уважали! До смерти!… Особенно волчью и медвежью.
В 1903 году, зимой, поднятый из берлоги медведь оказался пестуном-трёхлетком, жившим по какой-то извращённости злодейки-судьбы всё ещё с мамкой-медведицей. Егеря о мамаше не прознали, а собаки… Собаки почему-то тоже подвели. Пестуна баре застрелили и расслабились. Пили Шустовский коньяк, хохотали, поворотясь спинами к разорённой берлоге. Тут-то медведица, при которой был вдобавок малыш-сосунок, и вырвалась на оперативный простор. Мстить за отпрыска-переростка. Лайки бросились замаливать вину и отрабатывать хлеб, но у них мало что вышло. В травле медведя главное для собак - ухватить зверя зубами за яички, после чего он становится послушным - прямо шёлковым. С медведицей, по вполне очевидной причине физиологического порядка, такой номер не удался. Пришлось собачкам обходиться медвежьими пятками, что на порядок слабее по степени психического воздействия и на порядок - вспомните пословицу - опаснее. Первыми под звериную лапу подвернулись Трефиловы: глава семьи Федот и его старший сын Кирилл. Отбивались практически голыми руками: бутылка да разделочный нож - несерьёзно, игрушки; сами рычали жутко. Стрелять в беснующийся, брызжущий кровью, роняющий шерсть клубок егеря не решались. Итог краткой и яростной рукопашной заставил содрогнуться. Прежде чем погибнуть (острый узбекский нож Федота отыскал-таки яремную вену в толстой медвежьей шерсти), свирепое животное страшенно поломало обоих охотников. Кирилл Федотович умер сразу, а папаня пережил его на цельные сутки.
Руководство делами, следовательно, перешло к младшенькому, Артемию. А тот слыл волокитой, вольнодумцем, мелким поэтом и крупным балбесом, но никак не хозяйственником. Подтвердил он свою отчаянную глупость почти сразу. Дабы не тянуть на горбу непосильную ношу наследной индустрии, Артемий велел продать всю недвижимость. За исключением Серебрянского рудника и плавильного завода, особнячка в Петербурге, а также малого дома в Петуховке; деньги же распорядился обратить в ценные бумаги. Компании, чьи акции надлежало приобретать, выбрал сам. Чем он руководствовался, остается тайной, однако компании те не просуществовали и года. Думается, его элементарным образом "кинули".