Опять, как и в первый раз, камни исчезли без плеска. Место удара немедленно вспухло, выстрелило щупальцами. Разин с радостью увидел, как заполняется грязью обнажившееся ранее дно. Он кидал и кидал камни, то и дело отбегая и стараясь не думать, успеет ли он и поможет ли это Зубову. Тот еще кричал, значит, был цел. Напротив Разина "грязь" уже грозно встала валом, отростки при всей их медлительности лихорадочно шарили по берегу, и Разин с ужасом видел, как после их прикосновения бесследно исчезают редкие травинки.
Он улучил момент и кинул взгляд на другой берег. Там начинался "отлив". На суше остался лишь один отросток, который более не тащил, а лишь держал Сергея. Действовало!
Он швырнул последний камень и заплакал от бешенства. Здесь берет был гол. Он бросил еще компас, кривой нож, которым выкапывал корни. Теперь оставалось только броситься самому.
Ну нет: этот последний гибельный козырь он прибережет. Разин схватил ближайший ствол низкорослого дерева. С силой, удесятеренной отчаянием, рванул. Почва под деревом напружинилась, но корни еще держали. Тогда он навалился всем весом, гнул дерево, бил по нему кулаками - и растянулся в обнимку с деревом в опасной близости от щупалец. Но теперь это не имело значения. Он закрутил ствол над головой, как пращу, и метнул. На этот раз "грязь" слабо ухнула. Секунду ствол еще держался снаружи, потом его заглотнуло.
И тут Зубов вырвался. Опрометью, спотыкаясь, падая, помчался прочь.
Разин не скоро нагнал его. Они долго шли молча, постепенно сбавляя шаг. Вокруг по–прежнему шелестел ветер, на листьях дрожали капельки росы, по небу лениво плыли облака, но теперь друзей заставлял вздрагивать любой шорох, ибо они не верили больше в спокойствие окружающего.
Каждый думал о своем. Зубов о том, что же это такое было, но путного ничего придумать не мог и злился. А Разина природа грязи беспокоила мало: стоит ли ломать голову над тем, что несомненно и скоро перестанет быть загадкой. Пытаясь оправдать свою беззаботность, он размышлял над предательством случая, но успокоения не находил. Ибо все объяснение сводилось к тому, что они - первопроходчики - герои, распираемые сложными знаниями современности, забыли простую, сугубо земную, дедовскую, а потому наивную для них поговорку: "В тихом омуте черти водятся".
УРОК ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ
Расплавленный черный металл в песке. Железная рвань обломков, хаос, гарь. Зеленоватые брызги кристаллических ячеек вокруг. То немногое, что уцелело при ударе и вспышке.
- Пошли, - сказал Огнев. - Все ясно.
Напоследок он обернулся. Даже скалы опалены. Тень катастрофы запечатлелась в граните. И где‑то посреди хаоса, уже неотделимая от марсианской почвы, крохотная деталька, небрежно сработанная там, на Земле. Пустяк, мелочь. И нет ракеты, нет сотен тонн долгожданного груза.
Молчаливый спутник Огнева пожал плечами.
- Главное, что там не было человека.
"Разумеется, главное! - хотел воскликнуть Огнев. - Но человек там был. Тот, который снебрежничал. Там, на Земле. Человек, лишенный теперь доверия".
Но вслух он этого не сказал. К чему?
Они шли по склону, и пейзаж казался им безотрадным, как никогда. Тусклый песок, тусклый свет маленького солнца, синюшные вздутия эретриума на камнях. Цвет марсианских растений словно предостерегал о яде, который их пропитывал.
Ветер уныло свистел, и он тоже был ядовит. Можно было сколько угодно трубить о победе над Марсом, о покорении планеты - пустые слова. Люди были вынуждены окружать себя земным воздухом, есть земную пищу, бояться булавочного прокола в стене изоляции, отделяющей их от всего марсианского. Они чужаки, которые живут здесь лишь благодаря рейсам грузовых ракет - этой ненадежной миллионокилометровой пуповине, протянувшейся через космос. Чужие в чужом мире - к этому невозможно было привыкнуть.
И меньше всего Топу - овчарке Огнева, которую тот привез "в целях исследования воздействия марсианских условий на животных". Пес, комичный в шлеме, опустив голову, трусил сейчас у ног хозяина. Впрочем, резвость давно покинула его. Первые дни в его горле клокотал вой. Потом он свыкся, притих и только, пользуясь любой возможностью, тыкался влажным носом в ладонь Огнева, печально ловил его взгляд, словно вопрошая: "Нам плохо тут, хозяин. Давай уйдем".
Огнева раздражало молчание шагавшего рядом Серегина. "Хоть бы болтовней отвлечься…" Неудача с ракетой, конечно, не была катастрофой. Серегина - того она почти и не касалась. Что ему, геологу, имеющему дело с камнями? А тут думай, как расширить гидропоническую станцию, чтобы не экономить каждый грамм пищи, ломай голову, как разнообразить блюда из хлореллы, как избавится от солей в трубах системы очистки. Ведь полиоксиловые трубы, на стенах которых вода, извлеченная из атмосферы Марса, не отлагает солей, погибли с ракетой. И запчасти для вездехода тоже. Черт возьми, его "героическая" работа первопроходца чересчур напоминает обязанности домоуправа! Трубы, очистка, ремонт. И постоянная зависимость от всех этих мелочей. Не менее половины усилий уходит на поддержание той самой стены изоляции, которая так стесняет жизнь. Иногда ему казалось, и трудно было отделаться от навязчивой мысли, что крохотные, герметично изолированные комнаты станции - это своего рода тюремные камеры, и скафандры тоже камеры, только движущиеся.
- Что, скоро починим вездеход? - как будто назло спросил Серегин. - Надоело пешком топать.
Огневу захотелось выругаться.
Но ответить он не успел. Топ внезапно рванулся - шерсть дыбом, глухое рычание рвалось из‑под шлема.
- Топ, что с тобой?
Еще не закончив вопроса, Огнев получил ответ. Из‑за скалы на людей выкатился шмек, видимо, пасшийся в зарослях эретриума. Паучьи лапы несли животное бесшумно и быстро как колеса, и он мгновенно очутился в опасной близости. Роговидные глаза шмека отливали красным.
Ему наперерез бросился Топ. Трубки от баллона прыгали на спине собаки.
- Топ, назад! - заорал Огнев, выхватывая пистолет. Ничего страшного в нападении шмека не было. Даже безоружный человек в скафандре с гидроусилителями мог ударом бронированного кулака обратить шмека в прах. Немножко ловкости и знания повадок, чтобы избежать острых когтей, - вот и все.
Но Топ встретился со шмеком впервые. Он не подозревал, что его прыжки только мешают людям. Им владел многовековый инстинкт, воспитанный человеком: на хозяина нападают, надо отвлечь нападение.
- Назад, Топ, назад! - кричали Серегин и Огнев, опустив пистолеты. Стрелять было невозможно из‑за собаки.
Слишком поздно. Шмек был слабым, но необычным противником: его подогнутые внутрь тонкие лапы могли распрямляться с молниеносностью пружины. Прыжок - лапа шмека со свистом опустилась на собаку. В следующее мгновение взъяренный Топ грудью ударил противника. Тело шмека развалилось с сухим шорохом.
Серегин подбежал к собаке первым.
- Все, кончено, - глухо сказал оп.
Лапа шмека, как бритва, полоснула по воротнику шлема, и тот сполз с головы собаки. Топ лежал ка боку, судорожно хватая пастью воздух. По высунутому языку катилась пена.
- Пришла беда - раскрывай ворота, - сказал Огнев, тщетно пытаясь приладить собаке шлем.
Бесполезно. Топ дышал наружным воздухом. В нем было достаточно кислорода, но окислы азота убивали хоть не мгновенно, но неотвратимо.
Казалось, и Топ понимал это. Он попытался лизнуть руку Огнева. Из его глаз катились слезы, бока судорожно опадали.
- Прекрати… - отвернулся Серегин.
Огнев поднял пистолет. Глаза собаки взглянули на него с укором и тоской. Пистолет заходил в руке.
- Не могу, - глухо сказал Огнев.
- И я тоже, - тихонько ответил Серегин. - Но так будет лучше.
Он прицелился, готовясь нажать спуск. Но не успел.
Вой прокатился над скалами, эхо умножило его, вознесло к фиолетовому льдистому небу. В этом вое будто прорвалось давно сдерживаемое отчаяние пса, вся его ненависть к холодным красным равнинам Марса, чужому солнцу, негреющему свету. И словно ненависть придала ему силы, он вскочил, бешено закрутился, разбрызгивая пену. Но в конвульсивных движениях все же была какая‑то определенность. Топ словно искал что‑то среди камней и песка. Брюхо и задние ноги волочились, но он упрямо полз к ему одному известной цели.
Огнев попытался сглотнуть комок в горле. Пес грудью упал на бугорчатый вырост марсианского растения, рвал губчатую, склизкую массу.
Серегин спрятал пистолет.
- Инстинкт. Сейчас он - обезумевшее животное, которое помнит, что от смерти иногда спасают лекарственные травы.
- Здесь нет трав…
- Инстинкт этого не знает. Он повелевает - ищи. Земля, Марс - страх смерти стирает разницу, отчаяние приемлет обман. Что ж, по крайней мере он нашел быстрое избавление от мучений.
Огнев отвернулся, чтобы не видеть конца. Но когда он снова обернулся, Топ еще жил. Огнев заставил себя наклониться. В неподвижных глазах пса черной волной вставала смерть. Взгляд остекленел, он шел оттуда, откуда уже не ждут ответа, Огнев невольно тронул свой шлем движением, каким на Земле в таких случаях обнажают голову.
- Морские свинки погибли от яда эретриума через тридцать секунд, - сказал Серегин, - собака держится дольше.
Педантизм Серегина даже не возмутил Огнева. "Прости меня, Топ. Мы по доброй воле пришли сюда, где даже жизнь поражает смертью. Ибо знали зачем. Тебе же Марс не был нужен, тебе было трудней. Прости".
И он, уже не колеблясь, навел пистолет.
- Подожди, - остановил его Серегин. - Опыт надо довести до конца.
- Это жестоко.
- Это необходимо. Ради науки. А он… он все равно ничего уже не чувствует.
Глаза Топа закрылись. Только легкая дрожь еще выдавала жизнь.
- Нет, это жестоко, слишком жестоко!
Крик хозяина как будто разбудил Топа. По мышцам ног прошли сокращения, глаза открылись, пес поднял голову, попытался встать.
Серегин и Огнев попятились.
Топ уже стоял на подкашивающихся ногах. Бока проваливались при каждом выдохе, но он дышал, дышал все более шумно и радостно, марсианским воздухом.
- Что это? - прошептал Огнев.
Топ шагнул к нему, но чуть не упал. Серегин подхватил его на руки. Пес благодарно лизнул стекло шлема.
Так они стояли долго и глядели на чудо - живого Топа. Со страхом, что чудо вдруг кончится, что юлова Топа бессильно упадет и надежда, ошеломляющая, нежданная надежда, угаснет. Но Топ жил и даже удивленно повизгивал: почему так необычно молчат люди?
- Да–а… - проронил, наконец, Огнев, - да–а…
Он неловко потоптался. По–прежнему ничего не понимая, он смятенно протянул руку, коснулся шереги пса. Рушилась вера во враждебность Марса, но пыль обвала еще застилала новую даль.
- Яд, - вдруг отчетливо сказал Серегин, в упор глядя на Топа. - Яд, которого не было и нет. Нигде. Есть лишь узколобые метафизики. Мы.
- Как? - Огневу показалось, что он ослышался.
- Ты же биолог, тебе видней. - Серегин уже не скрывал иронии. - Эретриум - яд, и марсианский воздух - тоже яд. Но минус на минус дает плюс не только в математике.
- Да, конечно, - машинально согласился Огнев. - Ага! - У него мелькнула догадка. - Уж не хочешь ли ты сказать…
- Вот именно. Человека можно убить поваренной солью и спасти ядом змеи. Абсолюта нет в природе, он есть только в наших умах.
- Но это общеизвестно! Яд, который можно нейтрализовать ядом же…
- Ах, общеизвестно! Тогда почему раньше мы… Растерянный взгляд Огнева оборвал его на полуслове.
Огнев озирался, словно видел Марс впервые. Песок был сер, даль уныла, солнце светило тускло, все было обычным, неживым, но ослепительный рассвет прозрения уже стирал марсианские тени. Ничего не изменилось, кроме представления людей об окружающем, и изменилось все. Так чувствует себя слепой, когда к нему приходит зрение.
- Топ! - закричал Огнев. - Иди сюда, сукин ты сын!
Пес с готовностью подпрыгнул, Огнев подхватил его и закружил на руках. Он танцевал, бережно обходя синюшные вздутия эретриума, которые теперь казались ему прекрасней роз, ибо в них был эликсир, могущий приобщить людей к жизни Марса. Где яд, там и противоядие, где горе, там и радость, где незнание, там и открытие - это так же верно для Марса, как и для Земли, потому что диалектика властвует всюду.
ЗАЧЕМ?
Долго думали машины, долго думали ученые. Из конца в конец планеты Орби перекатывались потоки информации, дробились, сливались, смешивались, кристаллизовались в формулах, наделяли бессонницей умы, сжигали предохранители блоков памяти. Решался вопрос вопросов: как лучше дать о себе известие предполагаемым цивилизациям других миров?
И средство было найдено.
- Друзья! - объявил председатель Ученого Совета. - Вековым спорам и поискам пришел конец. Коротко резюмирую вывод. Бесконечность расстояний делает невозможным полет к далеким мирам. Варианты сигнализации радиоволнами, космическими лучами, нейтринными потоками, полями тяготения неудовлетворительны по двум причинам. Во–первых, такими сигналами сложно охватить всю Галактику. Во–вторых - это главное, - их может принять лишь высокоразвитая цивилизация: тем самым мы заранее суживаем круг поиска.
Для нас теперь ясно, что сигнал должен быть очень простым, очень броским и адресовать его надо сразу "всем, всем, всем". Этому назначению отвечает свет, ибо его видят все разумные на всех ступенях развития.
Остается пустяк: как наилучшим образом решить эту задачу технически? С радостью сообщаю, что такое решение найдено. К ближайшей звезде запускается автоматическая станция, которая вечно будет кружить вокруг нее. Установленные на ней лазеры по заданной программе станут управлять звездными реакциями. Звезда будет то разгораться, то тухнуть. Ее пульсации и станут нашим посланием Галактике. Единственная пульсирующая звезда в ночном небе - разве не привлечет она внимание даже неподготовленного ума? Не побудит задуматься над вопросом: "3ачем она мигает?" Это и есть оптимальный вариант межзвездной связи.
Планету Орби сотрясали аплодисменты.
…Была теплая благоуханная ночь. Струились фонтаны Версаля, Красавица подняла томный взгляд.
- Зачем эта звездочка мигает там, в небе?
Кавалер тряхнул напудренными локонами парика и изысканной любезностью проворковал:
- Это ангелы любви подмигивают нам, моя дорогая, Красавица была довольна ответом.
…Была ночь, наполненная ревом моторов. Тихонько стонали стекла. Докладчик вытер пот.
- Резюмирую: природа вспышек пульсирующих звезд объясняется взаимодействием гравигенных квази–флюктуаций с пульсацией квантов по закону убывания релеевской поляризации сингулярного пространства.
Докладчик сошел с кафедры. Аудитория вежливо похлопала - она была довольна объяснением. Вопрос "зачем?" перед ней не вставал - всем давно было известно, что его бессмысленно задавать природе.
Но звезды не слышали ни первого, ни второго объяснения. Они мигали: каждая по своей программе. Теперь их было много - пульсирующих маяков Вселенной. Потому что любая цивилизация, достигнув определенного уровня развития, неизбежно находила оптимальный вариант межзвездной сигнализации. И никого уже эта особенность неба не удивляла.
ПРЕИМУЩЕСТВО ШИРОТЫ
День в газете похож на шахматную партию, каждый раз новую. Трудно лишь заранее угадать, кто будет очередным партнером - желчный изобретатель вечного двигателя, светило мировой науки или юноша–агроном. Потому состояние мгновенной готовности стало для Андрея Сегдина привычным. Можно разбудить научного журналиста среди ночи; он - если он настоящий журналист! - сразу поймет объяснение конструкции свеклоуборочного комбайна, выкажет знакомство с проблемами генетических болезней и поделится с вами последними новостями астрофизики. Таким профессионалом и был Сегдин. Любой специалист знал свою область в сто раз лучше Андрея, но ни один из них не имел представления и о половине того, что знал Андрей о всей науке.
В то утро, не успел Андрей сесть за стол, как зазвонил телефон. Шахматная партия началась, кто‑то делал первый ход. Андрей снял трубку, его лицо приняло озабоченное выражение.
- Да, да, спасибо. Конечно, буду! А что, причина по–прежнему неизвестна? Нет? Вот ситуация…
Повесив трубку, Андрей сгреб утренние газеты, чтобы прочесть их в машине. Сообщения не радовали. "Новый шквал землетрясений!", "Земля пробудилась!", "Где произойдет следующий взрыв?" - черные заголовки о черных вестях.
Теперь перед совещанием оставалось мобилизовать память, чтобы в немногие минуты спокойствия, дарованные поездкой, успеть расставить по порядку все до последней мелочи.
Месяц назад, двадцать седьмого июня, жители маленького приволжского городка были сбиты с ног (кто сидел - сброшены со стульев) сильным толчком. Он длился секунду. Всего на секунду ожила Земля, колыхнула здания и наполнила воздух треском лопнувших стекол. Урон был незначительным. Но какая буря поднялась среди сейсмологов! Весь опыт геофизики, выходит, ничего не стоил, если сильное землетрясение случилось там, где его не должно было быть, - на Среднерусской равнине. Впрочем, наука не любит необъяснимых явлений. Тотчас вспомнили, как двести миллионов лет назад тектонически спокойный участок Среднерусской платформы стал ломаться в судорогах рождения гор, которые ныне известны под названием Донецкого кряжа и отнюдь уже не производят впечатления гор. Не началось ли и в Приволжье нечто подобное?
Гипотеза была хоть куда, но через день ее вдребезги разбил новый толчок. На этот раз дрогнули полесские сосны. Их вершины несколько минут раскачивались в ослепительной синеве летнего неба, и весь мир ошеломленно следил за ритмичными взмахами пушистых веток. Объяснений было выдвинуто несколько; высказаны они были весьма неуверенным голосом.
Далее неожиданности следовали одна за другой. Земля вздрагивала то там, то здесь, и никто не знал, что и где случится завтра. Потом необъяснимые землетрясения стали наблюдаться в Северной Америке и на юге Канады. А затем и в Западной Европе. Закончилось все это не далее как позавчера, в субботу, грандиозным и страшным фейерверком. В пустынном Лабрадоре взлетели на воздух миллиарды кубометров земли, ослепительный столб газов поднялся в небо. Вертолеты срочно доставили на место происшествия геологов, и микрофоны радиорепортеров разнесли по всему свету их озадаченное "Гм!". В Лабрадоре возникла типичная "трубка взрыва", одна из тех, в которых добывают алмазы.
Но об алмазах, понятно, никто уже не думал. Если до сих пор неожиданная активность планеты пугала лишь своей таинственностью, то теперь…, Где произойдет следующий взрыв? Вообще что происходит с планетой? С нерушимой твердью, к спокойствию которой так привык человек? Сегдину достаточно было кинуть взгляд на улицу, чтобы убедиться: это беспокоит не только его. Но услышит ли он что‑то новое на совещании, куда его любезно пригласили?
***
Зал был велик, импозантен и полон народа. С лепного потолка улыбались купидоны. Хлопали откидные, обшитые черным дерматином стулья. В простенках высились мраморные бюсты великих ученых. Сегдина всегда удивляло чудовищное несоответствие между обстановкой и действием. Жеманный стиль екатерининской эпохи, казенная мебель недавнего прошлого и дерзкие идеи, прокладывающие дорогу в двадцать первый век, - одно плохо сочеталось с другим. Но ведь сочеталось!