Ошибка. Строй наших мыслей и чувств, наша духовная сущность порождены Землей. Ее закатами, травами, светом ее дня, темнотой ее ночи. Ибо все органы чувств - а вне их нет общения с миром - идеально приспособлены к земным условиям. Впрочем, идеально ли? Зрение и на Земле нередко обманывает нас - в сумерках, при встрече с миражами. Оно, как и другие органы чувств, не идеально соответствует даже земным условиям. Тем менее должны мы ожидать, что они будут соответствовать качественно иной обстановке.
Так оно и есть. Осязание, обоняние, слух сразу перестала служить нам, едва мы вышли в космос. Настолько, что функция разведчиков с успехом была передана автоматам! Ибо нельзя осязать вакуум, невозможно слушать пустоту.
Но мы не ощутили большой потери, потому что зрение продолжало служить нам, а оно дает львиную долю информации. Правда, нам пришлось прибегнуть к светофильтрам…
Мы идем все дальше и дальше по пути вынужденного отказа от непосредственного восприятия макромира.
Какие последствия будет это иметь для человека и человечества, судить не берусь. Но что они будут значительными, сомнения нет. Ибо изменение обстановки меняет самого человека. Земное человеческое "я" не может остаться прежним, когда наступит время расселения на другие планеты. Это произойдет не скоро, но об этом надо думать сейчас.
Итак, в макромире тоже намечается барьер, преодоление которого потребует отказа от многих привычных сторон нашего духовного мира и приобретения новых, если мы хотим сохранить свое "я" цельным.
Где пролегает этот барьер? Я убежден, что мы уже встретились с ним. Меркурий - та ступень нашего движения, на которой нам отказало уже и зрение. Мы видим здесь не то, что есть на самом деле, ибо наше зрение решительно не приспособлено к меркурианским условиям. Участникам второй экспедиции придется смотреть - да, да, просто смотреть! - на пейзажи Меркурия через призму какого‑нибудь хитроумного прибора. Иначе их будут поджидать те же ловушки, что и нас.
Но даже обыкновенное оконное стекло влияет на наш эмоциональный контакт с внешним миром. А уж полный отказ от непосредственной связи с окружающим…
Опасно ли это? Не думаю. Объективно процесс направлен на обогащение и расширение человеческого "я". Когда‑то духовный мир человека не включал в себя ничего, кроме Земли. Со временем Земля станет лишь частью нашего "я"… Но вряд ли это расширение и обогащение будет идти гладко, ибо оно связано с ломкой многих основ. Задача моей науки - психологии - и многих других облегчить переход нашего "я" к новому качеству.
Возможно, я в чем‑то ошибаюсь. Возможно. Но лучше ошибаясь глядеть вперед, чем не ошибаясь стоять на месте, робко потупив взгляд.
Я кончил".
Полынов посмотрел на крохотный, пульсирующий в такт его дыханию, кристалл. Синий, как небо Земли, кристалл, навечно вобравший в себя его мысли.
Вокруг плыла чужая ночь, отсчитывая для людей, быть может, последние часы. Но один из них безмятежно спал, словно дома, а другой думал о будущем. А где‑то далеко третий готовился прийти к ним на помощь. И, как это ни странно, как это ни противоречиво, Полынов чувствовал себя спокойно и счастливо. Сегодня он сделал больше, чем за всю свою жизнь.
КОСМИЧЕСКИЙ БОГ
1. Корабль, терпящий бедствие
Не колеблясь Полынов двинул в прорыв ладью. Кинжальный удар, точно нацеленный в солнечное сплетение обороны противника.
Гюисманс нахмурился. Желтыми, как у мумии, пальцами он с сожалением тронул короля. Мельком взглянул на часы.
- Не повернуть ли доску? - предложил он.
- Что‑то вы рано сегодня сдаетесь, дорогой патер.
Полынов летел на Марс пассажиром в надежде отдохнуть по дороге от выматывающих обязанностей космического психолога; он даже не представлял, сколь утомительным окажется для него безделье на таком корабле, как "Антиной". Если бы не шахматы, он и вовсе чувствовал бы себя отщепенцем среди веселья и развлечений, которыми здесь убивали время.
- О, это сдача с продолжением. Ибо взявший меч от меча и погибнет. Пока вам нравится такая диалектика, верно?
Костлявое лицо патера раздвинула улыбка. Улыбка–приглашение уголками губ. В Полынове ожил профессиональный интерес.
- По–вашему, я человек с мечом?
- Вы тоже. Кто строит - тот разрушает, не так ли? Но диалектика, которой вы поклоняетесь, как мы - богу, она погубит вас.
- Да неужели?!
Полынову стало весело. "Это в нем, должно быть, тоже профессиональное, - подумал он. - Лет тридцать человек проповедовал, не выдержал, потянуло на амвон, или, как еще там называется это место…"
Он устроил ноги поудобней, оглядел проходившую через салон девушку - ничего, красива, - мысленно подмигнул патеру.
- Конечно, погубит, - продолжал тот, не отводя взгляда, - ибо закон вашей диалектики гласит, что отрицающий обречен на отрицание. Вы отрицаете нас, придет некто или нечто, и оно поступит с вами так же.
- Могу посочувствовать, - кивнул Полынов. - Прихожане не идут в храм, а? Что делать, история - не шахматы, ее не переиграешь.
- Но спираль, и потому путник может вернуться к тому месту, откуда он шел.
- Вы сегодня нуждаетесь в утеш…
Плавный толчок качнул столик. Несколько фигур упало., за стеклянными дверями салона кто‑то шарахнулся, но все перекрыл грохот джаза, и ломаные тени танцующих снова заскользили по стеклу.
- Нуждаетесь в утешении, - закончил Полынов, нагибаясь и подбирая с пола фигуры. - Но софизмы никогда…
Он поднял голову. Собеседника не было. Гюисманс исчез беззвучно, как летучая мышь.
Белый король, упавший на стол, тихонько покатился к краю - корабль незаметно для пассажиров тормозил. Полынов пожал плечами, поймал короля, утряс шахматы в ящик и вышел из салона.
У двери с надписью на пяти языках "Рубка. Вход воспрещен" он помедлил. Музыка доносилась и сюда, приглушенная, однако все еще неистовая, скачущая.
- Трын–трава, - сказал Полынов. - Пируем…
Издерганные ритмы музыки осточертели Полынову, и он в который раз пожалел, что связался с этим фешенебельным лайнером, с его вымученным нескончаемым праздником.
В рубке было полутемно, светлячками тлели флюоресцирующие детали шкал, над бездонным овалом обзорного экрана шевелилась синяя паутина мнемографиков, раскиданная по табло.
- Кто там? - недружелюбно спросил голос, и Полынов увидел Бергера. На груди дежурного пилота болтался радио–фон, ворот форменной рубашки с золотыми кометами был расстегнут. - А, это вы, камрад… Догадываюсь, что вас занесло сюда. Нет, это не метеорный поток.
- Тогда что?
Бергер кивнул на экран. Второй пилот отодвинулся. В черной глубине среди неподвижных звезд вспыхивали позиционные огоньки сигналов бедствия.
- Кто?
- "Ван Эйк" какой‑то. Не слышали о таком?
- Нет, теперь слишком много кораблей. Но вы‑то должны знать, чьи рейсы…
- Это не рейсовый лайнер.
- Кажется, вы правы, - вгляделся Полынов. - Разведчик. Но что с ним? Он гасит огни!
На экране осталась лишь одна красная звездочка.
- Авария. Берегут энергию.
- Радио?
- Зона молчания. Влетели полчаса назад.
- Скверно. Так берегут энергию, что не могут промигать о характере аварии?
- Полетел ретроблок.
- Это серьезно.
- Куда серьезней. Говорят, что подробности сообщат на месте.
- Моя помощь не потребуется? Раньше я был врачом.
- О жертвах не сообщалось. Ага, опять замигали. Сейчас отвалит их шлюпка.
- Может, лучше нам…
- Как же! Старт нашей шлюпки услышат пассажиры.
- Ну и что?
- Хм! Вы забыли, какой у нас пассажир? - Бергер язвительно усмехнулся. - Дамы, узнав об аварии, чего доброго, валерьянки запросят.
- Но, но, Бергер, ты потише, - предостерегающе сказал второй пилот. - Вылетишь с работы…
- А мне плевать. Мы не должны скрывать своих убеждений. Вот товарищ Полынов меня поймет. На экране метнулась яркая вспышка.
- Отвалили, - заметил второй пилот.
Бледно–оранжевая полоска, исторгнутая дюзами шлюпки, медленно росла приближаясь.
Лишь опытный человек мог ощутить толчок.
- Классно причалили, - определил Бергер. - Интересно будет взглянуть на гостей.
- Задержка минимум на тридцать часов, - буркнул второй пилот. Его насупленный профиль заслонил экран.
- Ерунда, наверстаем, - ответил Бергер. - Хотите пива, камрад?
Полынов кивнул. Бергер вскрыл жестянку.
Однако отхлебнуть он не успел. Дверь с грохотом распахнулась. Две тени выросли в проеме. По глазам резанул ослепительный луч фонаря.
- Какого дьявола! - отчаянно щурясь и прижимая к груди жестянку с пивом, вскричал Бергер.
- Спокойно, - холодно произнесла тень. - Руки вверх!
На уровне своей груди Полынов увидел пирамидальное дуло лайтинга. Из рук Бергера выпала жестянка, пенным фонтаном плеснув на пол. Второй пилот вскочил. Нервно дернулся лайтинг. Из дула брызнула лиловая вспышка. Второй пилот осел; его перекошенный рот ловил воздух.
- Руки! - заорала тень. - Не глупить!
Полынов и Бергер повиновались. Собственные руки показались психологу свинцовыми, когда он их поднимал.
- Что все это значит?.. - прошептал Бергер.
- Молчать! Кругом! Марш в коридор!
- Но раненый! - воскликнул Полынов.
Дуло лайтинга подтолкнуло его к выходу.
Трясущиеся пассажиры и члены судовой команды были проворно выстроены вдоль стены коридора. Ошеломленному Полынову казалось, что он видит дурной сон, в который врываются соскочившие со страниц истории эсэсовцы, а их жертвы цепенеют от страха.
Часовой в сером глянцевом комбинезоне замер у выхода, лайтинг он держал наперевес. Тот, на кого падал его взгляд, сжимался и бледнел.
Прошло пять минут, и десять, и пятнадцать. Дрожь передавалась от плеча к плечу, как ток. Элегантные костюмы обвисли проколотыми пузырями. Строем белых масок застыли лица. Кого‑то донимала нервная икота.
Часовой вдруг сделал шаг в сторону, пропуская детину с непропорционально крупной, какой‑то четырехугольной, словно обтесанной взмахами топора, головой. Детина пошарил взглядом, ухмыльнулся, подошел, переваливаясь, к крайнему в шеренге. Хозяйским движением он обшарил его карманы, выхватил бумажник, документы и не глядя швырнул их в сумку. Обыскиваемый - холеный седоусый старик - вытянулся, страдальчески морщась и пытаясь улыбнуться.
Большеголовый перешел ко второму, толстенькому бразильцу, который сам с готовностью подставил карманы, к третьему, четвертому. Поведение бандита отличала заученность автомата. Он неторопливо двигался вдоль шеренги, помаргивая; его сумка пухла.
У Полынова темнело в глазах от злости. Часовой даже привалился к косяку; лайтинг он установил меж ног; вероятно, баранов он больше бы остерегался, чем этих людей, скованных ужасом. Он и не позаботился подняться на площадку винтовой лестницы, а встал в двух шагах от своих жертв. Крепкий удар в челюсть Большеголовому - вот он как раз поравнялся с Бергером; крайние бросаются на часового; тот, конечно, не успеет вскинуть оружие; отобраны два лайтинга, с двумя бандитами покончено. Сколько их на корабле - шлюпка вмещает пятерых, ну, шестерых…
Идиоты. Так близко освобождение, так немного нужно для победы - чуточку решимости, молчаливого понимания, уверенности в соседе! Нет, безнадежно. Здесь безнадежно. Эти бандиты знают психологию толпы, иначе они не были бы так беззаботны…
- Я протесту–у-у–ю!
Все вздрогнули.
- Я супруга сенатора! Сенатора США! Вы… А–а-а!
Большеголовый тупо посмотрел на вопившую даму - она дергалась всем телом, перья райской птицы прыгали на шляпке - и спокойно влепил ей пощечину. Вторую, третью - со вкусом. Сенаторша, раскрыв рот, мотала головой. Большеголовый раскурил сигарету, глубоко затянулся и с удовлетворением пустил густую струю дыма в лицо женщины. Сенаторша всхлипывала, не смея опустить руки, чтобы стереть слезы.
"Что же это такое, боже, зачем?" - услышал Полынов прерывающийся шепот. Он чуть повернул голову и встретился с детской беззащитностью, с мольбой и болью во взгляде девушки. Она стояла рядом с Полыновым. Большеголовый уже поравнялся с ней. Его равнодушное лицо несколько оживилось. Он внимательно осмотрел мальчишескую фигуру девушки - у нее на переносице выступили росинки пота, - пошевелил губами. Его толстые, с нечищеными ногтями пальцы тронули плечо девушки - она вздрогнула, глаза потемнели от гнева, - скользнули ниже. Он засопел.
- Брось, ты, сволочь! - выдохнул Полынов. Большеголовый, отскочив, вскинул лайтинг; глаза у бандита были совершенно прозрачные. Упреждая выстрел, Полынов обрушил на него бешеный удар правой под подбородок. При этом он почувствовал неизъяснимое удовольствие. Гремя оружием, Большеголовый шлепнулся о стену, точно куль грязного белья. Поверх голов часовой ударил лучом лайтинга. Как по команде все рухнули на пол. Кроме Полынова и девушки. Она вцепилась в него, стараясь прикрыть собой от выстрела, и тем сковала бросок Полынова к оружию Большеголового. Часовой аккуратно ловил Полынова на мушку. Тот едва успел стряхнуть девушку. "На коленях, все на коленях…" - тоскливо успел подумать он.
- Отставить! - внезапно гаркнул кто‑то.
Лайтинг часового брякнул о пол. На площадке винтовой лестницы скрестив руки стоял Гюисманс.
2. Моральная проблема
Бандит, словно полураздавленный краб, ворочался у ног Полынова. Он мотал головой, разбрызгивая слюну и кровь. Его скрюченные пальцы тянулись к отлетевшему лайтингу.
Гюисманс прошествовал по коридору, наклонился к Большеголовому и негромко сказал:
- Встать, дурак.
Ответом было рычание.
- Встать, говорю! - Гюисманс заорал так, что даже Полынов вздрогнул.
Большеголовый утих. Стоя на четвереньках, он силился подняться, но у него разъезжались колени.
Затаив дыхание, все с тайной надеждой смотрели на Гю–исманса. Он заметил взгляды и холодно улыбнулся.
- Лицом к стене! - презрительно бросил он. И тотчас обернулся к Полынову.
- К вам это не относится, любезный. Я еще не взял реванша за проигранную партию, не так ли?
Спокойствие этого сухопарого человека в черном, его мгновенное превращение из мирного миссионера в вождя бандитов было более жутким, чем выстрелы и насилие.
Он повелительно крикнул. Вбежали двое в серых комбинезонах. Один подхватил Большеголового и помог тому встать. Другому Гюисманс что‑то прошептал, показывая на Полынова.
Психолога схватили и повели.
…Когда за ним щелкнул замок, Полынов не был в состоянии ни соображать, ни радоваться неожиданному спасению. Чужая каюта, куда его втолкнули, плыла перед глазами. Потом он с удивлением отметил ее роскошь. Изящный столик из пластика, отделанного под малахит, мягкий ковер под ногами, две пышные постели, уютный свет настольной лампы. Пахло духами и сигарами. За перегородкой находилась самая настоящая ванная.
Полынов сел, силясь понять, что бы все это могло значить, почему его заточили в каюту, более похожую на будуар, чем на тюрьму. Объяснения не было.
Он встал пошатываясь, нажал плечом на дверь. Зачем? Ему прекрасно была известна прочность корабельных запоров.
- Не глупи, - сказал он себе.
Из пепельницы торчала недокуренная сигарета. На мундштуке отпечатался след губной помады. Из полуоткрытой тумбочки поблескивали винные бутылки. Здесь еще час назад не просто жили, здесь наслаждались жизнью. Что это - умысел, насмешка?
Но чего‑то в каюте не хватало. Чего‑то существенного. Да, конечно: стульев. Стульев, которыми можно было бы воспользоваться как дубинками.
Машинально Полынов повернул ручку телевизора. Как ни странно, телевизор работал. Из стереоскопической глубины экрана плеснулась морская волна, пенный гребень вынес ребенка верхом на дельфине.
Полынов смотрел на него, как на пришельца из другого мира. Малыш в восторге бил дельфина пятками по спине, за его плечами вспыхивала радуга брызг. Детский смех наполнил каюту.
Это было настолько дико после пережитого, что Полынов поспешно повернул выключатель. Смех оборвался.
"Спокойно, спокойно, - сказал он себе. В любом кошмаре есть логика, надо разобраться. Раз телевизор работает, корабль вырвался из зоны молчания, стало быть… Вырвался? Не надо обольщаться: никакой "зоны молчания" не было. Это же ясно, как день, - нападающие применили "эффект Багрова", чтобы корабль не мог связаться с Землей. Вот и все.
Но зачем, зачем? Что за дичь - пиратство в космосе?"
Больше всего Полынову хотелось лечь и ни о чем не думать. Мысли путались.
Заметно росло ускорение, пол уходил из‑под ног. Понятно, пираты бегут подальше от трасс. Куда?
Полынов зашел за перегородку. Из зеркала на него глянуло совершенно белое, незнакомое ему лицо. С минуту он неподвижно смотрел на свое отражение. Потом набрал в пригоршню воды, смочил лоб, виски, причесался, поправил галстук. Простые будничные движения успокоили его.
Он стал соображать, можно ли ждать спасения с Земли. Пока там еще никто не подозревает о катастрофе. Так… Станции слежения потеряли радиоимпульс "Антиноя". Бывает. Операторы, попыхивая сигаретами и рассказывая анекдоты, ждут, когда он снова появится. А он не появится. В космос полетят запросы, но космос будет молчать. Тогда начнется паника.
Нет, не тогда. Компания будет медлить с сообщением в надежде, что тревога напрасна… Ведь на карту поставлены престиж, доходы: как это так, у нас - и вдруг авария! Мир узнает о таинственном исчезновении "Антиноя" с огромным запозданием. Вот тогда к предполагаемому месту гибели устремятся разведчики. Но будет поздно.
Но и тогда тревожное известие не смахнет с экранов телевизоров улыбающиеся личики. Об исчезновении корабля будет сказано в лучших традициях казенного оптимизма. Сразу после передачи красивые девушки споют красивую песенку. Для успокоения. Господа зрители, не волнуйтесь, в мире по–прежнему все прекрасно, отгоните дурные мысли, оптимизм продлевает жизнь, меры приняты, ничего подобного впредь не повторится, катастрофа вас не касается, не вы погибли, не ваши родственники: конечно, авария - это ужасно, но вспомните, сколько радостного в окружающей жизни…
И никому в голову не придет мысль о злом умысле. Пираты? В космосе? Ха–ха, не смешите…
Вот еще на что рассчитывают бандиты.
Спасение с Земли не придет.
И тут Полынов услышал лязг ключа. Он поспешно прикрутил воду, мельком взглянул на себя в зеркале - ничего, можно.
Гюисманса он успел встретить на пороге резким, как удар, вопросом:
- Завидуете лаврам Флинта?
Гюисманс поморщился от громкого голоса и плотно притворил за собой дверь. Мгновение они разглядывали друг Друга.
- Рад, что к вам вернулось чувство юмора, - наконец сказал Гюисманс, присаживаясь на край постели.
- Просто я вспомнил, что пираты кончали жизнь на рее. Жаль, космический корабль не оборудован этой полезной снастью.
- Не все, дорогой Полынов, не все. - Гюисманс покачал головой. - Некоторые становились губернаторами.
- Сейчас не семнадцатый век.
- Верно, масштабы теперь другие. А сущность человека все та же, увы. Но вас как будто не волнует ваша судьба?
- Уж не хотите ли вы дать мне отпущение грехов? Не приму, учтите.
Гюисманс кротко вздохнул.