- Господин начальник, - обратился к нему Рудольф, - убедительно прошу вас не отказать в одной покорнейшей просьбе!
- В чем дело, мой друг?
- Разрешите мне собственноручно убить эту гадину!
- Ну как же так, без следствия и суда? - замялся министр юстиции. - Ведь у нас пока нет прямых улик.
- А знаете, господа, - вдруг вмешался в разговор прокурор, - молодой человек прав. Дело слишком серьезное, чтобы играть в правосудие. Что все это проделал Штирнер, едва ли кто из нас сомневается. Кранц прав, говоря, что мы имеем дело не с обычным преступником. Значит, к нему должны быть применены необычные меры. Этого требует охрана государства и граждан. Если мы будем возиться со Штирнером, я не уверен, что во время суда над ним он не заставит меня вместо обвинительной речи целоваться с ним и предложить ему папироску. Когда на карте стоит судьба страны, - а это так и есть, - с нашей стороны было бы прямо преступно рисковать и, быть может, выпустить врага из рук во имя соблюдения формальностей. И потом… гм… мы в своем кругу… Разве Штирнер не может быть убит при попытке к бегству? Как ни осуждают такой способ, по существу, в нем нет даже обмана, потому что какой же преступник не желает избежать наказания и не воспользуется всяким случаем к бегству? Таким образом, мы одним ударом отделаемся от врага.
- Совершенно верно! - отозвался начальник полиции. - Кто попирает законы общества и государства, тот вне закона!
- Вы метко стреляете, Готлиб? - спросил Кранц.
- Пуля в пулю, весь заряд.
- Ну что ж, в добрый час! - сказал начальник полиции.
До наступления утра обсуждался план нападения. Было решено идти только четверым: Рудольфу Готлибу, Кранцу и двум надежным агентам полиции. Эти двое брались как резерв.
- Чем меньше, тем лучше, - говорил Кранц.
В девять часов утра отряд был в сборе, вооружен парабеллумами, снабжен точными инструкциями.
- В добрый час! - еще раз сказал начальник полиции.
Отряд благополучно проник в банк, поднялся во второй этаж и, руководимый Рудольфом, направился к кабинету. Встречавшимся лакеям тихо, но повелительно приказывали стоять на месте.
Кабинет был пуст. Один из агентов стал у входной двери, другой - у двери, смежной с комнатой Штирнера, а Рудольф в сопровождении Кранца приоткрыл дверь таинственной комнаты Штирнера и бегло осмотрел ее. Комната была почти лишена мебели. Кровать с тумбочкой, небольшой шкаф и туалетный столик составляли всю обстановку. Половина комнаты была отгорожена дубовой, довольно массивной перегородкой. Штирнер сидел у зеркала за туалетным столиком и брился. На весь этот осмотр потребовалось не больше нескольких минут. Штирнер еще не успел повернуть головы на шум открываемой двери, как две собаки Штирнера бросились на Рудольфа прежде чем он успел вынуть револьвер. В то же время Штирнер, сидевший задом к двери, увидал Рудольфа в отражении зеркала и, вскочив со стула, в два прыжка был у перегородки, открыл дверь и скрылся за нею. Рудольф и Кранц, отбиваясь от собак, - им дана была инструкция стрелять только по Штирнеру, чтобы не поднимать раньше времени шума, - бросились к перегородке и стали стучать.
- Откройте, Штирнер! - кричал Готлиб. - Откройте, чего вы испугались?
Дверь открылась назад так неожиданно, что Рудольф, напиравший на нее, споткнулся.
- Осторожнее, не упадите! - спокойно сказал Штирнер. - Куш, Фальк! Куш, Бич!
Собаки покорно улеглись, положив морды на протянутые лапы, но продолжая внимательно следить глазами за посетителями.
- Я к вашим услугам, господин Рудольф Готлиб! - сказал Штирнер, усаживаясь опять за туалетный столик.
Рудольф Готлиб положил на этот же столик револьвер, взял кисточку и стал намыливать шею и щеки Штирнера.
Потом Рудольф взял бритву и начал ею брить.
Штирнер откинул голову назад, и Рудольф внимательно и осторожно брил горло.
- Немного беспокоит, Готлиб… Поточите бритву!
Рудольф направил бритву на ремне и продолжал брить.
Кранц стоял возле как на часах.
- Благодарю вас, Готлиб. Вы прекрасно бреете. У вас талант, и я советую вам не зарывать его в землю. Открывайте парикмахерскую. Вы? - вопросительно обратился Штирнер к Кранцу.
- Кранц! Иоганн Кранц! К вашим услугам! - вдруг ожил Кранц. И, бросив револьвер, схватил платяную щетку и начал чистить платье Штирнера.
- Благодарю вас, вот вам за труды! - и Штирнер дал им по мелкой монете.
Они униженно раскланялись и пошли к двери. Выйдя из дома, все они разошлись в разные стороны. Агенты пропали без вести.
Кранц явился в тюрьму и потребовал, чтобы его засадили в одиночную камеру. Начальник тюрьмы принял это за шутку, но Кранц весь покраснел от гнева и затопал ногами.
- Я имею распоряжение от самого министра арестовывать всех, кого найду нужным, и прошу не рассуждать! Вы не смеете не доверять словам служебного лица!
Начальник тюрьмы пожал плечами и отдал распоряжение. Кранца увели и заперли. Начальник тюрьмы справился по телефону, но получил ответ, что никто не давал приказания арестовывать Кранца, что, наоборот, его очень ждут в комитете. Кранц, однако, категорически отказался выходить из тюрьмы.
- Если вы попытаетесь вывести меня силой, я буду стрелять! - угрожающе кричал он. - Меня сам Кранц засадил, сам Кранц только и может выпустить!
Начальник тюрьмы махнул рукой.
- С ума спятил или напился!
Так как Кранц никогда не расставался с оружием, то было опасно применять к нему силу.
- Черт с ним, пусть сидит!
И Кранц сидел, наблюдая из дверного волчка за часовым в коридоре.
- Ты что плохо смотришь? - кричал он часовому. - Разве можно надолго останавливаться в одном конце? Службы не знаешь? Иди сюда, проверь замок, чтобы я не убежал.
Кранц, очевидно, составлял исключение из правила, о котором говорил прокурор: Кранц не обнаруживал никаких попыток к бегству.
Из всех участников неудавшегося нападения в комитет вернулся только один Рудольф Готлиб! Но от него трудно было добиться толку. Он был растерян и мрачен.
На все вопросы, нетерпеливо задававшиеся ему членами комитета, он отвечал какой-то несуразицей.
- Выбрил!
- Кто выбрил? О чем вы говорите?
- Я выбрил Штирнера.
Члены комитета переглянулись в недоумении.
- Может быть, это иносказательно, преступный жаргон, обозначающий убийство? - тихо спросил министр начальника полиции.
- Что-то не слыхал такого выражения, - ответил начальник.
- Да вы скажите толком, жив Штирнер или убит?
Рудольф обвел всех мутным взором, потом, горько улыбнувшись, ответил:
- Живей нас! Начисто выбрил! Надо будет открыть парикмахерскую!
Глава 7. "ТРИЛЬБИ"
- Людвиг, наконец-то! - встретила Эльза Штирнера обычными словами и протянула руки. - Ты совсем забыл меня!
Они стояли в зимнем саду, разглядывая друг друга как после долгой разлуки. В самом деле, они не виделись уже почти месяц, и за это время оба несколько изменились. У Штирнера лицо стало как-то суше, глаза запали, взгляд сделался беспокойным, и резкие переходы настроения стали появляться чаще. Эльза похудела так, что выступали ключицы и удлинился овал лица. Но ее взгляд стал неподвижным, больше затуманился, движения сделались вялыми и автоматичными. Внутренне она изменилась еще больше. Под влиянием ненормальной душевной жизни, в которой она жила, казалось, начинался распад ее личности. Она думала отрывками, неожиданно, без связи переходя от мысли к мысли. Так же неожиданно ломалось ее настроение. Из живого человека она все больше превращалась в автомат. Это отражалось и на характере ее свиданий со Штирнером. Их разговор то обрывался на полуслове, то вспыхивал необычным оживлением…
Штирнер усадил Эльзу рядом с собой и прижал щеку к ее щеке. Она провела рукой по другой его щеке.
- Гладенький? Это Рудольф Готлиб выбрил меня!
- Готлиб? - удивленно спросила Эльза.
- Да, Готлиб, он хочет открыть парикмахерскую и тренируется, брея своих друзей.
Штирнер трескуче рассмеялся.
- Я не понимаю, Людвиг, ты шутишь?
- И не нужно понимать. Забудь о Готлибе.
Наступила пауза.
- Ты так изменился, Людвиг. Ты утомлен…
- Пустяки!
- Зачем ты так много работаешь? Может быть, у тебя есть неприятности?
Штирнер поднялся и стал нервно ходить.
- Неприятности? Наоборот. Все идет прекрасно. Но я устал… да… Я смертельно устал, - тихо проговорил он, полузакрыв глаза. - Забыться… Ты холодна ко мне, Эльза!
Открыв опять глаза, он скрестил руки и внимательно стал смотреть в глаза Эльзы.
Под этим взглядом она вдруг побледнела и стала тяжело дышать полуоткрытым ртом. Как в опьянении, она с протяжным стоном бросилась к Штирнеру, обвила руками его голову и, задыхаясь, стала покрывать поцелуями глаза, лоб, щеки. Наконец до боли, до крови впилась в его губы.
Штирнер неожиданно оттолкнул ее.
- Довольно! Иди на место! Успокойся!
Эльза покорно уселась на диван. Порыв ее прошел так же внезапно, как и начался, оставив лишь утомление.
- Не то, не то… Проклятие! - бормотал Штирнер, быстро шагая между пальмами.
- Чем занималась ты, Эльза, последнее время? - спросил он, успокоившись.
- Я думала о тебе… - вяло произнесла она.
Штирнер кивнул головой с видом доктора, предположения которого оправдываются.
- А еще что ты делала?
- Я читала. В библиотеке я нашла старинный роман "Трильби" и перечитала его. Ты читал?.. Свенгали гипнотизирует Трильби, и она делается игрушкой в его руках. Мне было жаль Трильби. Я подумала, какой ужас потерять свою волю, делать, что прикажут, любить, кого прикажут.
Штирнер хмурился.
- И я подумала: как хорошо, что мы любим друг друга свободно и что мы счастливы.
- Ты счастлива?
- Да, я счастлива, - по-прежнему вяло говорила Эльза. - Свенгали, какой это страшный и сильный человек!..
Штирнер вдруг резко расхохотался.
- Почему ты смеешься?
- Ничего, так. Вспомнил одну смешную вещь… Свенгали - щенок. - И, направив на нее опять сосредоточенный взгляд, он сказал: - Забудь о Свенгали! Так что ты читала?
- Я ничего не читала.
- Мне казалось, ты говорила про какой-то роман?
- Я не читала никакого романа.
- Музицировала?
- Я давно не играла.
- Идем, сыграй мне что-нибудь. Я давно не слышал музыки…
Они вышли в зал. Эльза уселась за рояль, начала играть "Весну" Грига. Играя, она тихо говорила:
- Эта вещь напоминает мне Ментону. Тихие вечера… Восходящая из-за моря луна… Запах тубероз… Как мы были счастливы тогда, в первые дни!
- Разве теперь ты не счастлива?
- Да, но… я так мало вижу тебя. Ты стал нервным, переутомленным. И я думала, зачем это богатство? Много ли нужно, чтобы быть счастливым? Уйти туда, к лазурным берегам, жить среди цветов, упиваться солнцем и любовью.
Штирнер вдруг опять трескуче, резко рассмеялся.
- Завести огород, иметь стадо коз. Я пастушок, ты прекрасная пастушка. Поль и Виргиния… Любимая белая козочка с серебряным колокольчиком на голубой ленте. Венки из полевых цветов у ручья. Идиллия!.. Ты еще слишком много думаешь, Эльза. Идиллия!.. Людвиг Штирнер в роли доброго пастыря козлиного стада! Хе-хе-хе!.. Ты, может быть, и права, Эльза. С четвероногим стадом меньше забот, чем с двуногим. Забудь о Ментоне, Эльза! Надо забыть обо всем и идти вперед, все выше, выше, туда, где орлы, и еще выше… достигнуть туч, похитить с неба священный огонь или… упасть в пропасть и разбиться. Оставь! Не играй эту сладкую идиллию. Играй что-нибудь бурное. Играй пламенные "Полонезы" Шопена, играй Листа, играй так, чтобы трещали клавиши и рвались струны.
Покорная его словам, Эльза заиграла с мощью, превосходящей ее силы, "Полишинель" Рахманинова. Казалось, мятущаяся душа Штирнера переселилась в нее.
Штирнер ходил по залу большими шагами, нервно ломая пальцы.
- Так!.. Вот так!.. Крушить! Ломать!.. Так я хочу!.. Я один в мире, и мир - моя собственность!.. Теперь хорошо… Довольно, Эльза… Отдохни!..
Эльза в изнеможении опустила руки, тяжело дыша. Она почти теряла сознание от сверхъестественного напряжения.
Штирнер взял ее под руку, провел в зимний сад и усадил.
- Отдохни здесь! У тебя даже лоб влажный…
Он вытер ей носовым платком лоб и поправил спустившиеся пряди волос.
- Что пишет Эмма? Ты давно получала от нее письма?
Эльза несколько оживилась.
- Да, забыла тебе сказать. Вчера я получила от нее большое письмо.
- Как ее здоровье?
- Лучше. Но врачи говорят, что ей нужно еще пробыть на юге месяца два. Ребенок тоже здоров.
- Чтобы сообщить это, ей потребовалось большое письмо?
- Она много пишет о муже. Она жалуется, что у Зауера стал портиться характер. Он сделался мрачен, раздражителен. Он уже не так внимателен к ней. Эмма боится, что его любовь к ней начинает охладевать…
Штирнер с тревожным любопытством выслушал это сообщение Эльзы. Казалось, любовь Зауера к Эмме интересует его больше, чем любовь Эльзы к нему самому. Штирнер задумался, нахмурился и тихо прошептал:
- Не может быть!.. Неужели я ошибся в расчетах? Огромное расстояние… Но ведь это ошибка… Нет! Не может быть!.. Надо проверить…
Он вдруг быстро встал и, не обращая на Эльзу никакого внимания, не простившись с нею, быстро вышел из зимнего сада.
- Людвиг, куда же ты? Людвиг! Людвиг!..
В большом зале замирали удаляющиеся шаги.
Эльза опустила голову и задумчиво смотрела на рыбок, плавающих в аквариуме. Беззвучно двигались они в зеленом стеклянном кубе, помахивая мягкими хвостиками и открывая рты. Маленькие пузырьки, блестящие, как капли ртути, всплывали на поверхность.
Опять одна!..
Глава 8. ПАНИЧЕСКАЯ ЗОНА
Прокурор посетил лично Кранца в его "самовольном" заключении, желая узнать подробности неудавшегося налета на Штирнера.
- Послушайте, Кранц, - начал прокурор вкрадчиво, - вы всегда были образцовым служащим. Скажите мне, что произошло у Штирнера и почему вы подвергли себя одиночному заключению.
Кранц стоял навытяжку, руки по швам, но не поддавался на увещания.
- Преступник, оттого и сижу. А в чем мое преступление, сказать не могу. Отказаться от дачи показания - мое право. Можете судить!
- Но как же вас судить, если мы не знаем нашего преступления?
- А мне какое дело? Буду сидеть в предварительном заключении, пока не узнаете. Если Кранц сказал "нет", значит, нет. Дело кончено, не будем говорить. Но я, заключенный, имею жалобу на тюремный режим.
- В чем дело, Кранц? - заинтересовался прокурор.
- Безобразие! Подали к обеду борщ. Зачерпнул я ложкой и выловил кусок мяса, граммов на двести. А поверх борща - жирок. Если этакими борщами в тюрьмах начнут кормить, то и честные люди станут разбойниками. Непорядок! Я вам заявляю категорически, господин прокурор: если только пищу не ухудшат, я объявляю голодовку, так и знайте! Или такое, например, здесь водится: конвойные провожают преступников из одиночных камер в уборную, расположенную в конце коридора, вместо того чтобы ставить парашу. Разве это порядок? Им, может быть, параши выносить лень, а я из-за этого сбежать захочу, а меня при попытке к бегству… того… Прошу принять меры к неуклонному выполнению тюремных правил внутреннего распорядка!
Прокурор даже рот приоткрыл от удивления.
Правда куску мяса в двести граммов и жирку в борще он не удивился: прокурор хорошо знал, что другие заключенные не вылавливают кусков мяса из жидкой, вонючей похлебки. Но требование об ухудшении пищи! Таких требований еще никогда не приходилось выслушивать прокурору.
"Бедняга, - подумал прокурор, - у него совсем мозги набекрень после визита к Штирнеру!" - И, желая быть как можно мягче, прокурор заговорил:
- Я вас очень прошу, Кранц, скажите мне обо всем, как старшему товарищу. Ведь мы так много работали вместе… Ну дайте хоть какое-нибудь показание!
- Дать вам показание? Вот вы чего захотели! Если преступники будут давать показания, то что останется делать нам, сыщикам? По миру идти? Вы хотите оставить нас безработными? Нет-с, я не сделаю подлости против своих товарищей! Пусть они раскроют мое преступление и получат награду!
Прокурор был ошеломлен этой неожиданной логикой и огорчен неудачей.
Кранц заметил это. Казалось, ему стало жалко прокурора. Кранц порылся в карманах, извлек оттуда мелкую серебряную монету и протянул ее прокурору, как нищему.
- Вот все, что могу вам дать!
Прокурор машинально протянул руку, взял монету и с недоумением смотрел на нее.
- Приобщите к вещественным доказательствам. Деньги, полученные преступным путем…
Это была монета, полученная Кранцем от Штирнера "на чай".
Прокурор молча удалился, вертя меж пальцами вещественное доказательство.
"Какого ценного работника мы потеряли! - думал он. - И все Штирнер! Неужели нам не удастся покончить с ним?"
Когда члены комитета, с нетерпением ожидавшие прокурора, спросили его, чем кончился его визит к Кранцу, прокурор только рукой махнул и безнадежно опустился в кресло.
- Что же делать? Неужели Штирнер непобедим? - спросил министр внутренних дел.
Поднялся начальник военного округа, которого называли "железный генерал", - сухой, бодрый старик с щетинистыми фельдфебельскими усами.
- Что делать? - начал он неожиданно громким и молодым для его лет голосом. - Я вам скажу, что делать. Объявить Штирнеру настоящую войну. Простите мне, старику, господин министр, но у вас, штатских, должно быть, нервы слишком слабы. Послали пару полицейских, они проворонили дело, и вы уже говорите о непобедимости какого-то проходимца, едва ли даже нюхавшего порох. Вот что надо делать, - и "железный генерал" начал кричать, как будто он уже командовал на поле сражения миллионной армией, - объявить в городе осадное положение. Оцепить дом Эльзы Глюк сплошным кольцом линейных войск и идти на приступ. Да, на приступ! На всякий случай подвезти артиллерию. И если, - чего я не допускаю, - пехотная атака почему-либо не удастся, смести с лица земли весь дом. Картечи и гранаты еще никому заговаривать не удавалось. Вот что надо делать, а не паникерствовать!
Энергичная речь "железного генерала" внесла струю бодрости и оживления.
Против проекта генерала раздавались отдельные голоса, но и они возражали не по существу самого проекта.
- Могут пострадать соседние дома…
- Чем виноваты живущие со Штирнером, хотя бы его жена?..
- Я сказал, что до бомбардировки, по всей вероятности, не дойдет, - отвечал генерал. - Но если бы и так: война без жертв не бывает. Лучше пусть погибнет несколько сот человек, чем все государство.
- Нельзя ли хоть предупредить граждан и эвакуировать их?
- Нельзя! Предупредить их, значит предупредить врага. Лучше этого дела не откладывать. Сегодня ночью, если на то будет ваше согласие, я сам поведу моих обстрелянных солдат, и посмотрим, что запоет этот непобедимый!
- Но только без артиллерийского огня! - сказал военный министр.
- Почему?
- Потому что он уничтожит не только Штирнера, но и его орудие, а оно… может пригодиться и нам.
С этим все согласились.
В окрестностях города на совещании штаба "железный генерал" изложил свой план.