- А ведь это проще простого… Ты признался мне, что не веришь в бога. Я похвалил тебя за смелость, ибо твое неверие, Дуванис, - правильный и честный взгляд на устройство мира. Глупо и унизительно для человека верить в нечто, реальность чего недоказуема, а сама сущность глубоко абсурдна. Кто же я таков? В этом нужно разобраться. Ты уже понял, каким образом я возник именно в таком вот виде: при бороде, при мантии, усыпанной алмазами, при ременных сандалиях. Да, информация обо мне попала в ментогенное поле крестьян вместе с молитвой о дожде, а пройдоха Куркис Браск, укравший чудесный аппарат у одного своего инженера, вызвал этим аппаратом мою конкретизацию. Я не помню, как падал с высоты. Я осознал себя уже на земле, среди мрака и ливня за несколько минут до того, как ты на меня натолкнулся… Значит ли, однако, все это, что я именно тот бог, в которого по темноте своей верят эти добрые труженики? Нет, не значит. Бог любой из существующих на земле религий состоит из сплошных противоречий, и, следовательно, конкретизация его абсолютно невозможна. Я знал все это с первым же проблеском своего сознания, ибо добрые крестьяне, стремившиеся в простодушии своем наделить меня абсурдным божеским всеведением, дали мне, если можно так выразиться, безграничное себяведение. Я сразу понял, что я не бог и даже не воплощение идеи бога, ибо как сам бог, так и отвлеченная идея бога противоречат законам природы и в реальной жизни ни под каким видом недопустимы. Но возможно и даже безусловно необходимо иное: извечная мечта трудового народа о прекрасной, счастливой и полноценной жизни. Эта мечта растет и развивается вместе с человеком, она неотделима от человека, а следовательно, представляет собой реальнейшую из реальностей. С понятием бога эта мечта связана лишь по ошибке, да и то исключительно у людей хотя и не утративших самых чистых, самых благородных человеческих устремлений, но глубоко одурманенных и сбитых с пути религиозными предрассудками… Отсюда тебе, Дуванис, должно быть ясно, что внешняя моя форма - дело совершенно случайное, этакий каприз неведомого художника Гроссерии. Сущность же моя заключается в том, что я являюсь как бы неким энергетическим сгустком сокровеннейших чаяний и светлейших представлений твоих бедных односельчан о подлинном призвании человека. В их мыслях я был всемогущим, всеведущим, вездесущим и бессмертным. Ни одно из этих качеств я не приобрел, но тем не менее я многое знаю и многое могу. Не в силу своей божественности, а потому, что великие идеалы добра, справедливости и счастья светлы, бессмертны, непобедимы, равно как и потому, что жажда благоустроенности, мира и знаний в трудовом народе непреодолима, вечна и должна непременно воплотиться в реальность… Теперь тебе все понятно, дорогой мой друг Дуванис?
- Теперь, ведеор, понятно все!
- А тебе, Калия? - обращается бог к молодой женщине, продолжающей возиться с его белоснежными локонами.
- Мне тоже все ясно! - нараспев отвечает Калия.
- Вон как! Но что же тебе все-таки ясно, дочка?
- Мне ясно, ведеор, что вы бог для бедных. Ведь правда?!
- Да, в какой-то мере это правда, - улыбается бог и, помолчав, добавляет: - Ну, кончай, золотко, страдать над моей прической. Ты мне теперь понадобишься для более важного дела!
Калия убирает гребень и стоит перед богом, глядя на него сияющими, восхищенными глазами.
- Слушай, Калия! - говорит бог. - Ты пойдешь сейчас к вашему приходскому священнику.
- К его благочестию абу Субардану?
- Да, к абу Субардану. Ты скажешь ему следующее: "Ваше благочестие! Странствуя по земле, повелитель вселенной остановился в моем доме. Он призывает вас немедленно к себе!" Запомнишь?
- Запомню, ведеор!
- Ну, беги! Да смотри, по пути не заглядывай к своим подругам да кумушкам и не болтай никому обо мне!
- Не буду, ведеор!..
Калия птицей уносится прочь, торопясь выполнить поручение самого бога единого, повелителя вселенной…
ЩЕДРЫЙ ПОДАРОК ПОСТРАДАВШИМ
После ухода жены Дуванис вновь закурил сигарету. Он был явно чем-то взволнован и обеспокоен. Немного поколебавшись, он решительно обратился к богу:
- Можно вам задать один вопрос, ведеор?
- Конечно, можно, друг мой.
- Вы послали за нашим священником, абом Субарданом, ведеор. Это как же надо понимать? Вы собираетесь выступить перед местными верующими и просветить их относительно бога, да?
- Нет, Дуванис, этого я делать не собираюсь, - со всей серьезностью ответил старец. - К простым людям нужен в таком деле осторожный подход. Их нельзя оглушать ни с того ни с сего, как дубиной по голове: довольно, мол, дурака валять! Нет никакого бога, и все тут!.. Это может вызвать совершенно обратную реакцию и чрезвычайно усложнить положение. Этим я сразу подорвал бы свой божеский авторитет.
- А для чего вам божеский авторитет, если вы не бог? Неужели вы все-таки намерены морочить людям голову и выдавать себя за настоящего бога?
- Отчасти да. И пожалуйста, не смотри на меня с таким укором! Ты хороший парень, я уже успел привязаться к тебе, и поэтому мне будет очень больно, если ты станешь думать обо мне плохо… Давай разберемся в моем положении. Я возник из ментогенов честных тружеников. Эти люди постарались вложить в меня свои самые великие чаяния, самые светлые идеалы. Короче говоря, вся сущность моя состоит целиком и полностью из одних этих надежд и идеалов. Помимо них, во мне нет решительно ничего. А потому я не могу предать их, ибо тем самым предал бы самого себя. Но я не могу и не бороться за них, не стремиться к их осуществлению и реализации, ибо пассивность в данном случае для меня равносильна предательству. Значит, остается одно - действовать. Действовать решительно, смело, напористо, но вместе с тем продуманно и осторожно. Я должен использовать свое самое действенное, самое неотразимое оружие, чтобы наверняка добиться успеха. Таким оружием является моя "божественность". Фактического всемогущества у меня нет, но тысячелетний авторитет бога станет для меня верным залогом победы. Этим авторитетом я буду, конечно, пользоваться исключительно в интересах моих создателей и вообще всех несчастных и угнетенных тружеников. Но даже им я не могу до времени сказать о себе всю правду, ибо этим я не только лишил бы себя их доверия, но и отрезал бы себе все пути к победе над главным злом. А главное зло заключается именно в тех, кто сознательно распространяет религиозные предрассудки, умышленно забивает людям голову чудовищно нелепыми идеями загробного бессмертия, убивает в них естественную потребность жизнеутверждающего земного счастья, и все это лишь для того, чтобы сохранить за собой бесконечные выгоды и льготы сугубо материального характера… Первый удар я хочу нанести прямо по своему нареченному сыну, хищнику из хищников, гроссу сардунскому. А вашего аба я вызвал для того, чтобы с его помощью проникнуть во дворец гросса и, кстати, узнать, что сейчас творится в Гроссерии. Аб Субардан наверняка получил уже от гросса инструкции относительно моей особы. Вот для чего он мне нужен… Надеюсь, что теперь, Дуванис, ты больше не сомневаешься в моих добрых намерениях?
- В ваших добрых намерениях я не сомневаюсь, ведеор, но…
Дуванис часто затягивается сигаретой и смотрит в сторону. У него есть веские возражения, но он не решается их высказать.
- Что еще за "но", говори, не стесняйся! - подбадривает его старец.
- Я верю в ваши добрые намерения, - задумчиво повторяет Дуванис и, глядя богу в глаза, продолжает: - Но мне совсем не нравится тот путь, по которому вы решили идти, ведеор!.. Простите, что я осмеливаюсь поучать вас. Вы, конечно, знаете гораздо больше моего - о себе, об аппарате "ММ-222" и вообще о всяких отвлеченностях. Но живых людей вы, по-моему, совсем не знаете. Людям, ведеор, не нужен никакой бог. Живого, реального бога отвергнут как попы, так и угнетенные массы верующих. Первые - потому, что для них реальный бог невыгоден, а вторые - потому, что слишком уж им бог насолил… Поэтому я думаю, что вам не помогут ни ваша внешность, ни громовый голос, ни алмазная мантия, ни тысячелетний божеский авторитет. Как бог вы потерпите в борьбе с религиозной чумой полное поражение!
- А что же я, по-твоему, должен делать, Дуванис? - спрашивает старец, нахмурившись.
- По-моему, вам надо открыться людям, просветить их, вооружить и поднять на борьбу. Иного пути, ведеор. нет и быть не может!
Некоторое время бог молчит, глубоко задумавшись. Но вот он ударяет ладонью по столу и самоуверенно рокочет:
- Быть может, ты и прав, Дуванис, но я все же поступлю так, как мне велят мой разум и моя совесть. Я чувствую, что как бог я добьюсь победы. Я повалю Гроссерию и уничтожу всех этих длиннополых мерзавцев! Вот увидишь!.. А теперь, пока еще аб Субардан не пришел, нам с тобой нужно сделать одно важное дело, которое тоже должно остаться нашим с тобой секретом. Подай-ка мне ножницы и тащи сюда мою мантию!
Дуванис, ни о чем не спрашивая, выполняет приказ бога.
Старец расстилает мантию на полу вверх алмазами, вооружается ножницами и принимается отстригать от своего длиннополого одеяния полосу в ладонь шириной, с двумя рядами алмазов. Когда полоса острижена, он сворачивает ее и подает Дуванису.
- Здесь, голубчик, двести алмазов по пятьсот каратов каждый. Спрячь их куда-нибудь подальше… Верные друзья у тебя есть?
- Да, ведеор! Верных друзей у меня много. Я ведь рабочий и к тому же коммунист!..
- Тем лучше… Это, друг мой, за те вопли отчаяния, которые мы с тобой слышали, входя в деревню. Когда переполох, вызванный моим появлением, уляжется, преврати с помощью друзей эти алмазы в деньги, а деньги раздели между крестьянами Марабранской провинции, пострадавшими от ливня. Дели справедливо, никого не смей обидеть: ни батраков, ни арендаторов, ни мелких землевладельцев. Только помещикам ничего не давай, они и так не останутся в накладе. Сумеешь справиться с таким заданием?
- Будьте спокойны, ведеор. Все будет сделано как нужно!..
- Молодец!.. Ну, иди, прячь алмазы! А я пока облачусь в эту укороченную хламидину и буду ждать аба Субардана…
ПОВЕЛИТЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ И ЗЕМНОЙ ЧЕРВЬ
Медленно, с протяжным скрипом открываются двери Сначала не видно ничего. Потом слышится не то стон, не то вздох и через порог переступает благочестивейший аб Субардан, в своей великолепной желтой сутане. Секунду, другую он глядит на бога побелевшими от ужаса глазами, и вдруг словно предсмертный вопль вырывается из его жирной груди:
- А-а-ашем та-а-а-бар!!!
С этим возгласом аб Субардан как подкошенный валится перед богом на пол и прячет лицо в ладонях.
Бог с глубоким презрением смотрит на распростертую на полу фигуру аба. Он выдерживает довольно длинную паузу и наконец строго возглашает:
- Встань и подымись, недостойный раб мой!
Но служитель божий лишь трясется весь как в лихорадке и продолжает лежать на полу с закрытым лицом.
- Еще и еще раз говорю тебе: встань! - гневно приказал бог, начиная терять терпение.
Перепуганный аб живехонько приподнялся на колени, воздел молитвенно руки и залепетал, обливаясь горючими слезами:
- Смилуйся, смилуйся, солнцеподобный! Ашем табар!
В черных глазах старца вспыхивают огоньки грозного веселья. По-видимому, он доволен покорностью аба. Но голос его продолжает звучать раскатисто и властно:
- Ашем табар! Мне ведомо все от начала и до скончания века! О твоем паскудстве, червь ты ничтожный, мы после рассудим. А ныне соберись с мыслями и ответствуй перед лицом моим сущую правду, чтобы я увидел душу твою на языке твоем! Мой вероломный и самозванный служитель, гросс сардунский, дерзостно присвоивший себе высокое звание сына моего, известил тебя о моем прибытии на землю, в Марабранскую провинцию благословенной Гирляндии? Известил или нет? Отвечай!
- Известил, о милосерднейший! Ты все знаешь и все видишь! Час тому назад пришла от его святости, то бишь от твоего, о владыка, вероломного сына, шифрованная депеша!.. - захлебываясь от усердия, признался аб Субардан.
- Правильно, депеша. О чем же была сия депеша? - продолжает допрашивать бог.
- В депеше, о великий создатель и повелитель вселенной, твой вероломный и самозванный сын приказывает мне, твоему самому ничтожному и мерзкому рабу, разыскать тебя, о лучезарнейший, пригласить к себе в гости и… и… и…
- Признавайся до конца, пока я не обрушил на тебя гнев свой!
- …и освидетельствовать подлинность твоего божеского естества! - насилу выдавливает из себя аб и снова грохается на пол.
- И это верно! Гросс сардунский обнаглел до изумления, но мы сполна воздадим ему по его заслугам! - грохочет бог скорее удивленно, чем разгневанно. - Подымись и признавайся дальше! Что еще было в депеше?
Аб Субардан вновь приподнимается на колени:
- Затем, о владыка, мне строжайше приказано, буде ты окажешься подлинным создателем вселенной и повелителем вселенских миров, отслужить в твою честь торжественный молебен, воздать тебе все надлежащие почести, а главное, задержать тебя возможно дольше в здешнем убогом приходе, дабы он, твой вероломнейший служитель и самозванный сын, успел надлежащим образом приготовиться к встрече с тобой!..
- А остальное? Ты не сказал еще, что тебе приказано на случай, если ты не признаешь во мне бога единого! Я хочу это слышать! - гремит старец, вперив в аба свой огненный взор.
- Прости, о всеведущий! Язык мой немеет!.. - хнычет аб, размазывая по щекам обильные слезы.
- Говори!
- Говорю, всемогущий! Да будет всегда по воле твоей!.. Ашем табар!.. На тот случай, если я не признаю тебя, моего владыку великого, мне велено заковать тебя в цепи и выдать полиции, как… как…
- Как мошенника, проходимца и шарлатана, так, что ли?
- Нет, о всеведущий, лишь как безбожника и смутьяна… И это все! Ты видишь мою душу, о владыка, на языке моем! Ашем табар!..
Сказав это, аб Субардан в третий раз в ужасе простирается на полу и закрывает лицо руками. На сей раз бог не приказывает ему подняться.
- Ай да сынок у меня! - грохочет он в необыкновенном возбуждении. - Все учел и продумал! Учтем и мы его подлое неверие, когда будем отмерять ему его меру! Вся преисподняя взвоет от ужаса над той казнью, которой мы предадим этого гнусного лжеца и лицемера!.. Ну, а ты, грязная и отвратительная тля, что мне скажешь? Признаешь ты во мне властелина неба и земли или, быть может, тоже сомневаешься?!
- Нет, нет, я не сомневаюсь! Ты видишь мою душу, о милосерднейший! Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!.. - в диком исступлении визжит аб.
- Милосерднейший?! Нет, гнусный червь, кончилось мое милосердие и долготерпение! Не милости раздавать, не грехи прощать я пришел сюда, а судить и карать нещадно всех стяжателей, развратников, лжецов, тунеядцев и человеконенавистников! Всех преступных осквернителей этой прекраснейшей из моих бесчисленных планет! Велик гнев мой и страшна будет кара за грехи!.. А ныне, мерзкий, ступай прочь с глаз моих и, служа мне верой и правдой, постарайся хоть на малую толику уменьшить тяжкое бремя своих грехов. Для испытания твоего чистосердечия и полного раскаяния на первый раз приказываю тебе и повелеваю: ответа на депешу мерзавцу гроссу сардунскому не давать! Это первое. Второе: приготовь свой автомобиль и через полчаса подай его к воротам этого благословенного дома! Ты лично повезешь меня в Capдуну и в Гроссерию!.. А теперь убирайся, я не могу больше смотреть на тебя!
Бог поднимается во весь свой внушительный рост, а вконец запуганный священник, бормоча бесчисленные "ашем табар", уползает на четвереньках за двери.
Дуванис вышел из своего угла, а из кухни выскочила совершенно очарованная Калия.
- Однако, ведеор, вы с ними совсем не церемонитесь! - говорит Дуванис с уважением. - Неужели и гросса сарду некого так же отделаете?
- А ты думаешь, гросс лучше, чем эта жирная шельма в желтой сутане? - смеется бог. - Мне с ними, голубчик, нельзя иначе. Мне их только и брать теперь на испуг. Сам знаешь, всемогущество-то мое подкачало!..
- Ох, ведеор, ведеор, боюсь, как бы они вас не смяли!..
Дуванис и рад, что бог такой напористый (ведь это он нашел его!), и одновременно сильно за него опасается: уж слишком он лезет напролом, полагаясь на одну лишь свою сомнительную "божескую сущность". Но старец, окрыленный первым успехом, так и рвется в бой.
- Не бойся, Дуванис, не сомнут! - хорохорится он. - Они все сплошная трусливая слякоть. А я крепкий и начисто лишен чувства страха. Вот посмотришь, как я их приберу к рукам!.. А что народ там делает? Сдается мне, гимны распевают?
- Поют, ведеор! Сильно поют и ждут вас! - восклицает Калия.
Бог шутя берет ее за ухо и легонько треплет, приговаривая:
- Это все ты, егоза длинноязыкая, натворила! По всей деревне секрет растрезвонила! Вот тебе за это, вот, вот!..
- Я нечаянно, ведеор бог! Я, честное слово, нечаянно! Бежала к его благочестию и вдруг вижу: Лифка горбатая сидит на крылечке и ревмя ревет, что голод будет, что пропадем все без хлеба. Я лишь на секунду к ней подсела и сказала, что бог этого не допустит, чтобы голод. Ну и… тут у меня и вырвалось про вас, что вы в нашем доме сидите. А дальше я не трезвонила, дальше, наверно, Лифка горбатая!
- Ну, ладно! - говорит бог и отпускает ухо Калии. - На сей раз прощаю, коли ты Лифку горбатую утешила. Но вперед, дочка, учись держать язык за зубами!
Потом он подходит к окну и молча смотрит на улицу, слегка приоткрыв уголок ситцевой занавески. Дуванис и Калия ждут. Спустя некоторое время бог оборачивается к ним и притворно вздыхает:
- Ну и оказия!.. Что ж теперь делать-то? Видно, придется-таки показаться народу… Пошли, друзья!
И, сопутствуемый молодыми супругами, бог направляется к выходу.
ЯВЛЕНИЕ НАРОДУ
Перед домиком Дуваниса Фроска в самом деле собралась вся деревня, от ветхих изможденных стариков вплоть до горластых грудных младенцев.
Коленопреклоненная толпа стоит на теплой влажной земле, сотнями расширенных зрачков настороженно следит за маленькими окнами домика, в котором остановился повелитель вселенной, и заунывно, вразнобой тянет бесконечные священные гимны.
Когда в домик прошел насмерть перепуганный аб Субардан, толпа затихла, замерла, напряженно прислушиваясь к тому, что происходит внутри дома. При трубных звуках голоса разгневанного бога люди дрогнули и еще плотнее сдвинули тесные ряды. Послышались сдавленные рыдания, молитвы, исступленные возгласы "ашем табар!". А когда благочестивейший вновь появился на крыльце и, кубарем с него скатившись, ударился бежать, кто-то в толпе страшно закричал, две старухи забились в истерике, несколько младенцев принялись громко плакать…
В момент наивысшего напряжения на крыльцо внезапно выбежала Калия Фроск и закричала истошным голосом:
- Ашем табар! Радуйтесь, люди! Идет бог единый!!!
В то же мгновение, не дав пораженным людям опомниться, на крыльце появляется сверкающий, величественный старец.