– Спасибо, – кивнул я. И смачно заехал склочному старикашке по ребрам правой, левой вскользь добавил по уху. Испытал я при этом ни с чем не сравнимое удовольствие – все же давно стоило осуществить операцию по принуждению к миру, как говорят натовские "войнотворцы".
И тогда Луканов заверещал во все горло:
– Помогите! Бьют! Помогите! Вызовите охрану!
– Ну что ты орешь? – весело сказал я ему на ухо, выкручивая руку и подталкивая к двери. – Что орешь-то?
– Э-э-э… – задумчиво протянул Павел, когда я провел скорчившегося Луканова мимо.
Склонившись к скандалисту, я проникновенно добавил:
– Дальше, Шура, ваши рыжие кудри примелькаются, и вас просто начнут бить.
Дембельским аккордом с ноги запустил Луканова по коридору. Крикнул вослед:
– Заявление принято.
Выдохнул.
И сразу полегчало.
Издалека за мной опасливо наблюдали Валентина Матвеевна и сестричка из манипульки. Я помахал им рукой и развернулся к Паше.
– Достал Сергеич? – сочувственно поинтересовался реаниматолог.
– Уволился. И громко хлопнул дверью. Заходи. Какими судьбами?
– Медицинскими.
Паша всмотрелся в мое лицо:
– Опа! А когда это он тебя?
Я пощупал вчерашний фингал и пробурчал:
– Это не он. Много чести. Жена постаралась.
– О, сочувствую. У меня тоже второй день скандалы – все на взводе. Особенно после вчерашнего.
– А… та авария?
– Угу. Еле отпрыска удержал, чтоб остался дома и не пошел на митинг. Даже жена порывалась – уж насколько она у меня тяжела на подъем, а все равно захотела поиграть в общественного деятеля.
– После аварии к тебе многих привезли?
– Да семеро лежат. Состояние стабильно тяжелое. Думаю, троих не вытянем. Попал бы тот мажористый урод ко мне, я бы сам ему все провода из аппаратуры повыдергивал. Твои молодцы – одного вчера хорошо прооперировали. Да и травматологи постарались – но с таким повреждениями… Эх, – Пашка махнул рукой. – Глянуть на своего хочешь?
Я задумчиво посмотрел на стол. После корриды с Лукановым адреналин бурлил в крови и совсем не хотелось заниматься нудной бумажной работой.
– Ну пошли, – вздохнул я. – Посмотрю, как мои потрудились. Кто оперировал, Диана?
– Она, – блаженно зажмурился реаниматолог. – Чудо, а не хирург. И как женщина просто конфетка!
– Не облизывайся, котяра, это мой прайд.
Павел хмыкнул. И пошел чуть впереди, на ходу рассказывая, в каком состоянии вчера привезли пострадавших.
Всего автомобиль перемолол под три десятка человек. Раньше такая толпа ни за что бы не скопилась, но теперь транспорт еле ходит, на остановках очереди. Бо льшая часть людей попала в больницы в крайне тяжелом состоянии – их развезли по стационарам, где имелись более или менее оборудованные реанимации. У нас пока все живы, в других больницах дела похуже, есть уже первые умершие. На самой остановке, по слухам, остались пятеро. Кто бы мог подумать, что один дорогой автомобиль с бестолковым мажором за рулем может принести в мир столько горя.
Я прислушивался лишь краем уха. Перепалка с Лукановым всколыхнула воспоминания. Подумалось, что отец создал в больнице особую атмосферу, в которой только и могли вырасти хорошие специалисты. Даже вон Паша – пришел разгильдяй разгильдяем, которому лениво было не то что прочитать статью из медицинского журнала, но даже нормально заполнить историю болезни. А сейчас такого реаниматолога с радостью взяли бы и в столицу.
Со специалистами этого профиля вообще сложно. По ним да анестезиологам модернизация и реформы министра-экономиста проехались круче всего. Крепко взялся бухгалтер-недоучка за то, в чем вообще не разбирался. Обычному реаниматологу приходится работать практически со всем спектром критических состояний – к нему в руки попадают и после автомобильных аварий, и вследствие выпитой бутылки метилового спирта, и в результате хитро сделанного нелегального аборта, и после сложной операции. Если у врача много-много совести, то он будет всю жизнь пытаться объять необъятное – и учиться, учиться, учиться. Закапываться в толстенные медицинские книги и журналы, кататься по конференциям, чтобы если не узнавать последнее, то хотя бы частично догонять вчерашний день.
Но таких врачей очень мало. Больнице повезло – я покосился на бодро вышагивающего Пашку.
Я неожиданно даже для самого себя спросил:
– Паш, как у тебя в отделении народ? Держится?
Реаниматолог коротко глянул на меня, пожевал губами и раздраженно бросил:
– По-разному. Списываю все на шок от смертей в тот день. Но все равно жучу по-страшному за проколы. Что-то многовато их в последнее время. Представляешь, санитарка Марина Львовна двенадцать лет проработала в реанимации… – Тут Паша подошел ближе и шепотом продолжил: – И позавчера эта дура убирала в палате, шваброй махала. Выбила сетевой шнур ИВЛ из розетки и мало того, что сама не воткнула обратно, так еще и не сказала никому. Vacca stulta.
– И? – я ошарашенно уставился на реаниматолога.
– Еле вытянули больного. Я сам случайно заглянул в палату – а у пациента полный finem. Марина чуть ли не на коленях вчера ползала, просила не увольнять.
– А сигналка что, не сработала?
– Э-э-э, – мрачно ухмыльнулся Павел, спускаясь по последнему лестничному пролету перед входом в родные пенаты. – Это самое интересное. Я на прошлой неделе уже одну сестру-идиотку уволил за вредительство. Так никого это ничему не научило. Опять рационализируют, мать их по самые tonsillae. Представляешь, до чего додумались… Ну, ты и сам знаешь, как заморская техника у нас работает – наши суровые электрические сети выбивают предохранители в первые две недели, не напасешься под замену. Мы давно на жучки в аппаратуре перешли, чтобы время не терять – пациенты, знаешь ли, не любят ждать, пока мы предохранитель поменяем. Так порой из-за перепадов напряжения сигналка и включается.
– Знакомо, – кивнул я, открывая дверь в реанимацию и пропуская вперед Пашу. Поприветствовал на ходу сестричек.
– Да все уже привыкли. Порой сеть так лихорадит, что по несколько раз за смену системы срабатывают. И не проигнорируешь – фиг его знает, напряжение чуть скакнуло или давление с пульсом улетели в anus. Но прикинь, недавно ночные сестры придумали отличную штуку – нажимают до упора кнопку отключения тревоги и заклеивают ее скотчем. После этого спокойно дремлют до очередного дежурного обхода. В отделении покой и тишина. А по койкам смирно лежат потенциальные жмуры.
– Совсем, что ли, обалдели? Это же подсудное дело. Посадят и тебя, и их!
– А им пофиг, – развел руками врач. – Говорят, все равно скоро помрем. Вот придет вторая волна эпидемии – и помрем. А так хоть выспимся.
– Без разговоров на выход, – отчеканил я.
– Так и сделал – одну отправил. Второй последнее китайское предупреждение вынес – и так работать некому. Но, как видишь, кто-то все равно отключил сигналку, когда Марина Львовна шваброй орудовала. Буду теперь разбираться. Поймаю – cerebrum вынесу и на препараты студентам порублю.
Мы вышли в реанимационный зал. Паша провел к секции, где находился прооперированный вчера пациент. Внутри держался особый, тяжелый запах – крови и пота. Несмотря на хорошую вентиляцию, все равно помещение рано или поздно пропитывается им.
В секции расположились две койки. На одной лежал подросток с желтого цвета лицом и с еще большим числом дренажей, торчащих из брюшной полости. На второй – мужчина бледный до синевы. Многочисленные марлевые нашлепки на мелких травмах и так называемых асфальтовых ранах, серьезнее досталось области живота – оттуда выходило с пяток трубок.
Не нравилось мне это, ой, не нравилось.
– Паш, у этого что, хаэсэн декомпенсированная, кроме всего?
– Да нет, это твой, – ответил Павел, переводя взгляд с пациента на мониторы. – Stercus accidit!
Разлитой цианоз никак не сочетался с показаниями приборов. На мониторах все отлично и стабильно – ну, для реанимационного больного отлично.
Не слишком церемонясь, я сдернул с Пашиной шеи фонендоскоп и нагнулся к больному.
– Дыхания нет!
– Что ж за херня? Мониторы сдохли? Эй, все сюда, быстро! Полундра, вашу мать!!!
Реанимационная команда примчалась чуть ли не мгновенно. Уверен, что им прыти придало и то, что сам заведующий орет. Быстро подсоединили к пациенту мешок Амбу и усиленно начали раздыхивать.
– ИВЛ свободный есть? – спросил Павел.
Сестра отрицательно мотнула головой, не отрываясь от больного. Кто-то наложил дефибриллятор, дал разряд.
А мониторы показывали норму – даже сейчас.
Я обошел койку и внимательно присмотрелся к переплетению проводов. Ухватил один и повел по нему ладонью. Через пару секунд я громко выматерился.
– Паш, иди сюда!
– Что там? – нетерпеливо спросил врач, не отрывая взгляд от действий подопечных.
– Увидишь. Иди. Тебе понравится.
Когда Паша подошел, я повторил все манипуляции с проводами. И показал ему, куда они ведут. Логично, что все мониторы показывали примерную норму. Все датчики висели на втором больном!
– Canis matrem tuam subagiget, – Паша побелел от злости.
– Хм, второму-то хорошо, – ухмыльнулся я. – Аж целых два комплекса за ним следят.
– Поймаю того, кто это сделал, – убью, – тихо, но очень-очень четко сказал реаниматолог.
– Что с ним, кстати?
Павел поморщился:
– Глупая драка пьяной компании – упал назад и наделся на ржавый штырь арматуры.
– Прогноз?
– Выживет. Но на одну почку у него меньше.
– Павел Сергеевич, – обратилась к врачу медсестра.
– Perite! – рявкнул тот.
Женщина, к ее счастью, видимо, латынь не знала и потому не сбежала, а робко продолжила:
– Павел Сергеевич, посмотрите.
– Похоже, стабилизировали, – пробурчал Паша минуту спустя. – А теперь установите нормально датчики, – и показал бригаде, куда именно ведут все провода.
Я внимательно наблюдал за выражениями лиц, но так и не вычислил того, кто так оригинально пошутил. Или просто той медсестры здесь не было. Может, вообще уже со смены домой ушла.
Сестры быстро увешали пациента фишками датчиков, установили пульсоксиметр и подвесили на капельницу дополнительные лекарства. Теперь показания приборов уже не выглядели так обнадеживающе, как раньше, но хотя бы соответствовали реальности.
– Вот уж действительно, лучше горькая правда, чем сладкая ложь, – пробормотал я.
Павел мрачно хохотнул и добавил:
– Гоните, Иван Игоревич. Думал, что это у меня юмор черный.
– У тебя черный. А у хирургов острый. Как скальпель.
– Но продолжим, – осклабился реаниматолог, разворачиваясь к медсестрам. – Милые мои… Сообщите остальным, что я хочу лицезреть всех через двадцать минут в ординаторской. Кто не придет, тот окажется а tergo. Избавлены от счастья получить люлей только дежурные – я с ними потом тет-а-тет побеседую.
– Через час, – поправил его я. – Павел Сергеевич, приглашаю ко мне выпить кофе и немного успокоиться. А не то ты поубиваешь всех – и работать будет некому.
– Резонно. Веди. – Он глянул на подчиненных. – И передайте всем – как только кто услышит грозную поступь заведующего, чтобы сразу летел на звук шагов. Иначе в пациенты переквалифицирую.
Паша зашел по пути к себе в ординаторскую и прихватил маленькую бутылочку Hennessy Х.О. Поймал мой взгляд:
– В кофеек добавить. Напиваться не будем – работы непочатый край.
Я кивнул:
– Тогда согласен. А то я решил, что и ты уже на все махнул рукой.
– Пока еще нет. Но знаешь, мысли мелькают. Сам видишь, что творится. Ты извини, что попса, – он приподнял бутылочку, – но пациенты чаще его несут. Как будто нет нормальных коньяков в Европе. Дети рекламы и глянцевых журналов.
– Зажрались вы, Павел Сергеевич. Мне вон три недели назад початую бутылку бразильского виски одна мадам презентовала. За то, что я ее мамашу прооперировал. Операция-то плевая была – но сам подход.
– И как вискарь?
– По виду – желтая ослиная моча. По запаху тоже. На вкус, извини, не рискнул – да и уже на треть отпитую как-то…
Павел хохотнул:
– А мне однажды вообще чудо-пациент попался. Когда я его с того света вытащил и домой отпустил, он мне в благодарность с женой знаешь что прислал? Ручную дрель то ли начала, то ли середины века.
– Раритет, – уважительно кивнул я. – Может, тебе ее в антикварную лавку сдать?
– Или еще, – продолжил Паша, – одна деятельница мне поставила пакет, мол, спасибо, доктор. Я только к концу дня в него заглянул, а там в трехлитровой банке свинка морская сидит, задумчиво на меня смотрит и сено пережевывает.
– О как тебя пациенты любят, а мне лишь выпивку и кофе таскают. Один раз только по-настоящему хорошую штуковину подарили – зажигалку. Потом покажу. А насчет экзотики… – я задумался, – была пара случаев. Однажды, не помню уже пациентку, она меня отблагодарила немаленьким таким мешочком сушеных апельсиновых корок. Сказала, что от всех хворей помогают. А еще когда сотруднице санэпидемки я аппендицит резал, так она мне по выписке принесла банку крысиного яда. Я так и не понял – понравилось ей лечение или нет.
Паша заржал:
– Типа, доктор, "выпей йаду"?
– Угу. Хорошо хоть коньяк с этим самым крысиным ядом не подарила.
Реаниматолог задумчиво покосился на бутылку, что держал в руке, и протянул:
– Н-да, напомнил. Этот коньяк достался от родни пациента, которого я так и не смог вытянуть.
– Что было?
Павел поморщился:
– Гадкий случай. Пятнадцать лет, паркурщик. Перелом основания черепа. Ликворея такая наблюдалась, что я сразу сказал, мол, шансов почти нет. Но все равно поборолись – держали его месяц. Вроде бы и стабилизировался, а потом резко щелк – и ушел. Его мать меня все равно благодарила, хоть я и отказывался. Так что давай не будем о благодарностях пациентов.
– Ага. Не будем. Но лучше уж благодарности, чем… Помнишь, как кардиологов менты трепали год назад?
– М-м-м. Не особо. Что-то смутно вспоминается…
– Ну давай, вспоминай. Тогда в кардиологию привезли тетку лет под пятьдесят. Вырубилась прямо около кассы в супермаркете. Рядом чудом оказались два интерна, так они до приезда "скорой" двадцать минут держали ее на непрямом массаже. Вытащили, можно сказать, на такой-то матери и молодом упрямстве. Одного потом врачи из "скорой" откачивали – перенервничал пацан, сердце у самого прихватило. Тетку выписали через месяц – жива-здорова, поскакала, как мустанг, домой. А благодарные медицине родственники накатали заявление в прокуратуру и потребовали найти тех двоих интернов. Потому что в ходе реанимационных мероприятий ребята устроили бабе трещину в ребре. И в связи с этим родственничкам, морально изуродованным еще при рождении, захотелось стрясти денег. А то, что любой опытный медик в такой ситуации пару ребер бы точно сломал, не восприняли ни родные пациентки, ни прокуратура. Во всей больнице тогда никто не стал содействовать следствию, менты в ответ еще и нас попытались приплести как соучастников. Вот это стресс! А ты своими переживаниями кичишься.
– Кто говорит о стрессах? – донесся с верхней площадки лестницы голос, искаженный эхом. – Кого излечить?
– Вадим, ты, что ли?
– Муа-га-га, – с раскатами мрачного хохота появился Деменко. – Я тебя ищу уже минут двадцать, нужен совет.
Реаниматолог поднял руку:
– Привет, предводитель невротиков!
– Привет, Паша. Твой совет тоже лишним не будет. О! Коньяк! Годно – сейчас как раз настроение такое.
– Под кофе, – пресек я попытку. – Еще работать и работать.
– Ну, под кофе так под кофе, – пожал плечами Вадим. – Мне как раз сегодня коробку хороших конфет принесли. Через минуту буду.
И умчался потрошить личный продуктовый склад. Такая заначка формируется практически у каждого доктора, который хоть немного специалист в своем деле. И ничего в этом постыдного и преступного нет, как бы ни повизгивали журналисты и сетевые герои клавиатуры. Сами бы попробовали пожить на зарплату врача полгодика – потом взмолились бы, мол, заберите нас обратно в уютненькие офисы, складывать никому не нужные цифры в экселе и марать чистые листы ворда нетленными отчетами. Хорошо хоть встречаются иногда пациенты, которые понимают, что без медиков жить будет совсем не так весело. Можно всех журналистов переквалифицировать в трактористы и плотники, блогеров загнать в агрономы, офисный планктон отправить дороги мостить. Что-то изменится глобально в стране? Не-а. Если и изменится, то только к лучшему – здоровая рабочая сила всегда нужна. А вот убери врачей – и в большинстве случаев легко оперируемый аппендицит станет приговором, пневмония с вероятностью процентов сорок закончится летальным исходом, камни в почках и желчном пузыре будут убивать каждого десятого в возрасте после пятидесяти. Но кто это поймет и оценит, пока в сознании людей прочно торчит, как топор в сучковатом полене, мысль, что "врач должен" вне зависимости от времени суток, финансирования государства и собственной усталости?
Минут через пять Вадим притащил увесистую коробку "Mozart Mirabell", выполненную в виде темно-красной скрипки, заодно прихватил пакет простого шоколадного печенья местной кондитерской фабрики.
– Такие конфеты даже кушать боязно, – пробормотал Паша, наливая по чуть-чуть коньяка в большие керамические чашки.
– А коньяк Hennessy Extra Old разливать не боязно? – поинтересовался Деменко.
– Был бы Remy Martin "Людовик Тринадцатый" – тогда было бы боязно. А так нет, – парировал Паша. – Обычный Hennessy – это развод для колхозных олигархов. Разве что Hennessy Ellipse неплох. Правда, пробовал я его один раз, но вкус запоминающийся.
– Вот прям ты все эти коньяки каждый день пьешь, что от "экстра олд" нос воротишь.