Олсон привычным, уверенным движением зажег сигарету и показал нос солдату, наблюдающему за ним с фургона.
- Они пасут меня уже час или около того. У них шестое чувство. - Он возвысил голос: - Вы такое любите, ребята? Скажите, что я прав! Я прав, черт возьми!
Несколько ребят оглянулись на крик и тут же отвернулись. Гаррати тоже не хотел на него смотреть. В голосе слышалась истерика. Солдаты бесстрастно взирали на Олсона. Гаррати подумал, что, должно быть, по группе сейчас пройдет слух об Олсоне, и не смог сдержать дрожь.
К половине пятого они прошли тридцать миль. Солнце уже наполовину зашло, и над горизонтом зажглась кроваво-красная полоса. Грозовые тучи ушли к востоку, и небо над дорогой стало синим и быстро темнело. Гаррати снова подумал о своем воображаемом тонущем. Не таком уже, впрочем, воображаемом. Надвигающаяся ночь скоро поглотит их всех, как море.
Паника снова охватила его. Он почувствовал внезапную уверенность, что видит дневной свет в последний раз в жизни. Ему захотелось, чтобы этот день был долгим. Ему захотелось, чтобы он продолжался. Ему захотелось, чтобы сумерки длились много часов.
- Предупреждение! Предупреждение сотому! Сотый, у вас третье предупреждение!
Зак обернулся. Мутный, непонимающий взгляд. Правая штанина пропитана кровью. И вдруг совершенно неожиданно, Зак начал набирать скорость. Он помчался вперед, лавируя между Идущими, как футболист с мячом в руках несется к воротам.
Автофургон увеличил скорость. Зак услышал, что он приближается, и побежал еще быстрее. Бежал он неловко, спотыкаясь, прихрамывая. Рана на колене вновь открылась, и Гаррати увидел, как на дорогу упали свежие капли крови.
Зак вырвался вперед основной группы, сделал еще одно ускорение. В течение нескольких секунд его черный, неестественно неподвижный силуэт вырисовывался на фоне красного неба, как высокое пугало, а затем он пропал. Автофургон последовал за ним, двое солдат спрыгнули с него и унылой походкой зашагали рядом с группой. Лица их были пусты.
Никто не произносил ни слова. Все лишь прислушивались. Очень долго ничего не было слышно. Поразительно, неправдоподобно долго. Только птица пролетела, только ранние майские цикады стрекотали, и еще откуда-то сзади доносился гул самолета.
Затем - резкий окрик, пауза, второй окрик.
- Хотят убедиться, - с тоской сказал кто-то.
Одолев подъем, они увидели фургон, стоящий на обочине примерно в полумиле впереди. Из выхлопной трубы вырывался синий дым. И - никаких следов Зака. Совершенно никаких следов.
- Где Главный? - закричал кто-то. Голос принадлежал круглоголовому парню по фамилии Гриббл, номер 48. В голосе слышалась подступающая паника.
Солдаты не ответили, они молча шли по краю дороги. И никто не ответил.
- Он что, опять речь говорит? - снова завопил Гриббл. - Этим он, наверное, и занимается! Так вот, он убийца! Убийца он, вот кто он такой! И я… Я скажу ему! Думаете, не скажу? Я все выскажу ему в лицо! Выскажу ему в лицо!
Он так разбушевался, что сбился с шага, почти остановился, и солдаты в первый раз обратили на него внимание.
- Предупреждение! Предупреждение сорок восьмому!
Гриббл остановился и тут же двинулся вперед, набирая скорость. Он шагал и смотрел на свои ноги. Скоро Идущие поравнялись с поджидавшим их автофургоном, который медленно пополз с ними рядом.
Примерно без четверти пять Гаррати пообедал: тюбик паштета из тунца, несколько крекеров с сырным порошком и много воды. Он буквально заставил себя ограничиться этим. Флягу можно получить в любой момент, а вот новых порций концентратов не будет до девяти утра… а он, возможно, захочет перекусить ночью. Черт возьми, возможно, ему понадобится перекусить ночью.
- Может, для нас сейчас решается вопрос жизни и смерти, - заметил Бейкер, - только аппетит от этого явно не убывает.
- Но мы не можем себе позволить идти у него на поводу, - возразил Гаррати. - Мне не улыбается упасть в обморок где-нибудь часа в два ночи.
Вот уж воистину неприятная перспектива. Наверное, ты ничего не узнаешь и не почувствуешь. Просто проснешься посреди вечности.
- Поневоле задумаешься, правда? - мягко сказал Бейкер.
Гаррати посмотрел на него. Доброе, юное, красивое лицо, освещенное заходящим солнцем.
- Ага. Пропасть вопросов, над которыми я задумываюсь.
- Например?
- Вот он хотя бы. - Гаррати кивком указал на Стеббинса, который двигался все тем же шагом, каким шел с самого начала Прогулки. Брюки у него уже почти высохли. Лицо казалось сумрачным. Он все еще берег половинку последнего сандвича.
- А что такое?
- Мне непонятно, зачем он здесь, почему он ничего не говорит. И еще - выживет он или умрет.
- Гаррати, все мы умрем.
- Будем надеяться, не сегодня.
Гаррати говорил по-прежнему тихо, но его вдруг пробрала дрожь. Он не знал, заметил ли это Бейкер. У него заныл мочевой пузырь. Он повернулся спиной вперед и на ходу расстегнул ширинку.
- А что ты думаешь про Приз? - спросил Бейкер.
- Не вижу смысла о нем думать, - ответил Гаррати и выпустил струю. Закончив, он застегнул ширинку и снова пошел вперед лицом. Он испытывал легкую радость от того, что сумел сделать свое дело и не заработать предупреждение.
- А я вот думаю о нем, - мечтательно проговорил Бейкер. - Даже не столько про Приз, сколько про деньги. Про всю сумму.
- Богатому не попасть в Царство Небесное, - отозвался Гаррати и взглянул на свои ноги - единственное, что пока не позволяло ему доподлинно узнать, где же находится Царство Небесное.
- Аллилуйя, - сказал Олсон. - После встречи нас ждет отдых.
- А ты как, верующий? - спросил Бейкер у Гаррати.
- Нет, не то чтобы. Но я на деньгах не зацикливаюсь.
- Тогда, наверное, ты вырос на картофельном супе и каше, - сказал Бейкер. - А свиное ребрышко - только когда твой отец мог себе позволить.
- Да, пожалуй, это сыграло свою роль, - согласился Гаррати и помолчал, обдумывая, стоит ли продолжать. - Но это далеко не самое важное.
Он понял, что Бейкер смотрит на него непонимающе и с легким упреком.
- Ты хотел сказать, что деньги с собой не возьмешь, - пояснил Макврайс.
Гаррати взглянул на него. На губах Макврайса играла уже знакомая ему раздражающая кривая улыбка.
- Пожалуй, да, - ответил Гаррати. - Мы ничего не приносим в этот мир и ничего не можем из него унести.
- Верно, но тебе не кажется, что в промежутке между приходом и уходом нам лучше было бы пожить в комфорте? - спросил Макврайс.
- Да к черту комфорт, - сказал Гаррати. - Если те козлы, что едут на этой вот игрушке, пристрелят тебя, то ни один врач в мире не оживит тебя, даже если запихнет тебе внутрь кучу двадцаток и пятидесяток.
- Я не умер, - просто сказал Бейкер.
- Да, но ты можешь умереть. - Вдруг его мысль показалась ему столь важной, что он поспешил высказать ее вслух. - Но предположим, ты выиграл. Ты просидишь дома шесть недель, рассчитывая, что бы делать с деньгами, - я про Приз не говорю, только про деньги. И вот ты выходишь за покупками и попадаешь под такси. Что тогда?
Харкнесс приблизился к ним. Теперь он шел рядом с Олсоном.
- Со мной-то такого не будет, - заявил он. - Если я выиграю, то куплю себе целый караван "чеккеров". Если я здесь выиграю, я вообще, наверное, больше пешком ходить не буду.
- Ты не понял, - сказал Гаррати. Еще никогда в жизни он не был так рассержен. - Ешь ты картофельный суп или филе из телятины, живешь в лачуге или в особняке, когда ты умрешь, все кончится и тебя положат в холодильную камеру в морге, как Зака или Эвинга, вот и все. Я хочу только сказать, что лучше получать время от времени, понемногу. Когда человек получает понемногу, он гораздо счастливее.
- Какой красивый словесный понос, - вмешался Макврайс.
- Разве? - закричал Гаррати. - А ты-то какие планы строишь?
- Ну, сегодня сфера моих интересов здорово изменилась, это верно…
- Еще бы она не изменилась, - проворчал Гаррати. - Разница только в том, что сейчас мы все на грани смерти.
Наступило молчание. Харкнесс снял очки и принялся их протирать. Олсон заметно побледнел. Гаррати пожалел о своих словах; он зашел слишком далеко.
Сзади кто-то явственно произнес:
- Слушайте, слушайте!
Гаррати обернулся, уверенный, что это сказал Стеббинс, хотя он еще ни разу не слышал голоса Стеббинса. Но Стеббинс шел, как и раньше, глядя себе под ноги.
- Кажется, я чересчур увлекся, - пробормотал Гаррати; он понимал, однако, что по-настоящему увлекся не он. По-настоящему увлекся Зак. - Кто хочет печенья?
Он раздал печенье товарищам. Случилось это ровно в пять часов. Солнце, наполовину опустившись, как будто зависло над горизонтом. Наверное, прекратилось вращение Земли. Трое или четверо самых рьяных ходоков, ушедших вперед от пелетона, сбавили скорость и шли теперь меньше чем в пятидесяти ярдах впереди основной группы.
Гаррати чудилось, что дорога проложена вдоль нескончаемого подъема и идти под гору им теперь вообще не суждено. Он подумал, что если бы это было правдой, то им в конце концов пришлось бы дышать через кислородные маски. Вдруг он наступил на валяющийся на дороге пояс с карманами для концентратов. Он с удивлением огляделся. Это пояс Олсона. Ладони Олсона как раз шарили по животу. На его лице было написано мрачное изумление.
- Я уронил его, - объяснил Олсон. - Хотел взять поесть и выронил его. - Он засмеялся, словно желая показать, какая же глупая штука с ним приключилась. Смех тут же резко оборвался. - Я хочу есть, - сказал Олсон.
Никто не ответил. К этому времени все уже прошли мимо пояса, и никто не имел возможности подобрать его. Гаррати оглянулся и увидел, что пояс Олсона лежит как раз поперек белой линии.
- Я хочу есть, - терпеливо повторил Олсон.
Главному нравится видеть крутых ребят, кажется, так сказал Олсон, когда вернулся к ним, получив свой номер? Сейчас он уже не назвал бы Олсона крутым парнем. Гаррати исследовал карманы собственного пояса. У него осталось три тюбика концентратов, крекеры и кусок сыра. Правда, сыр довольно грязный.
- Держи, - сказал он и протянул Олсону сыр.
Не сказав ни слова, Олсон съел сыр.
- Мушкетер, - сказал Макврайс все с той же кривой улыбкой.
К половине шестого уже достаточно стемнело; в воздухе висела дымка. Первые светлячки носились туда-сюда. Молочно-белый туман клубился в низинах. Впереди кто-то поинтересовался:
- А что будет, если туман сгустится и кто-нибудь случайно сойдет с дороги?
Немедленно откликнулся легко узнаваемый отвратный голос Барковича:
- А ты как думаешь, дурила?
Сошли четверо, подумал Гаррати. За восемь с половиной часов ходьбы сошли всего четверо. Он почувствовал толчок в желудке. "Мне ни за что не пережить их всех, - подумал он. - Не пережить всех. А с другой стороны, почему бы и нет? Кто-то обязательно будет последним".
Вместе с дневным светом угасли разговоры. Наступила гнетущая тишина. Обступившая их тьма, влажный воздух, лужицы на дороге… Впервые все это показалось ему абсолютно реальным и совершенно ненатуральным, ему захотелось увидеть Джен или маму, вообще какую-нибудь женщину, и он спросил себя, какого черта он здесь делает и как можно было так влипнуть. Он не мог даже обмануть себя - не знал, мол, заранее, ибо все знал. И влип-то не он один. В этом параде сейчас принимали участие еще девяносто пять придурков.
В горле опять образовался слизистый шарик, мешающий глотать. Гаррати заметил, что впереди кто-то тихо всхлипывает. Он не знал, давно ли слышит этот звук, и никто вокруг не обращал на него внимания, словно этот звук ни к кому из них не имел отношения.
До Карибу осталось десять миль, и там по крайней мере будет свет. От этой мысли ему стало чуточку легче. В конце концов все не так уж плохо. Он жив, и нет смысла думать о том времени, когда он умрет. Как сказал Макврайс, весь вопрос в изменении сферы интересов.
В четверть шестого пронесся слух, что группа нагоняет парня по фамилии Трейвин, одного из прежних лидеров. У Трейвина начался понос. Гаррати услышал об этом и не поверил, но ему пришлось-таки поверить, когда он увидел Трейвина. Парень на ходу подтягивал штаны. Он получал предупреждение каждый раз, когда садился на корточки. Гаррати, содрогнувшись, подумал, что пусть бы уж дерьмо стекало по ногам. Лучше быть грязным, чем мертвым.
Трейвин шел согнувшись, как Стеббинс, прикрывавший свой сандвич от дождя. Всякий раз, когда по его телу пробегала судорога, Гаррати знал, что у него очередной желудочный спазм. Гаррати почувствовал отвращение. Никакой романтики, никакой тайны. У парня схватило живот, только и всего, и по этому поводу можно испытывать только отвращение да еще своего рода животный страх. Гаррати ощутил позыв к рвоте.
Солдаты чрезвычайно внимательно следили за Трейвином. Следили и выжидали. Наконец Трейвин не то согнулся, не то упал, и солдаты пристрелили его - со спущенными штанами. Трейвин перевернулся на спину, и на его обращенном к небу лице застыла неприятная жалобная гримаса. Кого-то вырвало, и он получил предупреждение. Гаррати по звуку показалось, что желудок этого пацана вывернулся наизнанку.
- Он будет следующим, - деловито заметил Харкнесс.
- Заткнись, - сдавленно бросил Гаррати. - Заткнись, будь так любезен.
Никто не отозвался. Харкнесс начал смущенно протирать очки. Тот, кого вырвало, застрелен не был.
Их весело приветствовала компания подростков. Они сидели на одеяле и пили колу. Они узнали Гаррати, вскочили на ноги и устроили ему овацию. Ему стало не по себе. У одной из девушек большие груди. Ее дружок не отрываясь смотрел, как они всколыхнулись, когда она вскочила. Гаррати решил, что становится сексуальным маньяком.
- Посмотрите-ка на эти сиськи, - сказал Пирсон. - Боже ты мой!
Гаррати захотелось узнать, девственница ли она; сам-то он оставался девственником.
Они прошли мимо неподвижного, почти идеально круглого пруда, над которым клубился легкий туман. Пруд был похож на зеркало, задрапированное дымом и украшенное по краям таинственным узором из водных растений. Где-то хрипло квакала лягушка. Гаррати решил, что этот пруд - одно из красивейших зрелищ в его жизни.
- Чертовски здоровый штат, - раздался впереди голос Барковича.
- Этот тип чрезвычайно успешно действует мне на нервы, - медленно проговорил Макврайс. - Сейчас в моей жизни осталась одна цель: пережить его.
Олсон вслух молился Деве Марии.
Гаррати с тревогой посмотрел на него.
- Сколько у него предупреждений? - спросил Пирсон.
- Насколько я знаю - ни одного, - ответил Бейкер.
- Хорошо, но выглядит он неважно.
- Мы все уже выглядим не блестяще, - заметил Макврайс.
Снова наступила тишина. Гаррати впервые отметил, что у него болят ноги. Точнее, ступни, а не икроножные мышцы, которые одно время беспокоили его. Он заметил, что бессознательно ступает на внешнюю сторону стопы, но время от времени наступает на покрытие всей стопой и вздрагивает. Он застегнул "молнию" на куртке и поднял воротник. Воздух по-прежнему был сырой и холодный.
- Эй! Вон там! - весело воскликнул Макврайс.
Гаррати и прочие повернули головы влево. Они проходили мимо кладбища, расположенного на вершине невысокого, поросшего травой холма. Оно было обнесено каменной оградой, а между покосившимися надгробными памятниками собирался туман. Ангел с поломанным крылом таращился на них пустыми глазницами. Птица-поползень сидела на верхушке ржавого флагштока, оставшегося здесь от какого-то государственного праздника, и нагло рассматривала их.
- Вот и первое наше кладбище, - сказал Макврайс. - Оно с твоей стороны, Рей, ты теряешь все очки. Помнишь такую игру?
- Слишком много выступаешь, - неожиданно сказал Олсон.
- Генри, приятель, чем тебе не нравятся кладбища? Здесь царят тишина и покой, как сказал поэт. Славный непромокаемый панцирь…
- Захлопни пасть!
- А, да ты решил пошутить! - невозмутимо продолжал Макврайс. Его шрам горел белым в отблесках уходящего дня. - Ну-ну, Олсон, ты же не скажешь, что тебя не привлекает мысль о смерти? Как говорил поэт: "Но смерти нет, есть долгий-долгий сон в могиле". Тебя не тянет туда, друг? - Макврайс протрубил начало какой-то мелодии. - Выше голову, Чарли! Новый светлый день…
- Оставь его в покое, - тихо сказал Бейкер.
- А почему? Он активно убеждает себя, что может выйти из игры в любой момент, стоит только захотеть. И если он просто ляжет и умрет, это будет не так уж плохо, как кажется другим. Нет, я не собираюсь оставлять его наедине с такими мыслями.
- Не умрет он - умрешь ты, - сказал Гаррати.
- Ну да, я помню. - Макврайс улыбнулся Гаррати напряженной, кривой улыбкой… Только теперь в ней не было ни тени юмора. Неожиданно ему показалось, что Макврайс взбешен, и он почти испугался такого Макврайса. - Это он кое-что забыл. И еще тут этот индюк…
- Я больше не хочу, - глухо сказал Олсон. - Мне все надоело.
- Крутые ребята, - парировал Макврайс, поворачиваясь к Олсону. - Ты ведь так говорил? Ну и к черту их. Так ложись помирай.
- Оставь его в покое, - сказал Гаррати.
- Послушай, Рей…
- Нет, это ты послушай. Хватит с нас одного Барковича. Пусть Хэнк поступает так, как считает нужным. Не забывай, мы не мушкетеры.
Макврайс опять улыбнулся:
- Согласен, Гаррати. Ты выиграл.
Олсон ничего не говорил. Он только поднимал одну ногу, ставил ее на землю и поднимал другую.
К шести тридцати стемнело окончательно. До Карибу теперь оставалось всего шесть миль, и город уже показался на горизонте в туманной дымке. Несколько человек пришли сюда, на дорогу, чтобы встретить Идущих у города. Теперь все они, по-видимому, возвращались домой к ужину. Ноги Гаррати чувствовали прохладную влагу, висящую в воздухе. Звезды стали ярче. Сверкала Венера, и Большая Медведица была на привычном месте. Гаррати с детства хорошо знал созвездия. Он показал Пирсону Кассиопею, но тот только хмыкнул.
Гаррати подумал о Джен, о своей подруге, и почувствовал укол вины за то, что поцеловал ту незнакомую девушку. Он уже забыл, как выглядела та девушка, но помнил, что она взволновала его. Он пришел в возбуждение, когда положил ей руку на зад; а что было бы, если бы он погладил ее между ног? При этой мысли в паху как будто развернулась пружина, и он слегка вздрогнул.
У Джен длинные, почти до талии, волосы. Ей шестнадцать лет. Грудь у нее не такая большая, как у той девушки, с которой он целовался. Он любил играть с ее грудью. От этого он сходил с ума. Она не позволила бы ему заняться с ней любовью, а он не знал, как ее заставить. Ей этого хотелось, но она не согласилась бы. Гаррати знал, что некоторые ребята умеют это - уговорить девушку, но ему, наверное, не хватало характера - а может быть, воли, - чтобы ее убедить. Интересно, сколько девственников среди них? Вот Гриббл назвал Главного убийцей. Девственник ли Гриббл? Не исключено.