* * *
- …получил сведения, что объект будет ровно в полдень в вестибюле "ACARA Das Antares Penthousehotel", - закончил Вольфрам. - Теперь я хотел бы послушать ваши соображения.
Серегин встрепенулся и оторвался от своих сумбурных мыслей. Сегодня все утро он пытался привести мысли в порядок, но это плохо получалось. Собственно, мыслей, мешавших ему заниматься своим делом, было две. Точнее, два вопроса.
На первый, "почему "они" живут лучше "нас"", Серегин уже почти ответил. В принципе, он и прежде знал, что жизнь "за бугром" куда лучше устроена и красивее. Но он не представлял, насколько она лучше. Он словно угодил даже не в двадцать первый, а сразу в двадцать второй век, где техника служит людям на каждом шагу, причем техника без сбоев и даже, кажется, без поломок. В двадцать второй век, где люди - все, поголовно, - приветливые, вежливые и улыбающиеся. Но даже и это Серегин сумел осмыслить и рационализировать.
Но вот был еще второй вопрос, который совсем поставил Серегина в тупик: "если "здесь" живут неизмеримо лучше, то почему мы хотим, чтобы "здесь" стали жить так же плохо, как "там", у нас?" На этот вопрос Серегин ответить не мог.
Прилавки магазинов ломились здесь от товаров, а не от количества, а от их разнообразия. Серегин представить себе не мог, что на свете существует такое количество сортов колбасы, сыра, элементарного хлеба, превращенного здесь в произведения искусства, и всего прочего. И все это в ярких, блестящих пластиковых упаковках, невесомых по сравнению со стеклянными банками, и очень удобных, если сравнить с пропитанной маслом серой оберточной бумагой.
Но бог с ними, с магазинами. В конце концов, обилие товаров на прилавках доступно, наверняка, далеко не каждому. Как говориться, видит око, да зуб неймет. Правда, Серегин до сих пор так и не понял, где они, пролетарии, эти заморенные, забитые, заэксплуатированные люди, которые создают за гроши здешнее богатство и роскошь. Но где-нибудь они должны быть. Просто их наверняка прячут, не выставляют напоказ, чтобы не пачкали окружающее. Какие-нибудь там районы, кварталы или как это у них здесь называется? Так что бог с ними, с магазинами…
Но Серегин не мог объяснить себе другое. Гостиница, где они жили, этот самый "Hotel Heinemann Wieting Superior", поразила его воображение. Аккуратная, изящная, выкрашенная к тому же в яркие, но не аляповатые, "детские" цвета, она казалась игрушкой, мечтой, сказочным домиком феи. Но ведь с таким же успехом, и даже выгоднее, гостиницу, по мнению Серегина, можно было разместить в каком-нибудь небоскребе, каких, кстати, Серегин пока что здесь не видел. Изящество и красота, по мнению Серегина, не служили в данном случае для наживы. Выходит, не такое уж жадное и меркантильное это общество, куда он попал. Скорее уж жадным и меркантильным можно было назвать родное советское общество, где дома были безликими серыми коробками, несущими, и то плохо, чисто функциональные функции, где тротуары с кочками и выбоинами на асфальте были заплеваны и покрыты мусором, люди в плохой одежде все поголовно хмурые, злые, озабоченные, особенно по утрам, когда нужно идти на работу.
Нет, не мог Серегин понять, зачем бы немцам, которым, судя по тому, что он успел здесь увидеть, и так хорошо, нужно бы строить общество по нашему образцу и лишиться всей этой разнообразной красоты…
- Какие ваши соображения? - резко повторил Вольфрам.
Серегин откашлялся.
- Я думаю, - неуверенно сказал он, - э-э… что в вестибюле взять объект не удастся.
- Почему же? - с любопытством спросил Вольфрам, уставившись на него.
- Вестибюль у гостиницы не такой уж большой, - сказал Серегин, прикинув, что они увидели здесь на первом этаже. - Народу мало и никто не болтается без дела. Значит, нам просто не удастся подойти к нему незамеченными. А если уж он заметит нас издалека, то вообще не подпустит к себе.
- Ну, мы тоже не лыком шиты, - пробурчал Вольфрам, - но что-то в этом есть. В остальном же ты, лейтенант, попал пальцем в небо. Та гостиница не наш маленький трехзвездочник, а огромный пятизвездочный отель. И вестибюль у него размером с футбольное поле стадиона "Динамо", постоянно запружено сотнями людей. Но мы действительно не будем пытаться взять его там. В этом ты прав. Нам нужно выявить его. Дальнейшее зависит от действий объекта. Если он направиться на верхние этажи, попытаемся взять его там. В коридорах отелей обычно бывает пусто, так что никто не должен пострадать. Если же покинет отель - проследим, куда он пойдет. Это трудно, поскольку нас всего трое, но возможно. Вот вам для начала. Берите, - Вольфрам протянул им маленькие черные коробочки, похожие на пульт управления телевизором, но короче, и всего с одной кнопкой.
Олег повертел в пальцах свою коробочку.
- Что это? - спросил он.
- Полог внимания, - объяснил ему Серегин, уже сталкивающийся с таким устройством на курсах. - Нажимаешь кнопку - и никто не обратит на тебя внимания, хоть ты сними штаны и пляши посреди улицы джигу. Очень удобная штука. Особенно может пригодиться при встречах с местными полицейскими.
- При встречах с полицейскими у вас есть паспорта, - оборвал его Вольфрам. - Тоже удобная штука. А полог пригодится нам для объекта. Включим его перед входом, и можем спокойно шататься по гостинице, сколько влезет, никому до нас дела не будет.
- А как мы планируем взять объект? - тут же спросил Серегин.
- Побудем там часок, поглядим, что к чему. Внимания на себя обращать не будем, сами знаете почему. Тогда и решим, как и где. Все понятно?
Оба кивнули.
- Тогда пошли завтракать, - внезапно усмехнулся Вольфрам.
- Куда? - удивился Серегин. - Сейчас нет и половины восьмого утра. Что сейчас может быть…
- Ресторан при гостинице работает с пяти утра, - пояснил Вольфрам. - Здесь встают рано, я имею в виду, в городе. Работать начинают между шестью и восьмью - где как, но все в этих пределах. Зато и рабочий день кончается в 2–3 часа пополудни. Так что полдня остается на личные дела и отдых. На мой взгляд очень удобно. Ну, пошли, а то есть хочется…
Серегин хотел было спросить, а как же рабочий класс, который нещадно эксплуатируют? Но не стал, потому что действительно вдруг захотелось есть.
* * *
В отличие от "Hotel Heinemann Wieting Superior", "ACARA Das Antares Penthousehotel" игрушкой не выглядел. Это был если не настоящий небоскреб в девяносто этажей, то его уменьшенная копия. Но он вовсе не был величественным и подавляющим, как московские "высотки" сталинских времен. Это было изящное, ажурное, устремленное ввысь, все, казалось, состоящее из сверкающего стекла здание в суперсовременном стиле. Никаких башенок и мансард, никаких балконов выше пятого этажа, да и неуютно было бы на балконе там, где постоянно дул пронизывающий ветер с моря, а все здание заметно раскачивалось.
Громадный вестибюль чем-то походил на зал ожидания аэропорта, но лишенный безликой скудности обстановки, а уютным, как VIP-отделение. Здесь были самые различные диванчики, пуфики, кресла и стулья на любой вкус, вперемешку с низенькими столиками, заваленными грудами красочных журналов и газет.
Вестибюль не просматривался насквозь из-за обилия колонн, в чаще которых любой мог найти себе укромное место. Все это было мило, но это затрудняло их задачу. К тому же, в вестибюле были люди. Много людей. Десятки, если не сотни. Они кучковались и группировались, смеялись и щебетали на самых разных языках, наполняя воздух вокруг какофонией звуков, мерным гулом, напоминающим морской прилив. От обилия звуков и красок у Серегина даже слегка закружилась голова.
- Да, нелегко здесь будет найти объект, - буркнул он себе под нос.
- Согласен. Основная работа ложится на Ляшко. Но и ты не теряйся, - с трудом пробился к его сознанию голос Вольфрама.
Рации были прикреплены к тыльной стороне мочек их ушей, так что их можно было обнаружить лишь при тщательном обыске, а микрофоны были настолько чувствительные, что хватало легкого шепотка.
- Ничего, фото Олейникова у нас есть, никуда он не денется, - попытался успокоить сам себя Серегин.
- Не очень-то на них полагайся, - сказал Вольфрам. - Если Олейников стал Свиридовым, то и внешность он мог поменять кардинально. А фото Свиридова в паспортном отделении так нам и не нашли.
- Да ладно, расслабьтесь, - лениво произнес Олег. - Я вычислю его на раз, как только он тут объявится. Если он вообще тут будет.
- Будет, - твердо сказал Вольфрам. - Кураторы в прогнозах не ошибаются.
Серегин краем глаза увидел Олега, медленно обходящего группу галдящих и размахивающих руками человек. Судя по кислому выражению лица экстрасенса и телепата, дела у него шли неважнецки. Он тоже скорее успокаивал себя, чем чувствовал настоящую уверенность. Серегин представил себе, что если он слышит такой хаос и сумятицу голосов, то какая же буря мыслей царит вокруг. Да еще на разных языках. Что бы там ни говорил Олег о мышлении образами, Серегин все равно представить себе не мог мыслей иначе, чем облеченных в слова. А думать каждый должен на своем родном языке.
Постепенно Серегин приблизился к длинной стойке "рецепшина", над которой висел плакат с надписью на пяти различных языках. Поскольку среди них был и русский, Серегин прочитал: "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ УЧАСТНИКАМ КОНГРЕССА "ВРАЧИ БЕЗ ГРАНИЦ".
Тут он понял, почему в вестибюле так людно. Конгресс, вот оно что. И, судя по всему, международный. Интересно, что понадобилось объекту среди врачей? - мелькнула мысль, но тут же была вытеснена более актуальными, а именно, как найти этот самый объект среди сотен врачей, съехавшихся сюда с разных уголков Земли.
И секунду спустя Серегин внезапно понял, как.
- Надо искать одинокого человека, - шепнул он. - Понимаете, одиночку. Который ходит от группы к группе, но нигде подолгу не задерживается.
- Почему ты так думаешь? - с интересом спросил Вольфрам.
- Потому что здесь проходит конгресс, - пояснил Серегин. - А что нужно объекту на конгрессе? - спросил он и тут же сам ответил: - Правильно, он кого-то здесь ищет. На любой международный конгресс съезжаются светила, которые давно знакомы друг с другом, хотя бы по переписке. Видите, они скучковались по интересам. Конгресс - это встреча старых друзей, коллег, единомышленников.
- Ну, и… - подтолкнул Серегина Вольфрам.
Серегин не терял из поля зрения Олега, но понятия не имел, где в вестибюле искать командира, поэтому не видел, какое у него выражение лица - действительно заинтересованное или саркастическое.
- Не думаю, - продолжал он, - что Олейников станет маскироваться под академика. Его же тогда расколют в три секунды. Итак, он не может быть участником Конгресса, но ему надо на законных основаниях находятся здесь, свободно передвигаться, общаться с кем хочет. Значит, что ему остается?
- Он журналист, - тут же сказал Олег.
- Правильно! - чуть ли не в полный голос воскликнул Серегин, краем глаза заметил, как на него удивленно посмотрели два-три человека, и постарался затеряться в толпе. - Правильно, - уже шепотом повторил он, медленно двигаясь вдоль стойки. - Он замаскировался под журналиста. Или, на худой конец, под охранника, хотя это маловероятно - охранники наверняка знакомы друг с другом.
- Хорошо, - к удивлению Серегина, не стал спорить Олег. - Будем искать человека с бейджем журналиста, хотя таких тут наверняка найдется не меньше десятка.
- Десяток - не сотня, - огрызнулся Серегин. - А ты у нас на что? Я буду искать, а ты - копаться у них в мозгах.
- А мне чем прикажешь заняться? - раздался насмешливый голос Вольфрама.
- Простите, командир, - на секунду смутился Серегин, но тут же взял себя в руки. По собственному опыту он знал, что если что начало "вытанцовываться", надо продолжать, гнуть свою линию, а то фарт может и отвернуться. - Я вот подумал, - продолжал он, - что кому-то надо бы подняться повыше. Вон на тот балкончик на уровне второго этажа. Нужно оглядеть всю картину, так сказать, сверху, с высоты. Может, тогда станет заметен по выделенным нами параметрам объект.
- Разумно, - сказал Вольфрам. - Вот учись, Ляшко. Парень у нас без году неделя, однако, мыслит конструктивно.
Серегин почувствовал, как жарко загорелись щеки от похвалы. Хорошо еще, командир меня не видит, - подумал он. Надеюсь, что не видит. А то бы еще подумал, что я зазнаюсь. Но все-таки я молодец!..
- План принят, - прервал его мысли Вольфрам. - Так и будет действовать. Надеюсь, "полог внимания" вы не забыли включить. Батарейки в нем хватит на час непрерывной работы. У нас сорок минут до появления здесь объекта. Точнее, до того времени, когда он ТОЧНО тут будет, потому что не исключено, что он УЖЕ здесь. Так что времени нам хватает с пятидесятипроцентным запасом. Можно работать. Но все же будьте осторожны, ребята, - добавил он слегка изменившимся тоном. - Кто его знает, каким Олейников стал суперменом. Может, его и "полог" не обманет. Хотя о таком я не слышал. Главное, помните: при обнаружении не подавать виду и немедленно доложить мне. Брать его буду я сам. И никакой самодеятельности, что бы ни произошло. Понятно? Это приказ! - добавил он жестко. - Начали работать!
Серегин прошел до конца стойки и неторопливо, ни на ком не задерживая внимания, но никого и не пропуская. Далее, он решил обойти вестибюль по периметру, чтобы заглянуть в самые дальние уголки, скрытые колоннами и большими кадками с кожистолистыми фикусами. Кстати, точно такими же, какой стоял у мамы на табуретке возле окна, подумал он, усмехнувшись про себя. Мама, мама, с грустью подумал он, знала бы ты, что всю жизнь растила то же растение, - по сути, миниатюрную пальму, - которое, очевидно, любят и ценят здесь, в далекой Германии. Серегин сам не мог бы сказать, почему, но ему показалось вдруг это очень важным - это сходство между старой женщиной в скромной квартирке в далекой Сибири и богатыми владельцами шикарного отеля в одной из самых больших стран Европы. Почему, откуда эти ассоциации, он понятия не имел. Неужели лишь потому, что дед его воевал с такими же немцами, что были вокруг, в этой самой Германии, и, насколько Серегин знал по рассказам отца, был ранен под Ольденбургом, который три недели пытались, но так и не сумели взять советские войска, благодаря чему он после войны отошел к ФРГ…
- Als Ihnen kann ich helfen? (Чем могу вам помочь?) - прервал его мысли чей-то голос.
Серегин поднял глаза. За стойкой перед ним стоял молодой человек примерно его, Серегина, лет, круглолицый, с аккуратно подстриженными белобрысыми волосами, улыбающийся не натянутой и вымученной, как изредка наши продавцы, улыбкой, а совершенно искренней. Видно было с первого взгляда, что он действительно хотел чем-нибудь помочь Серегину.
Серегин, хотя и не понял ни слова, но улыбнулся в ответ и покачал головой. Молодой человек в безукоризненно чистой белой рубашке и черном галстуке бабочке, из тех, что Серегин прежде видел лишь на конферансье, сказал непонятное:
- Verzeihen Sie, mir schien es, bei Ihnen irgendwelches Problem (Простите, мне показалось, у вас какая-то проблема.), - улыбнулся еще раз и отошел.
Серегин проводил его взглядом и пошел вдоль стены, выполняя свой план осмотра. Интересно, невольно подумал он, если бы я родился не в СССР, а где-нибудь здесь, неужели я мог бы работать кем-то вроде этого парня за стойкой? Неужели я мог бы изо дня в день обслуживать клиентов, выполнять какие-то их капризы, и быть при этом счастливым? Ведь видно же по глазам, что этот парень действительно счастлив…
Мысли его резко оборвались, когда Серегин зацепился взглядом за сидящих у стены на мягком пуфике троих, чем-то неуловимым контрастирующих с остальными участниками конференции, заполнившими обширный вестибюль.
* * *
Нигде и никогда
Странная штука - трансгрессия, подумал он после первых секунд шока, когда впустил внутрь себя "крокодила". Она скоротечна, протекает не секунду даже, а неуловимо короткий миг - он знал это, так как сам замерял по секундомеру. Но этот миг имеет неприятную особенность длиться, тянуться, и всегда он зачем-то начинает думать при этом, что будет, если в один не очень прекрасный день этот миг вообще никогда не кончится? Наступит ли тогда смерть, как окончательное небытие, чему учили его всю жизнь, начиная со школы и кончая занятиями по марксизму-ленинизму в военной академии?
Он знал, что думать об этом глупо, и даже не глупо, а попросту нельзя, но все-таки каждый раз возникали у него эти мысли, и некуда было от них бежать. Впрочем, "раз" этих было раз-два - и обчелся. Потому что не любил он трансгрессию, боялся ее и старался не пользоваться, кроме как в безвыходных ситуациях.
Собрав всю свою волю и стиснув кулаки, он все же решился и резко, рывком, распахнул глаза.
И ничего вокруг не изменилось, просто черная пустота закрытых глаз сменилась серой пустотой глаз открытых. Вокруг не на что было смотреть, потому что не было ничего. Одна лишь серость без цвета, без формы, без запаха и вкуса.
Серость не походила окутавший его на густой туман. Правда, временами начинало казаться, что она едва уловимо клубится, ворочается, создает и мгновенно рушит едва уловимые бесформенные формы, но это были результаты деятельности его собственного воображения. Ничего серость не создавала, никак не клубилась. Потому что на самом деле ее тоже не было.
Человеческому мозгу трудно, а может, вообще невозможно, признаться в том, что вокруг ничего не существует. Глаза говорят ему об этом, все остальные органы чувств подтверждают, но он отказывается в это поверить, вот и населяет окружающее ничто клубами, формами и прочим "чем-то". На самом же деле все это лишь электрические импульсы, идущие по цепочкам нейронов от мозга и вспыхивающие на сетчатке глаз. Только они, и ничего больше. Но все равно ему все время казалось, что в серости, клубящейся неуловимым туманом, прячется нечто ужасное, ищет его и когда-нибудь найдет. Он смеялся над собой, он уговаривал себя бросить эти глупости, но чувство опасности не исчезало.
Он глубоко вздохнул и медленно досчитал про себя до пяти, чтобы успокоиться. Аутотренинг помогал в серости слабо, но это было лучше, чем ничего.
Властелин мира боится собственного воображения, усмехнулся он про себя, потому что воображение уже "накрутило" его до состояния, близкого к панике. Недаром кто-то из великих - кто, он не помнил, а может, и не знал никогда - сказал, что если долго всматриваться в Бездну, то Бездна начинает всматриваться в тебя. А этого ей нельзя позволять, а то и с катушек слететь недолго. Безумный Всемогущий. Всемогущий-шизик…
Он позволил себе коротко рассмеяться. Секунду, не дольше. Дольше никак нельзя, потому что тогда смех может легко перерасти в истерию.
Смеялся он тоже мысленно. Ничто не мешало ему захохотать во все горло, закричать, чтобы рассеять окружающую тишину, или хотя бы поговорить с собой вслух. Но он этого не делал прежде и делать не будет впредь. И он знал, почему. Он боялся, что начнет говорить, а наружу не выйдет ни звука. И тогда он поймет, что его просто не существует. А как чувствует себя человек, которого не существует, он не знал и знать не хотел.
Он вздохнул, опять-таки про себя, и покрепче перехватил ручку "дипломата". Здесь не было и не могло быть никакой силы тяжести, но непостижимым образом "дипломат" заметно оттягивал руку. Значит, тяжесть все же была? Или все это опять игра воображения?