Осиротел Ниффльхейм, страна мертвецов и туманов, последнее прибежище тех, кому в мир яви заказана дорога. Льды сковывают сердце мира, и скор тот день, когда иссякнет Горячий ключ, последний источник волшебства. А с ним исчезнут коварные гримы и кровожадные драугры, кроткие ульдры и безголовые тролли, драконьи корабли и чудовищные усебъёрны. Если не найдется того, кто сумеет достичь чертогов Хель, взойти на опустевший трон и объявить Ниффльхейм своим владением. Вот только забыли герои северный путь. И не по своей воле трое подростков попадают на изнанку привычного им мира. Они - последний шанс сказочной страны. Но какова цена этого шанса?
Книга написана в 2011 г.
Содержание:
Часть 1. Мир-которого-не-бывает 1
Часть 2. По эту сторону мира 9
Часть 3. Земля, плодящая туманы 17
Часть 4. Время боя 25
Часть 5. Дорога тени 34
Часть 6. Люди и звери 43
Часть 7. На клыках волка 51
Часть 8. Последние рубежи 62
Часть 9. Дом всех теней 71
Часть 0. Точка отсчета 84
Примечания 86
Карина Дёмина
Владетель Ниффльхейма
Мир припал на брюхо, как волк в кустах,
Мир почувствовал то, что я знаю с весны -
Что приблизилось время Огня в Небесах,
Что приблизился час восхождения
Черной Луны.С. Калугин
Часть 1. Мир-которого-не-бывает
Глава 1. Воробьи и вороны
Свалку давно уже собирались закрыть, лет десять или даже двадцать. Упорно собирали подписи, устраивали митинги протеста и даже высадили на окраине с десяток молодых тополей. Но, несмотря на все усилия, свалка продолжала существовать. Она проглотила и тополя, и акты Госсанэпидемнадзора, и петиции со всеми подписями, как глотала тонны и тонны иного мусора, который производился городом.
Бережно выращивая холмы из ржавых банок и мотков проволоки, украшая их битым стеклом, пакетами, осколками дерева и обломками пластика, свалка кормила птиц, бродячих собак, кошек и тощих городских лис. Но безусловными хозяевами ее были крысы да люди. И те, и другие рыли себе норы, делили территорию, воевали - большей частью между собой. Но в голодные времена крысам случалось есть людей, а людям - крыс. И никто не видел в том дурного.
Впрочем, нынешней весной еды почти хватало. Особенно, если искать умеешь. Воробей вот умел. Искать. Пробираться тайными тропами на чужую территорию. Зарываться в кучи, дожидаясь, когда хозяева закончать разбирать свежий мусор, рычать на собак и гонять наглых ворон, отвоевывая то малое, что еще оставалось из съестного.
Из нынешней вылазки Воробей вернулся с зеленоватой палкой колбасы, которая больше воняла, чем пахла, и обглоданной буханкой хлеба - слишком мало, чтобы идти к матушке Вале. Не то, чтобы Воробей все еще боялся ее, скорее уж слишком устал, чтобы выслушивать упреки. Спать он лег в своем старом гнезде, которое некогда соорудил из тряпья и обрывков синтепона. Было почти тепло.
Разбудило его солнце, плеснув светом в глаза, и как Воробей ни ворочался, солнце не отставало. Оно лезло под самые веки, щекотало нос, заставляя Воробья кривиться и ерзать по мусору. А ворона, древняя, как сама свалка, глядела и хихикала, мерзко, как умеют хихикать только вороны и сумасшедшие старухи.
- Пор-ра! Пор-ра! - наконец, прокричала она и, слетев на грудь мальчишки, клюнула его в лоб.
- Отвали, - буркнул Воробей.
- Др-рянь, - отозвалась ворона, теряя к мальчишке интерес. Она запрыгала по куче мусора, забираясь выше и выше, пока не оказалась на излюбленном своем месте - каменной голове.
Голова и Воробей появились на свалке в один день. Разломанную пополам статую вместе с обломками мебели и красным колотым кирпичом привез грузовик, а Воробей пришел сам. Если верить матушке Вале - а не верить ей у Воробья не было причин - он появился незадолго до полуночи на первое ноября, измученный и напуганный. Страх его был столь велик, что Воробей выбрал самую большую груду мусора и, зарывшись в нее, просидел три дня. На четвертый он выглянул, но только, чтобы попить воды из грязноватой лужицы. На пятый матушка Вала, протрезвев, забрала новичка к себе.
- Живи тут, воробей, - сказала она и добавила: - Одежду сними. Приметная.
Так Воробей лишился последнего, что связывала его с прошлой, досвалковой, жизнью: синей куртки, джинсов и кроссовок на светящейся подошве. Вещи матушка Вала выменяла, Воробью же, когда тот отошел от испуга и принялся расспрашивать о себе, велела заткнуться.
А с матушкой Валой спорить себе дороже.
Это Воробей усвоил быстро. Трезвая, она была добра и даже по-своему жалела найденыша, гладила по голове и пела песни на чужом скрипучем языке. И страх, который никогда не отпускал Воробья совсем, засыпал хотя бы на время. Правда, с каждым годом матушка Вала пила все больше и становилась все злее. Она то кричала визгливым громким голосом, то вдруг принималась плакать, то вовсе затихала, обняв бутылку. Мутные глаза ее казались слепыми, иссохшее тело - немощным, а кожа вовсе гнилой. От нее и воняло трупной гнилью. Запах этот обманывал хитрых крыс, и они ползли, крались, осмелев, прыгали на плечи, впивались в руки и тощие ноги, чтобы упасть замертво.
А матушка Вала, слизывая темную кровь, лишь посмеивалась:
- Или ты ешь, или тебя съедят. Учись, Воробей, пока я живая.
Из крыс матушка Вала варила похлебку, а головы и лапы отдавала любимой вороне.
- Пр-равильно, - говорила та, раздалбывая крысиный череп клювом. - Вор-р-робышек. Правильно. Пер-ренимай.
Воробью же чудилось, что однажды старуха свихнется и убьет его. Сунет в грязный котелок, а голову отдаст вороне. Он бы сбежал, но куда? Да и привык как-то.
- Воробей! Негодный мальчишка! - матушка Вала выползла на голос вороны. Выйдя на солнце, она зажмурилась, заслонилась. - Ты где прячешься? Выходи!
- Я здесь! Я не прячусь! - крикнул Воробей, понимая, что отсидеться не выйдет.
Он выбрался из гнезда и сжался, ожидая удара - била старуха всегда неожиданно и крепко. Но матушка Вала клюку опустила и сказала почти ласково:
- Пойдем, Воробышек. К тебе пришли гости.
Он так растерялся, что спросил:
- К-какие гости?
- Важные, - матушка Вала вдруг оказалась рядышком. Схватив Воробья за руку - крепко, и захочешь - не вырвешься, - она потянула к дому. - Очень важные гости…
Сооружение из старых ящиков, кусков фанеры и размокшей бумаги вряд ли можно было назвать домом, но иного Воробей не помнил. Протиснувшись в узкую дыру-вход, он оказался в единственной комнатушке. Половину ее занимал огромных размеров письменный стол, в ящиках которого матушка Вала хранила всякие нужные вещи: вороньи перья, свечи, спички, рюмки со сколотыми краями и ключи. Оставшаяся часть комнатушки была завалена тряпьем, старыми журналами и бутылками. На единственном свободном пятачке, как раз между столом и порогом, теперь стоял стул. А на стуле восседал человек, почти столь же уродливый, как и старуха. Нарядный белый костюм его не скрывал кривой спины и вывернутых плеч, на которых возлежала несоразмерно крупная голова. Она была словно сама по себе, и Воробью казалось, что если человек пошевелится, кивнет, то голова покатится на пол.
Человек кивнул и сказал:
- Здравствуй, Воробей. Рад с тобой познакомиться.
Голова держалась крепко.
- Весьма, надо сказать, рад!
- Ну да. И с чего бы?
- Просто рад. Неужели тебе не случалось просто вот радоваться… жизни… встрече…
- Шли бы вы на хер, дядя.
- Какая прелесть, - воскликнул гость. - Хозяину он понравится.
Воробей хотел было послать и хозяина, но не успел. Матушка Вала вдруг ловко зажала ему рот ладонью. И не ладонью - мокрой тряпкой, которая пахла гнилыми грушами. Воробей только вдохнул запах, как все поплыло перед глазами.
А потом он упал, прямо под ноги к странному страшному человечку. Последнее, что увидел Воробей - зеленые, как майская трава, глаза и черные ботинки с узкими носами.
Очнулся Воробей от звука.
- Скрип-скрип, - слышалось рядом. - Скрип-скрип-скрип.
Дерево по дереву, кость по кости, мерзко, раздражающе.
Вставай, Воробей. Беги, Воробей. Спасайся.
Нельзя бежать, не зная дороги. И Воробей приказал себе не рыпаться. Приоткрыв глаза, он увидел край синего с желтым ковра и лампу. Та стояла на полу, и желтый круг света вздрагивал, когда его касалась чья-то тень.
- Скрип-скрип, - шептала она. - Скрип. Вставай же…
Воробей лежал. На чем-то очень мягком и теплом. И пахло это непривычно, но приятно. Так пахнут коробки от порошка и пластиковые бутылки, на дне которых, при везении, остается капля шампуня.
- Ты умеешь притворяться, - скрип вдруг оборвался, а тень в круге качнулась навстречу Воробью. - Весьма полезное умение.
Воробей не шелохнулся.
- Особенно в незнакомом месте. Незнакомые места пугают.
На лоб легла тяжелая ледяная рука.
- Но любой страх можно преодолеть. Главное - найти правильный стимул. Например, голод. Ты голоден?
Лежать. Дышать неглубоко, нечасто. И губы не облизывать, как бы ни хотелось. Они стали очень сухими, эти губы. И горло тоже.
- Ты должен быть очень голоден… и очень напуган.
Пальцы вдруг вцепились в волосы и дернули. Воробей вскрикнул.
- Но тебе больше нет нужды бояться, - ласково сказал человек. - Да и кого? Брунмиги? Он тебя не тронет. Ты мне веришь? Правда?
Воробей осторожно кивнул. Ему вдруг стало жутко, как никогда прежде, разве что в те самые дни, когда он прятался в мусорной куче.
- Веришь… вера - это очень важно. А Брунмиги - добрейшее существо. Он тебя подобрал. Привел сюда. Искупал. Переодел. Тебе следовало бы поблагодарить Брунмиги за заботу.
От руки, державшей Воробья, пахло старым льдом, и еще осенней сыростью. Землей, которая скапливается в гнилых ящиках, и сама становится гнилью. Костями.
Шерстью.
От запахов этих мутило.
- Но вряд ли он дождется благодарности, - задумчиво произнес человек, отпуская Воробья.
Благодарить? Карлик - сука. И матушка Вала тоже. А этот - и подавно. Пусть себе притворяется добреньким, только выходит у него дерьмово.
Гладкий. Лощеный. Лицо тяжелое, с крупным носом и узкими губами. Волосы длинные, белые - крашеные? - и еще в косы заплетены. А на косах - бубенчики висят, фигурки всякие. И на шее бусы в три ряда. Педик что ли?
- Нойда, - возразил человек. - Колдун. Ты можешь звать меня Варгом. Вставай.
Воробей подчинился.
Теперь он видел всю комнату, которая показалась ему смутно знакомой. Не именно эта, но вообще получается, что он бывал в комнатах. Или даже жил. В какой-нибудь похожей, с окнами до потолка и люстрой-шаром. И кровать там была, и стол вот такой же, только выше… скатерть еще с бахромой.
Белой.
Влажной, как шерсть.
Воробья снова замутило.
Бежать. Быстро. Сейчас. Или скоро, но обязательно. Почему? Потому что.
- Будет вежливо, если и ты представишься, - сказал Варг, как почудилось - с насмешкой. - У тебя есть имя?
- Во… воробей.
- Это не имя. Прозвище - хорошо. Но имя тоже нужно, - он наклонился и волосы-змеи зазвенели. - Жить без имени - неприятно, уж поверь мне. И пожалуй, что я назову тебя… Джеком. Джек Воробей. Нравится? Нет? Ну, извини. Я с именами не в ладу. Но ты станешь отзываться?
И Варг крепко сжал руку. Ледяные пальцы его скользнули по запястью, обжигая холодом, но Воробей сдержал крик боли: не хватало еще слабость показать.
- Да, - ответил Воробей, поклявшись, что никогда не станет Джеком.
- Ну это мы еще посмотрим.
Кожа горела, алые черточки, линии, знаки ползли на ней, пробираясь глубже, унося частицу холода в самые кости. И Воробью хотелась выдрать их, но он не смел. И знаки гасли, а кожа возвращала прежний цвет.
- Вот и молодец. И теперь ты можешь поесть. Ты ведь хочешь есть?
- Да, - снова ответил Воробей, на сей раз правду.
Есть он хотел. Он вообще, сколько помнил себя, постоянно хотел есть.
- Тогда ешь. А потом отдыхай. Чувствуй себя как дома…
И Варг ушел, заперев за собой дверь, но Воробья это обстоятельство не смутило. Он найдет выход. Обязательно. Но для начала поест.
Гречневая каша с мясом, остывшая, но свежая, была удивительно вкусна. Булочку Воробей сунул в карман, предварительно слизав пудру. Прихватил он и вилку с острыми зубцами - лучше бы нож, конечно, но ножа не было; а еще бесполезную и красивую статуэтку - серебряного волка.
Надо сказать, новая одежда - особенно куртка с капюшоном и вместительными карманами - также пришлась Воробью по душе, главным образом потому, что была мягкой и чистой. Воробей на секунду подумал, что Варг вовсе не так и плох, и стоит ли бежать из дома, где тебя кормят, одевают да еще ничего не просят взамен?
- Пока не просят, - буркнул Воробей, почесав вилкой затылок - отмытые волосы с непривычки казались жесткими, колючими, а шкура свербела. Шкура знала - ничего не бывает задаром.
Убираться надо.
И Воробей взялся за дело. Помимо двери в комнате имелись два окна. Правда, за окнами стояли решетки, но Воробей был до того худ, что без труда проскользнул между прутьями. Он очутился на узком карнизе высоко-высоко над землей. По карнизу гуляли голуби и черная кошка с разноцветными глазами.
- Если ты боишься, вернись, - сказала она. - А если не боишься, то пошли. Только вниз не смотри.
- Я не боюсь, - и Воробей все-таки глянул вниз.
Машины. Люди. Деревья. Все крохотное и далекое.
- Я не боюсь. Не боюсь.
Он сделал первый шаг, обеими руками упершись в стену дома. Из-под ног посыпалась труха, а голуби вспорхнули, хлопая крыльями.
- И правильно, что не боишься, Джек, - кошка не собиралась исчезать. - Страх убивает.
- Я не Джек!
Второй шаг дался легче. А на третьем Воробей почти успокоился. И вправду, глупо бояться, когда все хорошо. Он шел за кошкой, глядя на хвост, который загибался налево крючком, и думал, что кошки разговаривать не умеют.
Наверное, ему все это снится.
И когда камень под ногой покачнулся и полетел вниз, Воробей не успел испугаться. Просто стена вдруг выскользнула из-под ладоней, а ветер толкнул, сбивая с карниза.
Воздух был твердым, но земля - еще тверже.
И Воробей подумал, что серебряный волк, такой маленький и красивый, должно быть, помнется. А потом он перестал думать.
Глава 2. Поездка в никуда
Когда все случилось, Юленька думала о том, что жизнь не удалась, и что человек она редкостной невезучести. От тяжести мыслей Юленькин лобик морщился, а губы сжимались в злую черточку, и становилась Юленька точь-в-точь как мама. Но не мама-здравствуй-дорогой, а мама-где-тебя-опять-носило. Честно говоря, эту маму Юленька недолюбливала, хотя в последнее время она появлялась все чаще и оставалась все дольше.
Но, наверное, и это потому, что Юленька уродилась невезучей…
Автобус, попав колесами в очередную ямину, подпрыгнул так, что с ним подпрыгнули и полтора десятка школьников, водитель, классуха, толстая экскурсоводша в розовом костюме и брошь-бабочка на лацкане ее пиджака.
- Задолбало тащиться, - процедил Алекс, Юленькин сосед.
Говорил он нарочно громко, но классуха все равно сделала вид, что не слышит: Алекса учителя побаивались. Точнее побаивались они не столько самого Алекса, сколько его отца.
Семен Семенович в школу заглядывал не часто и всегда одинаково. Сначала напротив центрального входа останавливалась черная длинная машина. Из машины появлялся человек в белом костюме и фуражке. Он открывал дверь, выпуская Алексову маму, которую следовало называть Аллочкой и никак иначе. За Аллочкой тянулся шлейф очередной шубки, которую та роняла на руки шоферу, и уже потом показывался сам Семен Семенович. Он выползал из машины медленно, как дракон из пещеры, и все - шофер, Аллочка, директриса и сам Алекс - терпеливо ждали.
- Ну? - спрашивал Семен Семенович, глядя на всех сразу. - Чего тут у вас опять?
И голос его походил на гром.
Вообще-то Юленьке Семен Семенович представлялся вовсе не человеком, а богом, из греческих, про которых русичка на факультативе рассказывала. И тогда, выходило, что Алекс - сын бога.
Он красивый, потому что… просто красивый, высокий - выше всех в классе - светловолосый и всегда мрачный, загадочный.
А вчера Алекс сам предложил ехать вместе. Подошел, глянул сверху вниз и сказал:
- Привет, Крышкина-Покрышкина. Завтра прешься?
- Еду, - ответила Юленька, чувствуя, как краснеет: прежде Алекс ее не замечал. Хотя он никогошеньки вокруг не замечал, даже Аллочку, если та вдруг появлялась одна. - Все ведь едут.
- Фигня, правда?
- Правда.
На самом деле Юленьке было интересно поехать: ее прежде не возили в музей, точнее возили, но она тогда была маленькая и ничегошеньки не запомнила. А теперь она большая, но родителям некогда.
Работают они. А работа - это важнее каких-то там музеев. И Юленьке тоже пора делом заняться, например, подумать о будущем. Юленька честно пыталась думать, но выходила какая-то ерунда.
Да и какой в этом смысл, когда мама все уже решила?
Конечно, ничего такого Юленька Алексу не сказала. А он вдруг взял и предложил:
- Тогда вместе давай. Я скажу шоферу, чтоб с утреца за тобой завернул.
Не дожидаясь согласия, он развернулся и ушел. А Юленька стояла в школьном коридоре, не слыша звонка, и думала, что впервые в жизни ей повезло! По-настоящему повезло.
Но везение быстро закончилось. За Юленькой, конечно, заехали. И мама - мама-ах-как-я-вам-благодарна - передала ее шоферу, а тот усадил в машину, где, лежа на сиденье, спал Алекс. Он и в автобусе спал, сунув под голову рюкзак. Юленька же сидела, не смея шелохнуться, слушала хихиканье Ленки Лялькиной и думала, что надо потерпеть. Вот проснется Алекс и…
Воображение рисовала всякое, но не то, что на самом деле получилось. Проснувшись, Алекс спросил:
- Мы где, Крышкина-Покрышкина?
А когда Юленька ответила, он и благодарить не стал, сунул в уши наушники и айпод из рюкзака вытащил. Так весь день и проходил, даже в музее… и теперь вот домой.
Зачем он позвал, если ему все равно, с кем ехать? Мог бы и один… мог бы и вообще… если не интересно… ему бы, небось, и словечка никто не сказал бы, реши Алекс дома остаться.
- Домашку скатать дашь? - опять поинтересовался он.
Юленька хотела ответить, что не даст и вообще знаться с ним не желает, когда случилось это.