Она и не собиралась. Она стояла и думала, что если Алекса толкнуть в спину, он упадет. Конечно, упадет - скользко ведь.
И правильно… Юленьке обещали. Обещание исполнено. Волки не тронут Алекса, если Юленьке так хочется. Но хочется ли ей?
Спина рядом. Широкая спина в плаще из черной шкуры. Близко… очень близко.
- Не шевелись… - он медленно отвел руку назад, как если бы держал не молот, но клюшку для гольфа. И ударил смешно, нелепо. Но Мьёлльнир закричал, разбивая смороженный воздух, как стекло… и волк разлетелся стеклянной фигуркой.
Взвыл второй.
- Чего же ты ждешь, милая? Помоги нам.
И Юленька, решившись, со всей силы толкнула Алекса в спину.
Глава 6. Обещание
Снег поставил подножку и тут же превратился в гладкую, накатанную дорогу. Алекс летел по ней, кувыркаясь, путаясь в плаще, пытаясь не выпустить из рук молот, хватая ртом молочную взвесь и проклиная Крышкину.
Идиотка!
Что она творит? Мало он с ней возился? Бросить надо было! Бросить и…
Падение закончилось в расселине. Алекса припечатало к скале. Выступ ее тупым мечом ударил в спину, обездвижив на миг. Но и мига хватило.
Волк навалился молча, погребая под собственной тяжестью. Руку придавил. Правую. А левая, пустая, бесполезна. Но Алекс бил по шкуре зверя, и шкура звенела. Алекс драл ее пальцами, но лишь резался об острые края инеистой шести. Алекс кричал и тянул из-под себя выбитую, вывернутую правую руку, боясь лишь одного - не успеет.
Конечно… пальцы ослабели. И плечо чужое. Мягкое. Волк мог бы убить… ждет? Кого.
Крышкина-Покрышкина. Идет по дорожке, глядит на Алекса.
В руках ее - длинная льдинина с талым краем.
- Юлька! - Алекс почти вытянул руку. - Юлька, очнись!
Она не в себе. Просто она - не в себе. Она подойдет и очнется. Поймет, что не надо Алекса убивать. Не надо… он же не враг!
- Юлька, это ведь не ты?
Волк отвернулся, но не ушел. Если бы волк приподнялся, хотя бы немного. Самую-самую малость, тогда…
Крышкина присела рядом и, отложив льдину, сунула пальцы под горло Алексу.
- Не шевелись, пожалуйста, - попросила она. - Мне неудобно.
Алекс прижал подбородок к шее.
- Ты мне мешаешь. Всегда мешаешь. И сейчас мешаешь. Нельзя мешать!
Он не мешает, он выжить пытается. Как?
- Я… я помогу. Я сделаю, как ты хочешь.
- Да?
- Обещаю! Только пусть он немного сдвинется? Неудобно же.
- Врешь? - она склонила голову к плечу, сделавшись похожей на огромную птицу. - Врешь!
- Клянусь! Чем хочешь, поклянусь! Выполню… все, что скажешь.
Волку хватит одного удара. А Крышкина? Что с ней делать? Убегать? Убить? Она же своя. Она не виновата, что такой стала.
Юлька смотрела на волка долго, словно примеряясь, а потом вдруг ударила наотмашь. Льдина распорола бок. Черная жижа хлынула из раны, оплавляя края, растекаясь и ширясь. Волк становился водой.
Умирал молча.
Алекс поднялся - правая рука затекла и висела плетью, лишь пальцы мертво, упрямо, продолжали цепляться за рукоять Мьёлльнира.
- Так лучше? - серьезно спросила Крышкина.
- Намного.
Он почти поверил, что Юлька стала прежней, нормальной, как она улыбнулась и сказала:
- Теперь ты должен исполнить клятву.
- И… и чего ты хочешь?
Крышкина протянула льдину.
- Убей себя.
Не собирался Алекс убивать себя. Не собирался и все тут! Но левая, живая рука вцепилась в осколок.
- Ты же этого не хочешь! Юлька, ты что…
- Хочу, - она перекатила голову на другое плечо.
Кукла на веревочках. Рисованные глаза и рот тоже рисованный. Улыбается. Ждет. А веревочки уже видны, тонкие, прозрачные, как леска в воде. Они выходят из головы и рук, тянутся вверх, прячутся в рукаве кукловода.
- Мы хотим, - сказала Крышкина.
- Мы хотим! - повторила та, которая стояла за ней. Не человек - дерево. Ива снежногривая. Волосы-ветви до самой земли стекают, блестят льдяными камнями, но ярче льда сверкают синие глаза. - Мы хотим!
Снежная дева хохочет. И голос ее - вой волчьей стаи - летит сквозь сладкую метель.
- Бей же, Алекс! Не трусь! Или ты, как твой отец?
- Да… нет! Я не трус! Он не трус!
Острие льдины уперлось в грудь, увязнув в черном волчьем меху. Спасибо Бьорну за подарок.
- Не поможет! - говорят Крышкина и ее хозяйка. - Бей. Ты клялся. Клятву надо держать.
- Я… - Алекс хочет разжать пальцы, но те приросли к рукояти. - Я не тебе обещал! А ей! Ты - не она!
- Я - мара. Мы - мара.
- Отпусти ее. Слышишь?
- Слышу, - дева коснулась Юлькиной головы, и светлые волосы обындевели. - Но зачем? Что ждет ее здесь? Или там? Жизнь, мимолетная, как прикосновение солнца? Я так давно не видела солнца… я забыла, как оно выглядит. Но она еще помнит. У нее замечательные воспоминания. Мне хватит их надолго.
- Отпусти!
Лед не плавился, но продавливал шерсть, рвался к теплой коже.
- Мы будем смотреть ее сны… мы будем долго-долго смотреть ее сны. Наверное, вечность. Вечность - это почти навсегда.
- Ты… ты все равно ее убьешь.
- Только когда закончится вечность.
Кожу обожгло.
- Но мне хватит тебя, - мара наклонилась и выдохнула Алексу в лицо колючий снежный рой. - Не спорь со мной. Не спорь с собой… сдержи слово. Ты боишься?
Ее палец лег на льдину. Надавил, проталкивая в тело.
- Разве тебе больно?
- Нет. Я не хочу умирать!
Кровь плавила лед, заостряя лезвие.
Ударить надо. Второй рукой. Свободна ведь. Мьёлльнир не подведет.
- Не стоит, - она улыбается. - Лучше поцелуй меня. Не об этом ли ты мечтал?
Ее губы - алые рубины. Ее щеки - жемчуга рассвета. Ее волосы седы, но она молода. Она диктует ему, как ее видеть. На самом деле она - чудовище. Просто еще одно чудовище. Нельзя пускать ее в голову!
- Скажи, ты уже был с женщиной?
Лизка из 11-го "Б". Бабки вперед. Туалет и теплые, потные сиськи под колючей кофтой. Грязный подвал. Кровать на пружинах. Матрац. Пиво. Сигареты. Шум в голове, не то от выпитого, не то от страха и смелости сразу.
Лизка лежит на спине и курит. Она всегда курит, а пепел стряхивает прямо на матрац.
- Бабки вперед.
Купюры она сама выхватывает из рук и только хмыкает. Ее равнодушие унижает Алекса.
- Ты это, недолго, лады?
Лизка роняет сигарету и потягивается. Ее жесты, ее лицо с крупным подбородком и узким лбом, к которому прилипли прядки волос, ее запахи всплывают в памяти, как если бы их оттуда вытаскивали.
Алекс не помнит, чтобы это было так!
- Нет, - Алекс уже не требует - просит. Но мара не собирается отпускать его. Она толкает в прошлое, смакуя каждую секунду того подвального часа.
- Да.
Она пила его память вместе с рыбье-скользким Лизкиным телом, скрипом матраца, дымом, тошнотой и судорогой, скрутившей тело.
- Пожалуйста…
И стыд пила, и страх, который случился позже. Он обслюнявленным окурком прилип к подошвам, въелся в кожу дешевой помадой. Лишил сна. Лизка - всем дает. А что, если она - заразная?
Точно заразная. Проявляется ведь не сразу. Каждый день - ожидание. Мучительное. Грязное. Сам себя ненавидишь, жалеешь, держишься, гадая, придется каяться аль пронесет.
И что скажет отец, если не пронесет?
Пронесло.
Мара смеется, отпуская. Она хочет есть и увидеть солнце. Это же такая мелочь.
- Ш-ш-ш… - шепчет она, склоняясь к ране, подхватывая кровь горстями, вдыхая ее, как воздух. - Ты сдержишь сло…
Гунгнир беззвучно распорола воздух и вошла в спину. Острие копья диковинным украшением выглянуло меж ключиц.
- Эй! - крик Джека прорвал тишину, наполнив ее пересвистами метели и треском, стоном, собственным Алекса судорожным дыханием. Хрустом ослабевшего льда в ладони. И клекочущим смехом умирающей девы.
- Он поклялся… клялся…
Расползлась мара снежной кучей под весенним солнцем. Дольше всего рука держалась - цветок ладони на стебле запястья, хрупкие пальцев лепестки и темный ком кровяного снега.
Завизжала Крышкина, Алекс же, закрыв разрез пальцем, опустился на снег.
- Эй, ты. Живой?
На вопрос Джека, Алекс ответил кивком. Слов у него не осталось.
- Ты клялся? - а вот и кошка, которая имеет обыкновение вовремя исчезать. Белая, как сугробы. А может и вправду сугроб говорит? У него два глаза - синий и желтый. Лед и солнце. Она давно не видела солнца.
- Алекс, немедленно ответь. Ты клялся? Ты ей что-то обещал? Обещал и не сдержал слово?!
- Не ей.
- Тогда хорошо.
Хорошо? Что именно хорошего? Снег? Волки? Крышкина, которая совершенно сбрендила? Или Джек, баюкающий копье. Победитель… жизнь спас. И теперь получается, что Алекс ему должен? Благор-р-родно. Появился и спас. Только где он шлялся до этой самой минуты?
- Мара нас завьюжила. Мары мастерицы морочить, - Снот забралась на руки. Тяжелая. Теплая. Врет постоянно. Думает, что Алекс - ребенок. А он взрослый давно и понимает, когда другие лгут. - Девочка, будь добра, прекрати рыдать и подойди сюда.
Крышкина рыдать не прекратила. Куда в ней только слезы помещаются? Подходила она боком, и с каждым шагом сгибалась все больше.
- Иголочку свою возьми, - промурлыкала Снот. - И зашей эту дыру, пока другие не пришли.
- З-зашить? - Юлька облизала губы.
- Зашить.
- Я… я не умею!
- Учись, - Снот скатилась на снег. - Или мне прикажешь? У меня лапы, милая моя. Ими иголку держать неудобно. А ты сиди смирно, воитель. Больно не будет.
Алекс не боли боится. Он не хочет, чтобы Крышкина к нему прикасалась. Пусть сейчас в руках ее не нож, а всего-навсего игла.
- Я сам.
- Сиди! - рявкнула кошка. - С-самостоятельный. Не для твоих рук игла.
Пришлось сидеть. Юлька шепотом сказала:
- Извини, я не хотела… не хотела тебя… я видела… я говорила, чтобы она перестала… говорила ей.
На глазах опять набухли слезы, и Юлька едва не выронила треклятую иголку.
- Я… я не знаю, почему со мной… почему это со мной!
- Деточка, если ты не зашьешь рану, твой дружок истечет кровью. А это - печально.
Кошка лгала. Кровотечение останавливалось, схватываясь жесткой коркой. Но Крышкина, всхлипнув, воткнула иглу под кожу.
Будто огня плеснули. Желтого, настоящего, как солнце.
- Извини… извини пожалуйста!
- Шей!
Алекс готов был ударить. Из-за этой дуры все случилось. А она все мямлит, ковыряется огнем в его ране, колет, тянет, скрепляет края кривыми стежками.
Терпеть. Нельзя бить девчонок. Нечестно. Юлька слабенькая, Алекс - сильный. Он должен был за ней присмотреть. Она не виновата. Точнее, виновата не она.
- Не виновата, - сказала Снот, растягиваясь на снегу. - Грим ее настроил. Как скрипочку свою. Играй - не хочу. Если умеючи, то любую мелодию вывести можно.
- То есть? - Джек присел рядом с кошкой. Копье свое положил на колено и для верности рукой прикрыл.
- Любую - это любую.
Нить оборвалась сама и сама же завязалась узлом, скрепляя шов. Иглу Крышкина воткнула в плащ и села рядышком, тихая, виноватая. Почти как Аллочка после внеочередного скандала.
И Аллочкиным же тоном произнесла:
- Я… я больше не буду.
- Будешь, - возразила Советница. - Если найдется скрипач подходящий.
Повисшее молчание весьма не понравилось Алексу. Джек перетирал пальцами снег, который в прикосновении не таял, не слипался, но просыпался пылью на сапоги. Снот жмурилась. Крышкина сидела, не дыша.
- Если так… - Джек поднял взгляд на Алекса. - Если все так, то от нее надо избавляться. Ненадежная.
Его правда: ненадежная. В спину толкнула. Зарезать хотела… Зарезала бы, когда б не Джек. Джеку Алекс дважды жизнь должен. А Крышкина - обуза.
- И пойдем быстрее, - сказал Владетель Ниффльхейма, подхватывая копье.
Глава 7. Решение
Решение созрело почти мгновенно, и Джек удивился, что прежде не замечал его. Просто. Логично. Выгодно. Девчонка - что? Помеха. Тащится еле-еле, ноет постоянно. И с головой не дружит.
Психов надо в стороночке держать. Сегодня Алекса чуть не пришибла. Завтра, глядишь, и Джеку достанется. И чего теперь? Жить, поджидая ножа в спину? Нет, такое решеньице Джеку не по вкусу.
Гунгнир согласилось, желая крови настоящей, а не ледяной.
- Только попробуй, - сказал Алекс, поднимаясь. Он встал, заслоняя девчонку, и молот переложил в левую руку. - Только попробуй и я…
Сглотнул. Ему-то убивать не приходилось.
И видеть, как убивают, тоже. Мертвяки, если и встречались, то приличные, в гробах лежащие, с нарисованными лицами и надушенными одеждами.
Тот же, которого Джек прошлой весной нашел, был старым и вонючим. Верно, он пролежал от самой зимы, постепенно обрастая мусором и льдом. А с наступлением тепла, когда лед поплыл, полня пруд смрадной жижей, мертвец завонялся. Запах этот привлек котов и лисицу, которые, позабыв про временные распри, пировали пару дней. И воро?ны следили за пиром, оглашая окрестности завистливыми воплями.
А уж потом тело отыскал Джек.
Испугался? Ничуть. Противно было глядеть на растопыренные пальцы-ветки, на которых остались клочья кожи и синеватые огрызки ногтей. На лицо поеденное с выплавленными глазами. На клочья волос, которые поползли, марая хороший вполне ковер.
Пожалуй, что Джека огорчило больше всего, так это попорченное пальто из плотной, мягкой ткани. Джеку в таком было бы тепло. Но пальто провонялось, а бумажник, вытащенный из кармана, был пуст.
И у девчонки карманы пусты… но разве в них теперь интерес?
- Отойди, - попросил Алекс.
- Мало отгреб?
- Не твое собачье дело.
Девчонка сидела, не дыша. Хорошая цель. Одного удара хватит. И Алекс ее не спасет: копье молота быстрее. И кидать не надо: разрешения хватит.
Просто пальцы разожми, Джек.
Просто разожми пальцы.
- Если ты… если ты попробуешь, - Алекс вдыхал снег и выдыхал воду, капли которой оседали на подбородке. - То я тебя убью.
Угроза? В ней смысла нет. Джеку плевать на угрозы.
Только вот не спешит он отпускать Гунгнир. Держит. Или держится за гладкое древко?
- Придурок. Она - опасная, - Джек поднял копье острием к небу. - И обуза.
А матушка Вала называла обузой самого Джека. И напившись в очередной раз, принималась плакать о загубленной судьбе. Когда-то Джек, точнее Воробей, жалел ее, но потом пообвыкся. Пьяная матушка Вала была ничем не хуже и не лучше трезвой.
Ее тоже можно было бы убить, но почему-то Джек об этом не думал.
Наверное, зря.
- Ну сам теперь за собой гляди. Я помогать не стану.
Джек разозлился. Он редко злился, чтобы так, до шума в ушах и закушенных губ. И тем странней была его нынешняя злость, что поводов для нее не имелось. Ссора? И не ссора это, так… разговор с чужаком. Они все, если разобраться, чужаки тут. И Алекс, и девка его шизанутая. И Снот, которая молчит, умывается, но при том следит за Джеком.
Кошка, которая врет.
Девка, которая бьет в спину.
Алекс, который… который Джеку жизнью обязан, но кобенится. Рыцаря из себя строит.
А Джеку насрать на рыцарство! Ему жизнь дороже! Если же этот придурок не сечет, чем его благородство аукнется, то его собственные проблемы.
- Ты сердишься, - сказала Кошка, нарушив молчание. - А значит, ты не прав.
- Я не прав? А ты… - Джек глянул в разноцветные глаза, и злость ушла, как если бы ее взяли и выпили одним глотком или, точнее сказать, одним взглядом. - Чего?
- Ничего. Просто нам всем надо слегка успокоиться. И отдохнуть.
- Я не устал.
- Ты - возможно.
А девка выдохлась, и Алекс тоже. Но он - гордая скотина, сдохнет, а не признается.
Братья начнут
биться друг с другом,
родичи близкие
в распрях погибнут…
Кошачий голос вплетался в косы бури черными траурными лентами, и Джек едва не выронил копье, до того больно ему стало. Как будто не слова - ножи в него летели.
…век мечей и секир,
треснут щиты,
век бурь и волков
до гибели мира…
Тяжесть небосвода падала на плечи, грозила раздавить, размазать, смешать со снегом, как сам Джек смешал мару. И трупная гниль наполняла легкие. Но Джек устоял.
- Помни, сын ниддинга, кто ты есть, - поднявшись на задние лапы, Снот толкнула.
Не опрокинула.
- Кто. Я. Есть? - каждое слово - удар. Подламывались колени. Гунгнир рвалось из мерзлых пальцев, желая сбежать, но Джек стоял.
- Ты? Ты - новое древо предела. Ясень копья. Руда Хвералунда, что Ниффльхейм согреет. Жизни питатель. Мира пояс. Привязь для Жадного. Цепь для Свирепого. Хозяин дома ветров и долины китов. Ты все. Ты ничто. Ты - Владетель Ниффльхейма.
Сидели без огня, сдвинувшись плотно. Справа Джека подпирал камень безымянный, слева грело плечо Алекса. Девчонка лежала на снегу, куталась в плащ и смотрела на небо. Джек тоже глянул. Белые пузыри набухали и лопались, снова набухали и снова лопались. Сыпалась труха, насыпала сугробы, заметала следы.
Не скроет. Надо идти. Спешить. Убегать. Прятаться в белом кружеве, которое и не снег вовсе. Снег не бывает теплым - или просто привыкли уже? - как не бывает и сладким. Он не лежит на ладони горкой, и не сочится сквозь пальцы песком… снег выедает тепло и обостряет голод. Он враг, который куда опасней врагов живых. И всякая зима - срок выживания.
Или ты выдержишь. Или сдохнешь лисам на радость.
- Мир сгубили не войны, но нарушенные клятвы. Каждая - яд, отравлявший корни Иггдрасиля, - кошка вновь заговорила первой. Она лежала, распластавшись на ложном снегу. Белое пятно на белой стене. Только на лапах черная пыль, будто тенью измазала. И не заметил бы, когда б не смотрел.
- Все так, Владетель, - кошачий хвост метнулся влево, вычерчивая дугу на сугробе. - Жизней осталось не так и много. Скоро и мой срок выйдет.
- И что тогда?
- Ничего. Мне ли смерти бояться? - она перевернулась на спину и принялась ловить снежинки, как если бы была обыкновенной дворовой кошкой. - Я столько раз умирала, что… привыкла, наверное. Не думай обо мне, Владетель.
- Почему Владетель? - Алекс спрашивал кошку, но смотрел на Джека. Извиняется? Слов от него не дождешься, но взгляд - лучше, чем угрюмое молчание. - Почему ты называешь его Владетелем? Не Владыкой или там Властителем, а…
- Потому что Владыка - властвует. Владетель - владеет.
- А это не одно и то же?
- Конечно, не одно. Можно владеть вещью, но не властвовать над ней. А бывает и так, что вещь, которой человек владеет, начинает властвовать уже над ним.
- Неужели? - этот баран упертый в жизни не признает, что какая-то кошка - пусть даже говорящая - умнее его. А выходит, что и Джека умнее. Хотя Джека данное обстоятельство ничуть не парит.
Ему другое любопытно. Хотя и это любопытство сугубо по случаю.