* * *
За холмами лежала южная граница Брокенгарцского курфюршества.
Примерно там же, если верить зрению, садилось солнце.
Казалось, блуждающий великан Прессикаэль прилег отдохнуть, опрокинув бокал с вином. Густой багрянец, насквозь пронизан сизыми и зеленоватыми жилками, не спеша разливался по небокраю, чтобы вскоре стечь во владения Нижней Мамы. Серпик молодой луны, белесый и робкий, карабкался на вершины дубов-ветеранов, спасаясь от кровавого половодья. Ветер, неся прохладу, летел на кружевных крыльях от излучины Вестфалицы – реки мелкой, перекатистой, но щедрой на красную рыбу-горбушку.
Пели птицы.
Трещали цикады.
Молчали гвардейцы.
– Ты глянь на мальчика! – шепнул Фортунат Цвях приват-демонологу, тайком мотнув головой в сторону казначея. – Готов биться об заклад, он счастлив!
Венатор не ошибся. И впрямь, скажи кто – да хоть сам Эдвард II! – Августу Пумперникелю, что настанет день, и он забудет о тяготах дороги... Казначей рассмеялся бы горе-пророку в лицо. А сейчас терзался бы этим опрометчивым смехом и угрызениями совести.
Забыв о скорбях утомленного чрева и отбитой задницы, дыша полной грудью, он сидел у костра и глядел в небо над головой. Там, витязями во чистом поле, нимало не стесняясь заката, уже толпились звезды: колкие, граненые, сверкающие.
Звезд было много. Так много, что дух захватывало.
– Открылась бездна, звезд полна, – Фортунат приблизился к Пумперникелю, на ходу цитируя куплет из раннего Меморандума, – звездам, молодой человек, числа нет, бездне – дна...
– Как это: числа нет? – не отрывая взгляда от небес, изумился казначей.
Впервые стало ясно, что он, в сущности, очень молод.
– В данный момент, не сойти нам с этого места, хорошо видно две тысячи четыреста тридцать восемь звезд. Плюс-минус три звезды. Полагаю, если дать поправку на искажения астрала, проницаемого глазом, на природные явления, мешающие свободному обзору, а также учесть, что более половины наших брильянтиков находится ниже горизонта, и мы не можем видеть всю компанию одновременно...
Он на миг задумался, морща лоб.
– Восемь тысяч четыреста семьдесят девять звезд! – воскликнул он. – Я готов поручиться за эту благословенную цифру! И вот что я вам скажу, сударь Цвях...
Радостный и возвышенный, Август Пумперникель встал, сияя.
– Настанет день, когда Высокая Наука позволит нам приблизить Овал Небес! Всякий сможет взглянуть звездам в лицо! И я уверен, что тогда число их, доступных взгляду, усиленному магией, достигнет...
Еще миг раздумий.
– Семидесяти секстиллионов! О, дожить бы!
Охотник на демонов не нашелся, что ответить. Любое слово прозвучало бы кощунством, разрушая восторг – таинственный, высокий, недоступный простому магу высшей квалификации. Семьдесят секстиллионов? Не боявшийся встреч с буйными детьми Нижней Мамы, дагонами, ваалберитами и маммонцами, он вздрогнул от двух слов, означавших несусветное количество.
– Звездам числа нет, бездне – дна, – с издевкой пропел казначей, демонстрируя вполне приличный, обертонистый тенор. – Кто автор столь примитивного исчисления?
– Адальберт Меморандум, – теперь уже Кручек пришел на помошь другу.
– Кто такой? Арифмет? Чисельник? Прикидчик?
– Поэт. Штабс-секретарь Ложи Силлаботоников, автор "Куртуазного Декларата". Знаменитый, между прочим, пиит...
Пумперникель с брезгливостью наморщил бровки.
– Поэ-э-эт! Я всегда говорил: эта ваша поэзия – жалкое подобие арифметики! Простейшая числовая основа: ямб, дактиль, трибрахий: тьфу ты, как бишь его?.. о, арандиль! У нас в академии говорили: в поэты идут те, кому не хватило воображения для математики!
Он подбоченился: ну-ка, оспорьте!
И вдруг скис. Сел на прежнее место, сгорбился, накинул на плечи шерстяной плед. Словно небо над молодым человеком покрылось тучами, мешая считать звезды.
– Господа, у вас случается страх?
К счастью, храбрецы-гвардейцы были заняты своими делами. Иначе они непременно оценили бы удивительность реплики Пумперникеля. Случается ли у вас страх? Разве страх случается? Страх накатывает, приходит, охватывает:
Оба мага кивнули без комментариев.
Да, мол, случается.
– Беспричинный? Ирреальный?
– Разный, – ответили маги.
– Но такой, что страшнее не бывает?
– И такой – тоже.
Казначей вздохнул с облегчением.
– А я думал, это только у меня: Хотите, расскажу?
* * *
Грустная повесть Августа Пумперникеля, рассказанная тихим, сбивчивым голосом при полном сочувствии слушателей
Во всем были виноваты звезды.
Первый раз ужасный сон приснился Августу Пумперникелю за год до окончания Академии. Готовясь к экзамену по теории опасных приближений, он настолько погрузился в медитацию, что не заметил, как уснул. И первым, что увидел юноша в том сне, были звезды.
Он находился в помещении без крыши. Звездная пыль безвозбранно осыпалась в зал, где арифметы – скопцы, руководители кафедр, и студиозусы-выпускники – наслаждались гармонией чисел. О, здесь царил истинный пир разума! Откинувшись на ложа, застланные коврами, упав на мохнатые шкуры зверей, временами освежая себя яблоками и подкрепляя вином, собравшиеся предавались самым изысканным удовольствиям мира.
Одни в неистовстве играли скалярными и векторными величинами. Другие, впав в экстаз, отдавались стохастической аппроксимации. Третьи, хохоча, минимизировали функционал среднего риска. Те усердно пользовались интерполяционными полиномами, иные – выращивали деревья решений, во всей их пространственной и временной сложности.
Короче, снился рай.
Немые прислужники сновали меж ложами, разнося восхитительно белую бумагу, желтоватый пергамент и кремовый папирус из сахарного тростника. Чернильницы-непроливайки сладостно дышали розарием, скрипели перья, записывались формулы и уравнения, равных которым нет и не было – корень извлекался из всего сущего, восхитительный, квадратный корень, чей вкус сладок, а плоды ароматны!
И вдруг звездная пыль над головами соткалась в руку великана.
Волосатая, могучая, рука опускалась все ниже. Было хорошо видно, как играют атлетические мышцы, бугрясь под кожей. Предплечье, густо обросшее волосами, грозило раздавить собравшихся. В узловатых пальцах исполин сжимал мелок, заточенный на манер долота.
– О-о! – вскричал юноша, исполнен ужаса.
– О-о! – воскликнули пирующие, согласные с Пумперникелем.
Но это был еще не главный страх.
По мере приближения карающей десницы стены зала начали меняться. Еще миг назад они были сплошь исписаны сопрягающимися цифрами, знаками умножения и деления, числителями и знаменателями – картина, лучше которой не сыскать в обитаемых пределах! О горе! – написанное растеклось, залив стены смоляным половодьем.
Погасли светильники.
Зашипели фитили лампад.
Окружены непроглядной тьмой – лишь звезды мерцали над головами, да светился мелок в чудовищной руке! – арифметы дрожали, теснясь в центре зала. Пытаясь впасть в успокоительную медитацию, они замечали, что самые простые формулы им больше не даются. Плюс сбоил, минус заикался, а за скобки не удавалось вынести даже сор из избы.
Деление на ноль – и то не вызывало былого омерзения.
Рука остановилась. Едкий запах пота накрыл пирующих. Мелок зашаркал по черным-черным стенам. На каждой возникло по три слова: горящих, пламенных. Август Пумперникель не знал языка, в лоне которого родились эти слова, но смысл их был ему всеконечно ясен.
Больше нечего считать.
Больше незачем вычислять.
Больше ни к чему складывать и вычитать, умножать и делить, ибо путь от задачи к решению пройден отныне и навеки, и новым путям не бывать.
Итог подведен.
– О-о!
Вот и все, что осталось от гармонии.
Стон дрожащих тварей.
Юноша трясся, моля о смерти. Ему казалось, что он попал в конец учебника, туда, где ждут хладнокровные убийцы – ответы на вопросы, и страшнее финала он не мог придумать.
Слова на стенах, догорев, погасли.
Лишь ворочалась над головой рука исполина.
* * *
– Я проснулся в холодном поту, судари мои.
Казначей принял из рук гвардейца миску с дымящимся жарким. Кивком поблагодарил, поставил рядом с собой на землю – и взял чашу с вином. Обычно умеренный, сейчас он залпом выпил пол-чаши, прежде чем поднять глаза на собеседников.
Нет, маги не смеялись.
Пумперникель был благодарен им за это.
– Немногим я рассказывал мой сон, – молодой человек втянул голову в плечи, как если бы в темном небе уже наметился контур гигантской длани. – Единицы поняли, остальные затаили улыбку или пожали плечами. Что ж, каждому – свое. Добавлю лишь, что это был первый случай, когда мне являлся кошмар руки, подводящей итог. Первый, но не последний. Вскорости я заметил: если рассказать о видении кому-нибудь, сон бежит меня. Спасибо, сегодня я проведу ночь спокойно.
Знакомый гвардеец принес еще две миски и стопку лепешек. Потом вояка вернулся к костру эскорта, и его хриплый баритон присоединился к хоровому исполнению "Милашки Сью".
– Сколько вам тогда было лет? – спросил охотник на демонов.
– Восемнадцать.
– На пять лет старше меня...
– В каком смысле?
Венатор улыбнулся.
– В смысле дня встречи с большим страхом. Мне было тринадцать... Уверен, мой страх так же смешон, как и ваш. И так же страшен. Они часто ходят рука об руку: смех и страх. Мы просто делаем вид, что различаем их, братьев-близнецов.
– Ты ничего мне об этом не рассказывал! – заинтересовался Матиас Кручек, набивая рот жарким. – А я, между прочим, твой друг детства!
– Что тут рассказывать... Ладно, слушай.
Воспоминания Фортуната Цвяха, изложенные со скупой иронией – лучшим щитом от кошмаров детства.
Три года обучения у лучшего венатора в мире – это ого-го!
Считай, диплом с отличием на руках.
Пора – в дело.
Жаль, Гарпагон Угрюмец, наставник юного Фортуната, в полной мере оправдывал свое прозвище. Говорят, есть люди, из кого доброго слова не выдавишь. Из Гарпагона, грозы инферналов, ни доброго, ни злого, ни нейтрального – никакого слова не выдавливалось без особой причины. Хотя с друзьями и коллегами венатор бывал вполне разговорчив.
Зато с учеником...
День рождения тринадцатилетний ученик встретил, как обычно – в тишине и одиночестве, стирая пыль с толстенных гримуаров, отмывая закопченные реторты, полируя властные жезлы и зубря чинную классификацию демонов по Триеру-Лапфурделю:
– Девятый чин – искусители и злопыхатели; восьмой чин – обвинители и соглядатаи, седьмой чин – сеятели раздоров; шестой чин – сосуды беззаконий... Нет, сосуды – это третий! А шестой... Лжечудесники? Каратели? А, вспомнил: шестой чин – воздушные власти, наводящие заразу!
Впереди маячили еще три классификации – планетарная, по роду занятий и по областям влияния. Честное слово, хотелось взять за шкирку мудрых классификаторов, которые живого демона, небось, и в глаза не видывали – и по сусалам, да под зад коленом!
Мы – охотники, или жалкие зубрилы?
Следует заметить, что Фортунат "живого демона" тоже покамест не видел. Только самоходные чучела в зале для учебных схваток. Ну, картинки не в счет. На картинках любой дурак...
"И в детстве, – подсказала память. – Помнишь, ты сидел на заборе, Матти прятался за кустом жасмина, а куча фиолетового навоза на ваших глазах сожрала фокстерьера Шумку? Ты тогда ни капельки не испугался."
А сейчас – и подавно, ответил памяти Фортунат. Горсть "жарких игл" из рукава, 16-е заклятье Винера в контроктаве... Голос, правда, только начал ломаться. С контроктавой – скверно. Но боевая мобилизация ресурсов – и петух басом запоет! Левой рукой – мановение Трех Лекал, с капельным сбросом...
Увлекшись, он изобразил Три Лекала и едва не расколотил любимую реторту учителя. От испуга, забыв, что Гарпагона нет дома, юноша забубнил вслух классификацию по областям влияния:
– Смерть – ваалбериты и бабаэли; ненависть – андрасы и агалиарепты; тайны – пифоны и делепиторы...
"Доказать! – память уступила место гордыне. Внутренний голос наполнился звоном металла и громом оваций. – Вызвать демона, обуздать и продемонстрировать Гарпагону. Небось, он только и ждет, когда же я наконец проявлю инициативу... А что? Я бы на его месте вел себя точно так же. На словах запрещал бы даже к чучелу лишний раз подходить, а на деле – испытывал ученика бездействием. Проверял бы: мямля или настоящий мужчина? Буду послушен – всю жизнь проведу за полировкой жезлов..."
О, сладостное видение! Тихий, покорный, как овечка, делепитор в узах кланяется вернувшемуся учителю – и рассказывает, сколь ловко его обуздал сей молодой, но искусный маг, заслуживший поощрение. О, искушение сердца!
Охвачен волнением, Фортунат раскрыл гримуар, который держал в руках.
– Ингредиенты верного вызова по Мерлю: череп мертвеца, очищенный муравьями, кровь черного кота, земля трех перекрестков, осколки кружки, взятой у заснувшего пьяницы...
Пять минут – и все было собрано в наилучшем виде.
– Защита по Нексусу: пентаграмма с усеченными вторым и пятым лучами, три нимбус-факела, круг из морской соли, толченый нефрит, бубенцы Ко Юрга...
Еще пять минут – на установку защиты.
"А вдруг я вызову демона, с каким не смогу справиться? – толкнулась подленькая мыслишка. – Я? Не справлюсь? Стыдись, охотник!"
– Тохт'ада тартып хурадыр, – заклинание исподволь начало творить брешь в покровах мира. – Ат соонда айлан хал'ган! Чибетей тус килген...
Трещина расколола воздух над пентаграммой. Колыхнулось, дрогнув червоточиной, пламя факелов. Зеленоватый дымок стал похож на жидкое стекло. Толченый нефрит струйкой поднялся вверх, к потолку. Невнятно заговорил череп, щелкая челюстями. Звон бубенцов усилился, иглой ввинчиваясь в мозг.
Расширившись, трещина превратилась в узкий портал.
В глубине, сердцем в ране, пульсировала геенна.
А посреди ловушки стоял...
О да, юный Фортунат Цвях вызвал демона, с которым ни за что не сумел бы справиться.
– Я так и думал, – угрюмо сообщил вызванный, пиная ближайший нимбус-факел. – Соль, бубенцы, самоволка... Защита по Нексусу – отлично. Вызов по Мерлю – удовлетворительно. Поведение – отвратительно, но предсказуемо. Где тут у нас розги? В честь дня рождения одного наглого малолетки, по филейным частям...
Риторический вопрос.
Разумеется, Гарпагону Угрюмцу было прекрасно известно, где в его доме стоит кадка с рассолом – и розги, вымоченные как раз для подобных случаев.
* * *
– Откуда ж я знал, – развел руками венатор, когда слушатели отсмеялись, – что Гарпагон все вызовы из дома замкнул на себя? Барьер "Семь бед", с "трещоткой". Кого ни зови, хоть Вечного Странника – один черт... Нет, сейчас-то я его понимаю. А тогда: Он мне задницу так разукрасил – куда там живописцу Пёльцлеру! Неделю спал на животе!
Казначей подался вперед:
– А страх? Страх в чем? Вы имели в виду: испугались явления учителя?
Кривая ухмылка послужила ему ответом.
– Нет, сударь. Под страхом я имел в виду совсем другое. Портал-то был настоящий. И геенна – настоящая. Гарпагон демона гнал, спустился на 2-й ярус Ледяного Пекла, тут ему и звоночек... Вот, значит, я и увидел воочию: каков он, ад. В щелочку подсмотрел. Кричал потом ночами. Слезами умывался. Заикаться начал. Гарпагон отшептал, спасибо ему, умнице...
Отставив миску, охотник на демонов смотрел на казначея с доцентом, а казалось, видел ад. Не тот ад, в котором успел не единожды побывать, и не жертвой, а ловцом. Нет, в глазах Фортуната плясал вихрь пекла, которое он увидел в щелочку, будучи тринадцатилетним сопляком.
Не то, к чему привык, а то, чего не ожидал.
– Мне этот сон до сих пор снится. Я из-за него учиться начал – от зубов отскакивало! Облик выпестовал, чтоб во плоти туда спускаться. Вцепился в страх: задушу! И вот поверите: по сей день...
Небо сделалось черным-черным. Звезды спустились ниже: подслушивали. Шумели гвардейцы, обсуждая любовные и военные подвиги друг друга. Фыркали кони. Река бурлила на перекатах: аж сюда слышно.
– Все вроде бы хорошо. Не боюсь. А как увижу заново проклятый сон... И ну по-новой себе доказывать: не боюсь! Ни капельки не боюсь! Куда только ни лез: на Поле Игл, в Клоаку, в Плачущие Норы... Докажу, успокоюсь, дремлю тихонько на лаврах. А тут опять снится.. Смешно, да?
– У меня тоже сон, – вместо ответа сообщил Матиас Кручек. Массивное, невыразительное лицо теоретика напоминало маску. – Снится, будто Агнесса умерла.
Венатор вздохнул.
– Не надо, Матти. Агнесса умерла давным-давно. И это не сон.
Приват-демонолог, золотая голова, ухмыльнулся так же криво, как незадолго до него – охотник на демонов.
– Не надо, Фарт. Я не сумасшедший. Просто снится... Я потом вскакиваю, весь в поту, и радуюсь. Это же сон, всего лишь сон, ерунда, пустяк!.. вот я проснулся, и все будет хорошо... А потом вспоминаю. Да, сон. И все же... У каждого свой страх, судари мои.
От второго костра к ним спешил капрал, неся теплые плащи.