А может быть, это очередной историко-мифологический роман? В духе "Богадельни". Богоискательство пополам с богостроительством. Положим, насчет исторического можно и согласиться. Несомненна временная отнесенность действия "Шмагии". Описана провинция эпохи Просвещения. Судя по всему, условная Пруссия или какое-нибудь австро-германское княжество. Для французов персонажам не хватает изящества, остроумия и вольнодумства. Для россиян уж больно закомплексованы, да и имена не те. Явно не итальянцы, ибо не столь любвеобильны и поэтичны. А вот с богоискательством проблематично. "Привычных" в нашем понимании богов в романе нет. Если и можно говорить о некоем культе, так он здесь один. Все тот же. Вместо божества в этом мире возведена в абсолют магия. Ей поклоняются, к ней стремятся, ее изучают. Она дает силу, власть, положение в обществе, забвение от мирской суеты и неурядиц. Неудивительно, что синдром ложной маны становится настоящей трагедией для сломанных. Но все же и тут заложен некий код. А так ли больные сломом безнадежны в магическом отношении? Какая из двух магий является подлинной? Высокая наука или та, которая дает душе забвение, погружает ее в иллюзию, спасая от серости и рутины бытия?
Однозначного ответа, как всегда у Олди, нет. Каждый волен выбрать тот вариант, что его больше устраивает.
В финале, неожиданно благостном и счастливом для всех персонажей "Шмагии", был сделан намек на то, что продолжение романа - прямое или косвенное, как всегда предпочитали делать Громов с Ладыженским, - воспоследует. И оно не замедлило появиться. Перед нами "Приют героев".
Не сомневаемся, что многие поклонники творчества Г.Л. Олди, прочитав книгу, вздохнут с облегчением: "Наконец-то одумались! Давно пора!" Действительно, по сравнению с несколькими предшествующими "Приюту" "трудными" сочинениями, новый роман выглядит частичным возвращением на круги своя. Стиль его в значительной мере облегчен, хотя и здесь не обошлось без тяжелых синтаксических конструкций, усиленных метафорами и иными тропами. Однако их не так много. Они как бы растворяются в общей ткани повествования и служат для дополнительной характеристики отдельных персонажей. А в целом "Приют героев" легкая, увлекательная книга, написанная в авантюрно-приключенческом жанре. В ней есть погони, схватки, дуэли, столь необходимые для романа "шпаги и плаща". Плюс еще элементы детектива и любовно-сентиментального романа. То есть все то, без чего, по мнению читающей публики, ну никак не может обойтись "настоящая литература".
Что же это? Реверансы перед читателями из-за боязни потерять аудиторию? Или очередная провокация хитроумного сэра Генри Лайона, заложившего в "Приют героев" еще какой-нибудь код? Подите-ка, судари мои читатели, разберитесь. А мы, мол, посмотрим да похлопаем в ладоши, ежели разгадаете все, как надо. Ну, а не постигнете - не велика беда. Повеселитесь вместе с нами. Вполне в духе Олди. И в полном соответствии с той эпохой, куда переносят нас соавторы.
Вновь Европа конца XVIII - начала XIX веков. Но на сей раз не провинция, а столица. Ключом бьет жизнь, двор развлекается, молодые офицеры волочатся за хорошенькими дамами и бьются на дуэлях из-за пары пустых слов. Агенты спецслужб не дремлют, бдительно охраняя спокойствие государя и подданных, блюдя интересы державы, которые, как известно, превыше личных. Идеальное просвещенное государство. Сытое и ленивое, точь-в-точь как современная объединенная Европа. Случаются войны, но какие-то ненастоящие, пустяковые, не перерастающие в глобальные катаклизмы. А чтобы думающее, активное юношество не закисло совсем от безделья (не приведи Бог, до социальной революции додумается!), для него изобретена некая игра, квест. Пойди туда, знаю куда, принеси то, знаю что. Сначала одна группа (предположим, белые) победит и установит свои порядки в экстерриториальной резервации. Затем Фортуна дарует победу другим (пускай будут черными). И так до бесконечности. Чет-нечет, пан-пропал, черное-белое.
А все вместе - РАВНОВЕСИЕ.
Но однажды эта стабильность была грубо нарушена. Некто зловредный уничтожил целый отряд молодежи, приступивший к очередному квесту. Небывалое, неслыханное преступление, грозящее расшатыванием основ. Естественно, что к делу подключаются самые могущественные охранные структуры государства, а контроль над следствием осуществляет лично монарх. Такова завязка романа, после которой сюжет начинает развиваться в традициях классического английского детектива. Замкнутое помещение - гостиница "Приют героев", давшая своим названием заголовок роману. Кстати, уже здесь, на наш взгляд, присутствуют элементы кодировки. Если "ранние" Олди постулировали идею, что "герой должен быть один", то теперь они вроде бы утверждают обратное. Уже не герой, а герои, да еще собранные в приюте. И само это слово многозначное. То ли героям предлагается передохнуть после трудов праведных, то ли обозначено место, где этих самых героев разводят, словно в питомнике.
То ли тот приют, который - богадельня.
Вскоре происходит своеобразная рокировка. Место квесторов, талантливых юношей и девушек, таинственно сгинувших в прологе, занимают их ближайшие родственники, люди пожилые, к квестам на первый взгляд не приспособленные, но решившие во что бы то ни стало довести расследование до конца и отомстить преступникам. Конана-варвара и Рыжую Соню заменили Конан-дедушка и Сонька-бабушка. Снова загадка. Так кто же подлинные герои? Те ли, кто только собирался совершить поход за Пупом Земли, или эти, новоявленные квесторы?
Некоторые ключи к разгадке соавторы дают в так называемых спатиумах. Это изобретение Олди вызывало читательское смущение уже в "Шмагии". Зачем понадобилось писателям каждую главу заканчивать непонятным придатком, где разъясняется то, что было сказано выше? Неужели нельзя было поместить то же самое в саму главу? А ведь спатиумы, если задуматься, значительно расширяют пространственно-временные рамки произведения, превращая повесть в самый настоящий роман. Сам сюжет и "Шмагии", и "Приюта для героев" умещается практически в неделю-другую, а события происходят на ограниченном участке суши. Посредством спатиумов мы переносимся на сотни и даже тысячи лет назад, пересекаем границы, заглядываем в альковы прекрасных дам и лаборатории магов.
Как, снова магия?! Да как же без нее.
"Приют героев" можно с уверенностью отнести к разряду "магических" детективов. Сами Олди уже отдали дань этой разновидности фантастической литературы в романе "Маг в Законе". В том же художественном пространстве находятся сочинения Макса Фрая, трилогия Юрия Бурносова "Числа и Знаки", роман Марины и Сергея Дяченко "Магам можно все". Уже с первых следственных мероприятий сыщику, обер-квизитору Бдительного Приказа Конраду фон Шмуцу, становится очевидным тот факт, что в преступлении замешаны сильные магические силы. Причем относящиеся к разряду черного, запрещенного колдовства. Кодовые знаки рассыпаны буквально на самых видных местах, словно преступник задался целью нарочно натолкнуть следователя на одну-единственную версию.
Читатель может в очередной раз споткнуться, на сей раз подивившись несуразной фигуре, избранной фантастами на роль главного героя. Женственный мужчина, щеголь, недомерок, замкнутый и раздражительный, с массой самых разных комплексов. Таким предстает перед нами Конрад фон Шмуц в начале романа. Люди, знакомые со странностями века Просвещения, сразу же вспомнят о кавалере д'Ионе. И ошибутся. "Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей", - говаривал А. С. Пушкин, как будто бы имея в виду господина обер-квизитора, буквально помешанного на маникюре и хорошей завивке парика. А то, что барон человек дела, становится понятным уже со второго взгляда. Так что наружность обманчива, посмеиваются Олди. Имя главного героя - еще одно кодовое слово, понятное только русскоязычному читателю. Оно невольно ассоциируется со смертью: Конрад - Кондрат, "кондрашка хватит". Это тоже не случайно, потому как фон Шмуц мало того, что расследует убийства, он еще и постепенно проникает в царство смерти - таинственный научно-исследовательский институт, где маги заняты проблемами некромантии, оживления мертвецов.
Вот уж занятие так занятие. В свое время за подобные эксперименты был наказан любимый сын могущественного бога эллинов Аполлона, Асклепий, вздумавший потягаться с самим Аидом. А в Чурихе все ученые поголовно заняты тем, чтобы смертию смерть попрать. Таким образом, они бросают вызов небесам, божественному промыслу. Иные бы и спохватились, убоявшись гнева господня - или Вечного Странника с Нижней Мамой, как принято говорить в здешнем мире. Но не таковы гроссмейстер Эфраим Клофелинг и магистр Наама Шавази. Для них воскрешение из мертвых - это никакое не чудо божье, а простой научный опыт. "Приют героев", особенно во второй половине, перерастает из детектива все в тот же "производственный" роман. Однако если в "Шмагии" речь шла о теоретизировании, слабо подкрепленном практическими опытами, то здесь обратная сторона медали. Опыт следует за опытом, а уже за ними воздвигаются теоретические бастионы. Некроманты Чуриха буквально одержимы манией, страстью научного поиска. И для них не стоит проблема нравственности их занятий. Высокая наука не должна, по их мнению, знать черного и белого цветов, иметь границ дозволенного. Понятия "можно" и "нельзя" вообще должны быть изгнаны из лексикона ученых. Ничто не слишком, как было написано на знамени века Просвещения. Но так ли это?
Ничего не напоминает, дорогой сударь читатель?
А если оглядеться по сторонам?
Конрад фон Шмуц и его подруга, вигилла Тихого Трибунала Генриэтта Куколь, совершают свой квест во имя торжества жизни. Лишь под конец романа становится понятным, что именно они и есть подлинные квесторы. Ведь совершенно неожиданно все молодые люди, считавшиеся погибшими, оказываются живы. Преступление было инсценировано. Снова игра, обман, театр, иллюзия. Чума на вашу магию! Не торопитесь, читатель, метать громы и молнии. Разве вам не понравилась поведанная вам сказка? Да, именно сказка о путешествии за живой и мертвой водой. Или лучше за яйцом Кощея Бессмертного. Ведь черно-белый Пуп Земли - Омфалос, в котором явно соединились начала Инь и Ян - это не что иное, как Мировое Яйцо, с которого, как известно, все и началось. И героям необходимо решить: сломать ли иглу, на кончике которой находится смерть, или дать прорасти новой жизни. Вечный покой или Беспокойство?
Естественно, Олди голосуют в пользу Жизни.
Снова светлый финал, нетипичный для "прежних" Олди. Неужели фантасты пошли на примиренческие позиции, надели розовые очки? Да нет, вряд ли. Ведь в дилогии много достаточно острых моментов, говорящих о том, что бойцовские качества дуэта не пропали. Вероятно, писателей стала просто раздражать ситуация в литературе, когда "чернуха" и безысходность стали нормой. Олег Ладыженский на "Звездном Мосту-2005" иронизировал, читая вслух свой рецепт бестселлера:
Урони героя на пол,
Оторви герою лапу,
Умори героя папу,
Сунь ежа герою в шляпу…
Отказ от мрачных финалов - это тоже своего рода позиция.
Многозначность кода, заложенного в название книги, таки правильно была нами прочитана. Приют оказался именно тем, чего мы и ожидали. Питомником для воспитания юных дарований. Потому что прошло время одиночек, и героев должно быть много.
Время такое.
Игорь ЧЕРНЫЙ
Три повести о чудесах
Повесть первая, или Захребетник
Глаз за глаз. Зуб за зуб. Сколько дашь, столько и вернется. Добром за добро, злом за зло. Воздалось по заслугам. Баш на баш. И так далее. Что-то в этой общепринятой системе счисления мне всегда казалось неестественным. Хотя я так и не смог определиться, что именно…
Из записей Нихона Седовласца
CAPUT I
в котором плещут волны и цветут дикие абрикосы, кричат чайки и торговцы, врачуются душевные раны и затеваются случайные знакомства, а также выясняется, что от вкуса халвы до звона клинков – девять с половиной шагов по прямой
Солнце сияло.
Море шумело.
Бульвар Джудж-ан-Маджудж кипел жизнью.
– Фисташки! Жареные фисташки!
– Щербет! Вкусней поцелуя красавицы! Гуще крови героя! Дешевле чужого горя! Налетай, наливай…
– Ай, кебаб! Вай, кебаб!
– Дай кебаб!
– Сувениры! На память! На добрую память, на вечную память!..
– Перстни с джиннами! Лампы с джиннами! Кому город разрушить? Кому дворец построить? Кому в Дангопею слетать?
– Халва! Идешь мимо, уже сладко…
– Эй, зеваки! Эй, ротозеи! Отправляйтесь с Кей-Кубадом Бывалым в хадж по достопримечательностям! Дворец султана Цимаха! Руины Жженого Покляпца! Собрание мумий Бейлер-бея! Кто не видел, зря жизнь прожил!
– И вот этот кисломордый иблис, чья душа – потемки, чье сердце – омут смердящий, а руки подобны крючьям могильщика, и говорит мне скверным голосом: "Душенька, если вы согласитесь выйти за меня замуж, я буду счастливейшим человеком в мире…"
– А ты?
– А что я? Замуж-то хочется…
На востоке, как на востоке, особенно в Бадандене. А уж если не спеша идти по знаменитому бульвару Джудж-ан-Маджудж, спускаясь к морю… Право слово, уважаемые, ничего в мире восточней не найдешь, хоть сто лет скачи в нужном направлении. Только зря время потратите.
Судите сами!
Родинки на щеках красавиц здесь похожи исключительно на комочки амбры. Тюрбаны на лысинах мудрецов возвышаются, как кипарисы в предгорьях ад-Самум. Доблесть воинов вопиет к небу, нега гаремов стелется ароматным дымом кальяна; любопытство приезжих расцветает алой розой в райском саду. Юноши в Бадандене стройны, как ла-лангское копье, мальчики прекрасны, как песнь соловья, а зрелые мужи рассудительны, как целый диван визирей, брошенных в зиндан за головотяпство.
О халве уже можно не говорить.
– Халва! Ореховая!
– Халва-а-а! Фисташковая!
– Подсолнечная!
– Морковная!
– С кунжутом! С сабзой!
– По усам течет, сердце радуется…
– …ва-а-а-а!
В кипении страстей, в облаке ароматов, под вопли торговцев и сплетни отдыхающих, по бульвару шел молодой человек в камзоле цвета корицы, изяшный и задумчивый. Дамы всех возрастов, пригодных для легкого флирта или любви до гроба, провожали его взглядами, за которые иной ловелас пожертвовал бы фамильным состоянием.
Но объект дамского интереса шел дальше.
Молодому человеку было слегка за двадцать, и он полагал себя циником.
Циником в такие годы становятся, потерпев крах в романтическом увлечении, растратив казенные деньги или разочаровавшись в идеалах. Джеймс Ривердейл, виконт де Треццо – а именно так звали нашего молодого человека – приник к утешительным сосцам цинизма в связи с третьим вариантом.
Еще недавно у него имелись идеалы.
Дивные и возвышенные.
И вот они рухнули, столкнувшись с действительностью.
Едва оправившись от ран, в частности, от перелома челюсти – увы, чаще всего идеалы, рушась, дают идеалисту по зубам! – он порвал с былыми соратниками, о чем уведомил их в письменной форме, ждал вызова на дуэль, не дождался, сутки выбирал между веревкой и ядом, не выбрал, купил себе два камзола, черный с серебром и цвета корицы, с золочеными крючками, и наконец спросил совета у горячо любимого дедушки:
"Как быть дальше?"
Дед, Эрнест Ривердейл, граф ле Бреттэн, который принимал живейшее участие в судьбе любимого внука и немало поспособствовал обрушению идеалов, в совете не отказал. Курорт, сказал дед, запой и любовница. Любовниц лучше две: молоденькую для куражу и зрелую для престижа. Еще лучше три, но тогда весь отдых пойдет грифону под хвост.
– Но куда мне поехать?
Выбор курорта для молодого человека оказался много сложней выбора между веревкой и ядом.
– Езжай в Баданден, Джеймс. Там, где солнце кипит в крови, душа врачуется сама собой.
Патриарх семьи хотел добавить, что в двадцать четыре года новые крылья у души отрастают быстрее, нежели хвост у ящерицы, но улыбнулся и промолчал. Он был мудрым человеком, Эрнест Ривердейл, мудрым, а главное, деликатным.
Редкое качество для близкого родственника.
А для родственника преклонных годов – редкое вдвойне.
* * *
Дед оказался прав. Если по дороге из Реттии к границам Баданденской тирании Джеймс занимался самоедством и полагал, что жизнь кончена – то уже проезжая над бухтой Абу-ль-Фаварис, молодой человек получил приглашение от усача-бахадура, героя Шейбубской баталии, разделить со львами пустыни казан плова. Здесь, в чудесном уголке природы, для военачальников, раненых в битвах за отчизну, указом тирана Салима ибн-Салима XXVI был обустроен парадайз с казенными красавицами и юными виночерпиями.
Ветераны же, кейфуя, маялись неудовлетворенным чувством гостеприимства.
Казан плова растянулся на неделю. Казенные красавицы обласкали гостя в полной мере, не взяв ни гроша. Завет деда о лечебном запое воплотился в жизнь с лихвой. И дальше Джеймс поехал изрядно утешенный, прославляя достоинства курорта в чеканных бейтах, принятых меж львами пустыни. Ко львам он с недавних пор стал причислять и себя тоже.
Голова болела, рифма хромала, зато в сердце царила весна.
Добравшись до Бадандена, он остановился в пансионате Ахмета Гюльнари. Цены за постой оказались умерены, а радушие хозяина и расторопность прислуги – выше всяких похвал. Так не бывает, говорил здравый смысл. Что ж, значит, это чудо, отвечал Джеймс. Разве после всех мытарств я не заслужил маленького чуда?
Скептически фыркнув, здравый смысл уступил место здоровому сибаритству.
Жизнь стала определенно налаживаться. С любовницами Джеймс решил повременить, утомлен бурной неделей в бухте Абу-ль-Фаварис. Он бездельничал, спал до обеда, фланировал по бульвару в те часы, когда солнце милосердно к приезжим; принимал целебные грязевые ванны, затевал разговоры с незнакомыми людьми, болтая о пустяках и прихлебывая красное вино из глиняных чаш; раскланивался с привлекательными девицами и делал заметки на будущее.
Короче, с пользой тратил часы досуга.
Трижды в день он ел люля-кебаб, завернутый в тончайшую лепешку, шиш-кебаб на вертеле, политый кислым молоком, джуджа-кебаб из цыпленка, жареного над углями из можжевельника, и "черную" похлебку на бараньей крови с кардамоном. В перерывах между этими трапезами он ел в разумном количестве нугу, рахат-лукум, козинаки и, разумеется, халву.
О, халва!
Возникало опасение, что новые камзолы придется распускать в талии.
Один раз он заглянул в публичный диспутарий, где насладился спором тридцати улемов в полосатых халатах с тридцатью улемами в халатах из кашемира, расшитых шелком. Спор мудрецов шел о разнице между великим и низменным, как мнимой величине, и закончился общей дракой. Джеймс получил огромное удовольствие, разнимая улемов. Один из них, самый образованный, а может быть, самый буйный, оборвал ему с камзола цвета корицы один золоченый крючок.
Потом, остыв, мудрец извинился, достал иголку с ниткой и пришил крючок собственноручно. Да так, что любой портной обзавидовался бы.