Он пристроился на красном диванчике, у окошка, и сидел, подперев подбородок пятерней. Пухлые пальцы Аполлона касались румяной щеки, растрепанные кудри, освобожденные от сахарного плена, легли на плечи. В правой руке Аполлон держал красного леденцового петушка на палочке, видать, держал давно, храбро презрев опасность диатеза, ежели петушок лишился головы и хвоста.
- Коровы шли широкою волной, - произнес он, вскинув затуманенный взор на Евдокию. - Располучая нас с тобой… я в руку взял кнута. И быть нам вместе. Да.
- Нет, - ответила Евдокия, силясь справиться с паникой.
- Почему? - Аполлон выпятил губу, и подбородок его мелко затрясся, видать, от переполнявшей жениха обиды.
- Что ты тут делаешь?
- Тебя жду. Хочешь? - он щедро протянул Евдокии петушка, лизнув напоследок. - Вот тут еще не обкусывал…
На леденцовую грудку налипли крошки.
- Аполлон, - подношение Евдокия проигнорировала и, сделав глубокий вдох, велела себе успокоиться. - Я тебя спрашиваю, что ты делаешь в нашем купе?
- Я… от мамки сбежал.
Он уставился на Евдокию, часто-часто моргая.
Сбежал.
В рубахе белой, с расшитым воротом и латками на локтях. Рубаха перевязана широким поясом, синим, но желтыми тюльпанами затканном. Полотняные, сизого колера, портки топорщатся пузырями, поверх стоптанных сапог надеты новенькие галоши…
Сбег, значит.
И сумку прихватил, локотком к себе прижимает, поглаживает.
Евдокия потрясла головой, надеясь, что все, бывшее до сего момента - лишь сон, пусть и удивительно правдоподобный, но… она откроет глаза и очнется в купе первого класса, аглицкого, Пулмановского вагона, который не стоит, но…
- Ты злишься? - робко спросил Аполлон. - Прогонишь, да? Мама сказала, что ты в столицу едешь… за женихами… и я с тобой.
- За женихами?
Аполлон нахмурился, кажется, с этой точки зрения он свое путешествие не рассматривал. Впрочем, думал он недолго, вероятно оттого, что процесс сей был для него непривычен и вызывал немалые неудобства.
- Не. Я за женой. Ты ж за меня не пойдешь?
- Не пойду, - Евдокия присела.
Сумасшедший сегодня день.
- И ладно, - как-то легко смирился Аполлон, но счел нужным пояснить. - Ты ж старая.
- Я?!
Старой себя Евдокия не ощущала.
- Мамка так сказала, что ты перестарок, а все равно кобенишься. Ну я и подумал, зачем мне старая жена? Я себе молодую в столице найду. Красивую.
- А я, значит, некрасивая?
- Ну… - Аполлон явно заподозрил неладное и, прижав изрядно обслюнявленного петушка к груди, произнес. - Ты, Дуся, очень красивая… прям как моя мама.
Евдокия только крякнула, проглатывая столь лестное сравнение. Отчего-то припомнились усики многоуважаемой Гражины Бернатовны.
- И я тебя боюся…
- С чего вдруг?
- Мама сказала, что ты ее со свету сживешь, а меня в ежовых рукавицах держать будешь. А я не хочу, чтоб в ежовых… они колются.
- А… тогда понятно.
Выставить.
Позвать проводника и… Аполлон же, ободренный пониманием, продолжил рассказ.
- Я тогда подумал, что раз ты в Познаньск едешь, то и я с тобою… найду себе невесту.
- Молодую и красивую…
- Ага…
- И без рукавиц…
- Точно.
- А если не найдешь? - дурной сон явно не собирался заканчиваться, потому как был не сном, но самой, что ни на есть, объективной реальностью.
- Почему? - удивление Аполлона была искренним. - Маменька говорит, что в Познаньске Хельма лысого найти можно, не то, что невесту… она говорила, что сама меня повезла б, когда б было на кого лавку оставить. Вот я и…
- Сбежал.
- Ага! - он лизнул петушка. - Утречком до вокзалу… а там в вагон… и опаньки.
И опаньки… точно, полные опаньки, куда ни глянь.
- Аполлон, - Евдокия потерла виски, потому как мигрень, отступившая было, явно вознамерилась вернуться. - А деньги у тебя откуда?
- Так у маменьки взял…
- И билет ты купил?
- Ага…
- Хорошо. Замечательно просто… Аполлон, а здесь ты как оказался? В купе.
- Ну… я подглядел, куда вы садитеся… и как поезд стал, то и пришел. Хотел раньше, но проводник пущать отказался. Вот.
Какой замечательный человек, этот проводник. Евдокия мысленно пожелала ему долгих лет и здоровья, а еще огорчилась, что недавняя остановка вынудила проводника покинуть свой пост…
Впрочем, из сказанного Аполлоном она уловила одно: билет у него имелся.
- Аполлон, - она сделала глубокий вдох, уже догадываясь, что выпроводить потенциального жениха будет не так-то просто. - Ты должен уйти.
- Куда?
- К себе.
- Так… далеко… мы верст тридцать уже отъехали, - просветил Аполлон и, высунув розовый язык, лизнул безголового петушка.
- Я имею в виду, в тот вагон, в котором ты ехал. Понимаешь?
Он кивнул, но с места не сдвинулся. Напротив, поерзал и почти чистой рукой вцепился в диванчик.
- Не пойдешь?
…этого портфелем бить бесполезно.
- Не пойду.
- Почему? - ласково осведомилась Евдокия.
- Там душно… и жарко… и мухи летают.
- Словно духи… - всплыло в памяти не к месту.
- Не, просто мухи. Жужжат… а еще баба рядом едет, толстая и взопревшая, - продолжал перечислять Аполлон. На секунду он задумался, а после выдвинул очередной аргумент. - И коза.
- Взопревшая?
Евдокия чувствовала, что еще немного и позорно завизжит. Или в обморок упадет, не голодный, но самый обыкновенный, нервический, который время от времени приключается с любой девицей.
- Почему взопревшая? - удивился Аполлон. И тут же признался. - Не знаю. Я козу не нюхал. Просто коза. Беленькая… она на меня смотрит.
- Любуется, должно быть.
Евдокия присела и сдавила голову руками. Спокойно. Вот появится проводник, и ему можно будет перепоручить это недоразумение… в конце концов, Аполлон взрослый уже… и что с ним случится?
Что угодно.
Обманут.
Ограбят.
А Евдокию потом совесть замучит… но не терпеть же его до самого Познаньска?
- А хочешь, - Аполлон протянул руку и погладил Евдокию волосам. Ладонь его широкая была не особо чиста, и на волосах, кажется, остался карамельный сироп. - Хочешь, я тебе стихи почитаю?
- Про бабу?
- Про бабу… и про козу… ты не переживай, Евдокиюшка… вот доберемся мы до Познаньска…
…к следующему вечеру, когда Евдокия окончательно свихнемся.
- …и найдем тебе жениха хорошего… доброго… а мне жену.
- Тоже добрую?
- Ага… она мне собаку завести разрешит.
- А может, ты домой вернешься, - робко предложила Евдокия. - Без жены. И просто собаку заведешь?
Аполлон вздохнул. По всему выходило, что жениться ему не так уж сильно хотелось.
- Не, - ответил он, подпирая щеку пудовым кулаком. - Не выйдет. Мама сказала, что сначала надо жену завести, а потом уже собаку.
А маму он слушать привык.
И Евдокия, обняв портфель, в котором лежали документы, более не казавшиеся столь уж важными, закрыла глаза. Все наладится… непременно наладится… в конце концов, было бы из-за чего в панику впадать… это ж не пожар на прядильной фабрике, только-только отстроенной… и не мор, который на овец напал, отчего цены на шерсть выросли втрое… и даже не падение акций компании "Сильвестров и сыновья" на третий день после того, как Евдокия в оные акции четвертую часть свободного капитала перевела.
…подумаешь, жених…
…куда-нибудь да исчезнет.
Но Аполлон исчезать не собирался, он сопел, грыз петушка и собственные ногти, а еще время от времени порывался читать стихи.
- У бабы Зины жопа с две корзины! - громко, вдохновенно декламировал Аполлон, и от избытка эмоций, должно быть, стучал могучим кулаком по могучей же груди. Звук получался гулким, громким. - У бабы Нади рожа в шоколаде…
…издалека донесся тонкий гудок, надо полагать, той самой "Королевской стрелы", которую велено было пропустить, и "Молот Вотана" ответил.
- Баба Надя - соседка наша, - пояснил Аполлон и поскреб живот. - Она шоколады продает… втридорога… а меня не любит. Одного разу так разверещалася на всю улицу! Разоряю я ее! Пришел и пожрал… а я ж только одну конфетку попробовал! У нее шоколады не вкусныя! Она сахару жалеет.
- Ужас, - не вникая в хитросплетения Зеленой слободы, ответила Евдокия.
Ужас как он есть. Форменный.
"Королевская стрела" пронеслась мимо, грохоча и подвывая. И Аполлон, завороженный этаким небывалым зрелишем, примолк. Он подвинулся к самому окну, приник, щекой прилипши к стеклу, не дыша, глядя на мелькавшие темно-синие, с золоченым позументом, вагоны.
- Экая… она… маменька говорит, что королю хорошо.
- Почему?
- Королем родился. Другим-то работать надобно от зари до зари, - уверившись, что "Стрела" ушла и возвращаться не намерена, Аполлон от окошка отлип и даже попытался вытереть отпечаток ладони.
Рукавом.
- То есть, ты работаешь много? - уточнила Евдокия, поглядывая на дверь. Сейчас более, чем когда бы то ни было, она нуждалась в Лютике. Он найдет способ избавиться от Аполлона…
…он всегда находил способ разрешить проблемы, казавшиеся Евдокии неразрешимыми. Как правило, касались оные проблемы не финансов, но людей, общение с которыми у Евдокии не ладилось.
- Я? Я еще молод, чтобы работать, - Аполлон даже возмутился этаким предположением. - Успею за жизнь наработаться. Мама так говорит…
Ну да, ежели мама говорит…
…страшно подумать, что предпримет дражайшая Гражина Бернатовна, обнаружив побег драгоценного своего сыночка.
- Аполлон.
- Да? - он подался вперед, горя желанием услужить, если, конечно, услуга не потребует чрезмерных усилий. Все-таки здоровьем он обладал слабым, такое надорвать проще простого.
- Помолчи.
- Что, совсем?
- Совсем…
- И стихов не читать? - Аполлон насупился. Все ж таки не часто ему доводилось встретить благодарного слушателя. Все больше на жизненном пути, каковой сам Аполлон полагал нелегким, щедро пересыпанным терниями, и совсем реденько - звездами, попадались слушатели неблагодарные, норовившие сбежать от высокого слова.
А то и вовсе отвечавшие словом низким, можно сказать, матерным.
Соседка же, та самая, у которой задница большая - конечно, не с две корзины, тут Аполлон слегка преувеличил, исключительно в силу творческой надобности - вовсе мокрою тряпкой по хребту огрела. Бездельником обозвала еще… а он не бездельник.
Он студент.
И поэт.
Вот войдет в энциклопедию, как матушка пророчит - ей-то, небось, видней, чем соседке - тогда-то и поплачет она, злокозненная, вспоминая, как великого народного поэта грязною тряпкой обхаживала… Аполлон задумался. Сей момент, не дававший покоя мятущейся и слегка оголодавшей с утра - а то, маменька, небось, шанежки затеяла - душе, настоятельно требовал быть увековеченным в словах.
А то ж куда это годится?
Каждый поэта обидеть норовит…
Аполлон вздохнул и откусил от леденцового петушиного тела половину. Раз говорить не велено, он помолчит, он же ж не просто так, а с пониманием. Вон, невестушка нечаянная, хоть и бывшая, хмурится, губу оттопырила, за косу себя дергает, небось, печали предается.
А и сама виноватая… соглашалась бы, когда Аполлон ее звал замуж, глядишь, уже б до храму дошли… и зажили бы душа в душу, как маменька велит. Но маменьке Евдокия сразу не глянулась.
- Гонорливая больно, - сказала она, едва за ворота выйдя. - И старая.
Оно-то так… старая… на целых девять лет старше, а это ж много, почитай, половина Аполлоновой жизни… и потому жаль ее даже, бедолажную…
Аполлон вздохнул.
От жалости и еще от голодухи, он повел носом, но в поезде пахло нехорошо, поездом. И то верно маменька говорила, что все поезда - это от Хельма, что людям-то положено ногами по земле ходить. Или на совсем уж крайний случай, бричкой пользоваться. А чтобы железная громадина, да паром пыхая, да по рельсам ползла… и воняла.
Или это уже от Аполлона?
Он поднял руку и голову наклонил, пытаясь уловить, от него ли потом несет. А ведь мылся позавчера только… он бы и почаще в баню заглядывал, но мама боялась, что после парилочки застудится…
…как она там, одна и с шанежками?
Управится ли?
Аполлон вздохнул, скучая сразу и по маменьке, и по шанежкам… и Евдокия, сунув кончик косы в рот, ответила таким же тяжким вздохом.
…ей думалось вовсе не о шанежках, но о мухах, кучах, Лихославе, который уперто не шел из головы, пяти сребнях, прихваченных исключительно из урожденной вредности, Аленке…
Лютике…
…и где они ходят? Поезд вздрогнул всем телом, и загудел, предупреждая, что вынужденная остановка подходит к концу.
- Дуся, а мы… - Аленка открыла дверь и замерла, воззарившись на Аполлона, который, следовало признать, представлял собой картину удивительную. Он сидел, уставившись в окно, и в пустом его взгляде читалась нечеловеческая просто тоска… губы Аполлона шевелились, но благо, с них не слетало ни звука… пухлые щеки расцвели красными пятнами… а щепкой от съеденного петушка Аполлон ковырялся в ухе.
- Гм, - задумчиво произнес Лютик.
И в эту минуту Аполлон обернулся. Взгляд его, зацепившийся за Лютика, медленно обретал подобие осмысленности. Рот приоткрывался, а подбородок вдруг задрожал часто, нервно.
- Не-не-нелюдь! - взвизгнул Аполлон неожиданно тонким голосом. - Дуся, не-не-нелюдь!
- Эльф, Поля. Просто эльф.
Евдокия вздохнула.
- Нелюдь! - Аполлон, справившись с приступом паники, поднялся. - Туточки люди приличные едуть, а они…
- Поля, - на сей раз Евдокия не стала ограничивать себя в желаниях и, дотянувшись, пнула несостоявшегося жениха. Он тоненько взвизгнул и коленку потер, уставившись на Евдокию с укоризною. Пускай смотрит. Ей вот полегчало. И вообще раньше надо было пнуть. - Во-первых, едет здесь как раз он… и моя сестра. Во-вторых, эльфы к нелюди не относятся…
- Да?
Он тер коленку и носом шмыгал, готовясь расплакаться. Останавливало лишь то, что никто не спешил выразить сочувствие. Злые, равнодушные люди… а ведь синец останется. У Аполлона с рождения кожа нежная…
- Да, Поля… а в-третьих, тебе пора…
- Куда?
- Туда, Поля, - Евдокия указала на дверь. - Туда…
- Но… он… он… а он тут… с тобой… он…
- Он тут, - согласилась Евдокия. - Со мной. Он мой отчим.
- Нелюдь?
- Эльф.
- А мама говорит, что все эльфы - нелюди! - привел Аполлон веский с его точки зрения аргумент. - Их вешать надо. На столбах.
- Ваша мама, - Лютик улыбнулся, умел он улыбаться так, что людям с куда более крепкими нервами становилось не по себе, - верно, очень мудрая женщина…
- Ага!
- …и ума у нее палата… однако, видите ли, любезный…
- Аполлон, - подсказала Евдокия, сжимая виски ладонями. Голова гудела и раскалывалась, и эта боль уже не отступит перед чарами Аленки.
- Любезный Аполлон, королевский совет в данном вопросе придерживается мнения иного. И оттого у эльфов с людьми равные права.
Лютик взял Аполлона под руку, и тот, завороженный плавной мягкой речью, не возмутился, только пробормотал:
- Мама говорит, что в Совете одни воры сидят!
- Несомненно, это мнение в чем-то соответствует истине… но что нам за дело до королевского совета? Мы сейчас решаем иной вопрос.
- Какой?
- Некоторой неуместности вашего здесь присутствия, - Лютик улыбался искренне. - Сами посудите. Две незамужние девицы… и мужчина, который им никак не родственник едут в одном купе… что подумают о моих дочерях?
- Что? - послушно спросил Аполлон.
- Что они - легкомысленные особы… а ведь вы не желаете им зла?
- Неа…
- И следовательно, вам надо уйти…
- Там воняет… - пожаловался Аполлон. - И коза. Я с козой не поеду!
- Конечно, - порой Евдокию поражали запасы Лютикового терпения, видевшиеся ей бездонными, и нечеловеческая его невозмутимость. - Конечно, вам не стоит ехать с козой. Но мы, думаю, сумеем договориться о том, чтобы вам предоставили отдельное купе…
Зная Лютика, Евдокия не усомнилась, что купе найдется и будет расположено в другом конце вагона. Она выдохнула и смежила веки, позволяя Аленке сесть рядом…
- Совсем достал, да?
Евдокия кивнула.
- Ничего… потерпи… скоро уже приедем… а я принца видела, представляешь? Он в Познаньск возвращается к конкурсу…
…ее голос, нежный, журчащий, проникал сквозь боль и грохот колес, успокаивая.
До Познаньска оставались сутки ходу.
Глава 6
О женском коварстве, мужской изобретательности и жизненных планах панночки Богуславы Ястрежемской
Панночка Богуслава Ястрежемска изволили пребывать в дурном настроении, что уже успела ощутить и камеристка, и горничная, заплетавшая панночке косы.
- Дура, - рявкнула Богуслава, когда неуклюжая девка дернула гребень, выдирая длинный медный волос. - Вон пошла!
- Но панночка…
- Вон!
И гребнем швырнула в спину.
Села. Сдавила голову тонкими пальчиками, закрыла глаза да так и сидела, самой казалось, что целую вечность, но нет, на старинных и уродливых каминных часах, кои папенька отказывался убрать, проявляя редкостное упрямство, едва ли десять минут минуло.
А все он!
- Сволочь! - Богуслава швырнула в запертую дверь щетку для волос.
Не полегчало. И следом за щеткой отправилась пудреница, которая от столкновения раскрылась, обдав дверь, и пушистый ковер облаком белой пудры.
Высшего качества, между прочим. С добавлением толченого жемчуга и крупиц золота…
…цена на пудру была соответствующая, но сегодня Богуслава не намерена была думать о такой пошлости, как деньги. Ее распирала злость. И злость эта требовала выхода. Оглядевшись, панночка остановила взгляд на вазочке из красного бугемского стекла, преуродливой, надо сказать, но папенькиной новой жене вазочка нравилась, что само по себе было веским поводом, чтобы избавиться…
…хорошо бы и от жены.
Но нет, не выйдет…
И Богуслава с немалым наслаждением швырнула вазочку в стену, а потом по осколкам прошлась, счастливо жмурясь от хруста. Каблучками по стеклу, представляя, будто это не стекло, а…
- Панночка Богуслава, - раздался из-за двери голосок горничной.
Подсматривает, паскуда?
Следит, думать нечего, следит… эта змея, мачеха, первым делом прислугу сменила, расчет дала старой и верной, дескать, не принимают они новую хозяйку… и не приняли бы.
Потому как самозванка.
…папеньку она любит? Ага… как лисица глупого петуха, который знай, грудь выпячивает, орденами трясет, рисуется. Кому он нужен, старый да лысый? Богуслава пыталась глаза открыть, но папенька, любивший ее и только ее, баловавший безмерно, вдруг словно бы оглох.
А может, приворожила?
И его, и прислугу… колдовка, как есть колдовка… и доказать бы, что чарами пользуется нелицинзионными, запретными, тут-то…
Богуслава выдохнула и кулаки разжала. Нет, мачеха, пусть и стерва, но умная, такая на простых запретных чарах не попадется…
- Панночка Богуслава, - сладко блеяла девица за дверью. - К вам пришли.
- Кто?
- Пан Себастьян…
Пришел?