"Почему так получается? - размышлял Тегин, не забывая внимательно осматриваться по сторонам. - Потому что не только то, что делаешь ты сам, предопределяет твое будущее, но и то, что сделали твои предки и предки твоих предков, и так до начала времени. Если они жили по закону, то и на небе им будет легче беседовать с духами и проще двигаться вверх, к синему небу покоя. Тогда и к тем, кто последует за ними, духи неба будут благосклонны и прикажут духам земли помогать им. И наоборот, если духи земли увидят какую-нибудь провинность за ее обитателями, они немедленно докладывают об этом на небо и тогда небесные духи гневаются, а люди здесь жалуются на судьбу. Как можно быть такими наивными? Потому и говорят, что горе растет, как снежный ком, что счастье прибавляется, как песчинки к шару черного жука песков. Так говорил тот, который умел путешествовать под землей и в небе".
Даже став тысяцким - а желтый халат ему достался после страшного боя в ущелье, где были сорваны замки с ворот в страну огнепоклонников, - Тегин всегда был впереди своих воинов. Он верил им, но больше верил своему зрению, слуху и чутью. Недаром в его роду передавался по наследству волчий хвост, который привешивали сзади к войлочной шапке. Говорили, что этот хвост был хвостом огромного волка, убитого много весен назад его предком, жившим за семь поколений до Тегина. Этот волк нападал на овец и даже лошадей, а когда люди решили его изловить, убивал охотников. И только предок Тегина выследил зверя и поборол его, разорвав тому грудь. Он отведал сырого волчьего сердца, и с тех пор сила и ум волка сопутствуют мужчинам рода.
А в этой такой непохожей на степь стране чутье значило куда больше, чем зрение и слух. Верховный хаган Гурцат велел им идти на полночь, туда, где черной стеной стоят сплошные леса, и десять тысяч всадников подчинились его приказу. Там, в вечном холоде, должны быть заперты враги мергейтов, иначе никогда не будет в степи мира и покоя.
И тьма Олдай-Мергена шла к полночным морям. Здесь, куда привел теперь Тегин свою тысячу, шедшую первой в этом войске, кончалась земля народа веннов, с которыми так и не случилось сойтись в большой схватке. Дальше дорога вела через необитаемые леса, а потом выводила к сольвеннам. Этот путь нашли лазутчики три весны назад, но были схвачены, и только одному удалось спастись.
Хаган из народа, живущего на берегах полуночного моря, и его люди должны были получить воздаяние за убийство послов. А с ним и хаган сольвеннского города, потому что давал этим людям укрытие. Но теперь надо было поворачивать обратно: идти дальше, на сольвеннов, приказа не было. Да и сил для этого было недостаточно, к тому же в степи начиналась летняя жара и пришла пора отгонять табуны повыше в горы, а до гор ой как далеко.
Война здесь, в лесу, получалась странной. Никто не мог победить конные тысячи мергейтов, но и они сами никого не победили! Те немногие стычки, что случались в лесу, заканчивались так же внезапно, как и начинались. Венны исчезали в своих лесах, точно духи. Некоторые говорили, что так и есть, что они ведут войну с духами, которые уходят в землю, а потом появляются вновь уже в другом месте.
Тегин так не думал и только посмеивался: "Что ж, тем почетнее будет наша победа!" Однако победы не было. Ничего плохого от того не произошло: они выполнили то, что велел выполнить Гурцат, и Тегину не за что стыдиться перед старейшинами, предками и великим хаганом. Но Тегин знал, что венны вовсе не духи, что вместе с ними войну ведут вельхи и уже разбитые мергейтами калейсы, которые уж точно обыкновенные люди. Он видел, как горели веннские дома, и сам поджигал их. А у духов нет таких домов, они не строят на века, потому что у них нет детей. Он видел, как уводят в степь веннских женщин: у духов не бывает таких глаз, у них нет такой ненависти и жажды мести.
У Тегина не было ненависти к веннам. Он был воином: сжигать дома, убивать мужчин врага, забирать добычу и уводить женщин было правильно, так говорил закон. Ведь если не убивать мужчин, они отомстят; если не сжигать дома врагов, они вернутся и снова поселятся в них, чтобы оттуда прийти в степь и отомстить. А если у врага не будет дома, ему и мстить будет не за что. Если не уводить женщин, они родят новых врагов - и те придут мстить за дедов и отцов. А если женщин забрать, то дети их будут рождены в степи. Они не будут знать другой родины и станут мергейтами. Ну и если не забирать добычу, то зачем тогда воевать? А если не воевать, то к чему нужны воины? Мергейты были воинами всегда, от начала времени. Воинами они и останутся. Будь тем, кем ты должен быть.
Две первые сотни из тысячи Тегина шли сейчас без дороги, как обычно и делали в этой стране. Идти тропами было удобнее, но и опаснее. Теперь им оставалось только выйти на ту самую проезжую дорогу, которой ходили на полночь обозы с восходных берегов великого моря. Увидев ее воочию, можно было уходить назад как угодно. Олдай-Мерген говорил, что возвращаться по дороге не стоит. Лучше повернуть на полдень, дойти до большой реки, которую венны называли Светынью, переправиться через нее и возвратиться в степь через безлюдный лесной край на правом берегу и следующую за ним пустую степь, не заселенную оттого, что она слишком далека от гор, но, пока не началась жара, ее можно было пройти скоро и бестревожно.
Позади, через равные промежутки, шли другие сотни и тысячи тьмы Олдай-Мергена. Так принято было идти по степи, чтобы всем коням хватило воды и травы. Здесь, в зеленых весенних лесах, и того и другого было вдосталь, но закон был верен, и потому его следовало соблюдать. Олдай-Мерген сказал, что, если венны захотят все же выйти на битву и отомстить, они сделают это здесь.
"А потому, - предупредил он, - не верьте ничему, что увидите от них".
Лес поредел, и впереди, довольно далеко еще, Тегин заслышал ровный говор лесного ручья или даже небольшой речки. Будь это степь, он бы с уверенностью сказал, какова ширина и глубина потока, но здесь, в чужой земле, можно было и ошибиться. Лес рос и в степи, и на склонах гор, но таких огромных сплошных лесов Тегин, конечно, еще не видел. А потому не боялся леса, но степные приметы могли не иметь здесь силы и скорее всего не имели. Пусть сами венны были людьми, но и свои духи здесь жили, и их надлежало опасаться не менее, чем людей. И мергейты поступали так же, как поступали в своих лесных урочищах: следили, чтобы не случилось пожара, и старались, а особенно здесь, как можно меньше рубить деревьев, ведь в каждом дереве жил свой дух, который мог разгневаться. А что можно было ждать от рассерженного духа в чужой земле? Только вреда.
Поток оказался речкой двадцати локтей в ширину. Противоположный берег ее зарос высокой жесткой травой с метелками на верхушках, растущей прямо из воды. Дальше поднимался довольно крутой склон, высоту которого на глаз Тегин оценивал в шесть человеческих ростов. Склон этот зарос кустарником, а на гребне вставали сосны. Та низина, которой они шли, наконец заканчивалась.
До сих пор Олдай-Мерген являл не только умение военачальника, но и великую удачливость. Он словно бы мог видеть сквозь дебри если не все, то многое, и отряды, посланные в согласии с его приказом, всегда обходили веннские засады и заслоны. Конечно, темник не мог уследить за каждым десятком, да и не могла война в степи идти иначе как если сотник мог водительствовать своей сотней сам. Но там, где вперед вел темник, неудач не было. Там, где кто-либо иной, - все было как всегда: удачи и неудачи чередовались. Тегин понимал, что иначе и быть не могло и не должно было случиться иному: потому Олдай-Мерген и был темником. Но втайне поражался и завидовал и стремился разгадать тайну этой победной удачи.
Если бы у Тегина были острые волчьи уши, то он сейчас поднял бы их торчком. Там, за гребнем, явно кто-то был. Человек, зверь или дух - это пока оставалось неясным. Тегин беззвучно остановил коня. Десятник, следующий за ним, остановился тоже. За ним - его десяток. За ним - другой, и так все две сотни.
Вороной под Тегином держался спокойно. Значит, за гребнем ската был не зверь и не дух: при появлении крупного зверя кони вели себя беспокойно, а духов глаз лошади видит воочию в отличие от человеческого ока. К человеку же кони привыкли, и его присутствие их не смущает.
Тегин, ни слова не говоря, показал правую руку с поднятым вверх указательным пальцем, потом - левую, оттопырив указательный и средний пальцы. Мигом, почти бесшумно, первый десяток двинулся влево, вниз по течению речки, второй и третий - вправо: там склон казался более пологим и свободным от подлеска.
Пройдя саженей на пятьдесят каждый в свою строну, оба отряда осторожно стали выдвигаться к реке. Она была мелка, и сквозь мутноватую, красновато-бурую воду ее видны были колышущиеся густые и толстые метелки водорослей и обточенные голыши, зарывшиеся в ил и песок. Любой из всадников знал, что едва он покажется из чащи, как тут же может поймать грудью длинную стрелу из веннского лука, который был едва ли слабее их луков, что значило верную смерть. Любой знал, что сверху, со ската, едва перейдут они речку, может вдруг вылететь невеликая числом, но страшная своим ударом и боевым упорством конница, и жуткие вельхи с разрисованными синей краской лицами и телами, проворно орудуя копьями, не уйдут без кровавой добычи для своих жадных богов. А могли выступить навстречу и пешие венны, выманить на себя, а после укрыться за засекой. И легко было себе представить, как тогда могли катиться в реку с крутого склона упавшие лошади, подминая под себя седоков и разрывая отчаянным ржанием застоявшуюся лесную тишь, как вскипит сонная вода речки и сменит темно-бурый цвет забвения на ярко-алый.
Но вот копыта коней сломали тонкую прозрачную поверхность, и она брызнула осколками-каплями во все стороны. Ждать теперь было нечего, и оба маленьких отряда, словно на черных вороновых крыльях - так много было в этих десятках вороных коней, - взмыли на гребень.
И тут же сверху донеслись встревоженные крики. Кричали венны. Их было немного. Тегин поднял руку прямо над головой, показав один указательный палец, и сам пустил коня вперед. Навстречу ему взлетели странно чистые и прозрачные брызги казавшейся бурой воды. Взлетели - и остались где-то за спиной, лишь немного обрызгав халат и шапку. Потом надвинулась стена светло-зеленой травы - и послушно раздалась в стороны, открыв травянистый склон, резко задиравшийся вверх, ощетинившийся мохнатыми кустами. Потом вверху, разом став куда ближе, чем в первый миг, появились молодые сосновые иглы на ярко-голубом весеннем небе, придвинулись еще и опять пропали, уступив место залитой солнцем сосновой роще и крепким столбам-стволам, подпирающим небосвод.
Три десятка ринулись преследовать пятерых веннов, бросившихся наутек. В чистом сосняке видно было далеко, и нигде взгляд Тегина, привыкший охватывать сразу весь овид - иначе в степи нельзя, - не нашел ничего схожего с засекой или станом. Эти пятеро, чьи плащи и рубахи мелькали впереди, саженях в семидесяти, окрест были единственными противниками двух сотен конников, лучших во всей степи - так считал Тегин, и так же думал, как он подозревал, и темник Олдай-Мерген. Захватить в плен пятерых веннов - это было бы большой удачей: никогда еще, насколько знал Тегин, за весь поход такого не случалось. Но это его и насторожило: нужны ли эти пятеро теперь, когда поход закончен? Не слишком ли много удачи в том и нет ли здесь ловушки? Кто знает эти места лучше веннов? Не кроется ли в этой легкости обман?
"Ты осторожен, Тегин, как большая кошка, которая трогает лапой воду, прежде чем переплыть реку в паводок. Но если ты уверен, что это тебе по силам, ты переплываешь реку, и барану на том берегу уже не уйти" - так говорил Олдай-Мерген, сравнивая Тегина с большим горным котом, охочим до диких баранов. По весне, когда реки на высоких равнинах только вскрывались ото льда, такой кот не страшился переплыть быстрый ледяной поток. Баран на другом берегу чувствовал себя в безопасности, зная, как смертельно коварны вешние реки, но если кот все же одолевал воду, спастись от него было непросто, так быстро мог он мчаться.
И Тегин свистнул дважды и остановил бег коня. Он выдернул из тула стрелу, выхватил из-за спины лук и молниеносно, точно один из богов степи, который мог выпускать стрелы столь быстро, что каждая следующая толкала острием предыдущую, выпустил ее. При полете стрела издавала гудящий звук. Никаких приказов голосом отдавать не следовало: все четыре десятка преследователей остановили лошадей и четыре же десятка стрел, выпущенных на слух, понеслись вслед стреле тысяцкого. Сухие щелчки тетивы засвидетельствовали, что каленая смерть отправилась за добычей.
Но, увы, лес не лучшее место для стрелка из лука. Стволы и ветви помешали части стрел достигнуть цели. Те же, кои долетели, - или прошли мимо, или ударили в предусмотрительно выставленные веннами щиты: эти венны знали, чего ждать от мергейтов, если те вдруг приостановили своих коней во время преследования. Ни один из беглецов не был даже ранен, и ни один конь из пяти не был задет.
"Не так уж велика сегодня удача", - решил Тегин и махнул рукой, указывая, что надо возвращаться. Три десятка всадников отошли назад за реку так же быстро, как и ринулись в атаку. Тегин приказал сотням остановиться: надо было решить, что делать дальше. К нему подъехал Бильге, сотник, и другой сотник - Кутлуг.
- Почему ты остановил людей, Тегин? - спросил Бильге. Смуглый и узколицый, он был старше Тегина - на виски его первой порошей уже легла седина. Черные глаза сидели глубоко и смотрели недобро, так, что встретивший однажды взгляд Бильге во второй раз избегал столкнуться с ним. - Тебе ли не было видно, что они одни и нас не ждет засада?
- Они не нужны нам, Бильге, - ответил Тегин. - Если за ними никого нет, то пусть уходят. Мы знаем, где дорога, на которую надо выйти: мы должны спуститься по этой реке и ниже будет мост или брод. А потом мы возвратимся в степь. Сейчас нам не нужен бой. Бой нужен веннам. Если они хотят биться, они не выйдут впятером на две сотни.
- Тегин прав, - вступил в разговор Кутлуг.
Он был высок и строен, жесткие черные волосы спускались чуть ниже плеч. Белая кожа и серые глаза резко отличали его, так что только многолетний загар оттенял эту несхожесть Кутлуга с Тегином и особенно с Бильге. Степняки вообще порой резко отличались друг от друга обликом, но единило их другое: сознание того, что они - мергейты и других таких нет.
- Если мы погонимся за ними, то они приведут туда, где много веннов, и это может быть хитростью. Пять человек - слишком легкая добыча, чтобы быть легкой добычей, - говорил Кутлуг. - Мы всегда ждем опасности, и теперь нас тоже не застанут врасплох. А если это всего лишь пятеро глупых людей, которые решили, будто можно беспечно разъезжать по лесу, когда вокруг война, то не будет нам большого почета, коли мы их изловим.
- Когда волк видит добычу, он должен ее взять, если он хочет этой добычи, - высказался Бильге. - Победить врага - всегда честь для мергейта. Но если ты, Тегин, решил, что нам сейчас нужнее искать дорогу, чтобы вернуться, то мне не нужны эти пятеро.
- Они не нужны нам, - кивнул Тегин. - Когда мы придем сюда снова, они не уйдут от нас, - обещал он молчащим соснам.
Лист пятый
Олдай-Мерген
Два десятка всадников - восьмеро веннов и двенадцать вельхов - маячили перед самой головой черной змеи мергейтского войска. Головой из пятисот всадников, уже отделенной от змеиного тела, но все равно страшной и опасной. Эти пятьсот - первые пятьсот из тысячи Тегина - еще не знали, что промеж Дикой Грядой и болотистыми оврагами, ограждающими сухие земли в излучине Светыни, войско мергейтов стиснуто пешей ратью веннов и вельхов и едва половина из тех, кто попал в эти тиски, ушла из окружения. Бренн так выстроил своих воинов вдоль пути, которым следовали степняки, что даже хитрый Олдай-Мерген не сумел уследить за тем, как противник окружил его неуловимые доселе сотни.
Когда вдруг каждый отряд мергейтов оказался лицом к лицу с не меньшим отрядом веннов, пусть даже пешим, выяснилось, что былой мощи, что виделась у воинов того поколения, которых Олдай-Мерген привел за собой сюда, в полуночные и холодные леса, недостает, чтобы сломить мощь тех, кто вышел вдруг им навстречу.
Олдай-Мерген был единственным, кто доселе побывал в этих местах. Это он четыре весны назад был послан в далекий Нарлак и дальше на полночь и восход, к Галираду. Это его и его спутников - всех из его поколения, поколения мужчин, чтивших запах кобыльего пота и верблюжьей мочи, - пленили рослые светловолосые чужеземцы откуда-то из неведомых полуночных земель, одетые в сверкающие брони, кои, впрочем, сабля мергейта, закаленная солью тех мест, где степь граничит с белой пустыней, и голубой водой озер, хранящих сердце степи, пробивает с одного удара и одного свиста. Это он, посланный Гурцатом на полдень, в Саккарем, добрался до колоний аррантов и легко выучил там их язык и письмо, а с этим оружием еще легче перенял их искусство боя, потому что аррантские воины, даже будучи неграмотны, выписывали концом меча округлые и четкие письмена, такие же лишенные излишеств и такие же чеканные, как слова аррантских мудрецов. Это он - один-единственный из всех своих товарищей, которые хоть и были сами по себе, все же были вскормлены молоком и мясом лошадей, евших траву одной и той же весны, - уцелел в испытании, устроенном для них хаганом полуночных земель и вод и победил в поединке младшего хагана сольвеннов, крепкого телом и духом, но потерявшегося между поколениями своего народа или вовсе не знавшего о том, каков закон следования поколений, а оттого проигравшего бой. Это Олдай-Мерген один не испугался черной грозы, ударившей над селением, где Хальфдир - так звали хагана полуночников-сегванов - решил выставить его как волка, загнанного в круг и принужденного на потеху биться с псами. Он сумел укротить коня и вернуться в степь. Пробраться сквозь леса тогда было нетрудно - трудно было уйти от черной грозы и не дать ей съесть себя, как съела она всех сольвеннов и сегванов и часть земли на дворе, где они собрались. Глубокая яма осталась там, и что с ней сделалось после, Олдай-Мерген не знал.
Он уходил тогда по той самой дороге, на которую ныне должен был выйти его тумен. Черная гроза пришла тогда неведомо откуда, и боги неведомого мира вели ее, потому что тех богов и духов не было ни на семи небесах, ни на девяти землях, что лежат ниже земли людей. Они были ужасны, ибо могли забирать из снов вещи, людей и даже слова. Но не просто забирать и переносить в другие сны, на другие небеса и земли, но уносить куда-то бесследно, не оставляя после себя ничего. И сны делались пустыми. А как известно, каждый сон - это чей-то день, и все дни и все сны созданы богами и духами земли, девяти подземелий и семи небес. И если число и вес снов убывали, то сокращались и дни, данные богами мергейтам, а это значило, что когда-то трава в степи могла не взойти, потому что нельзя вырасти в ничто, да и сама степь могла оборваться в пустоту, подобную той яме, что появилась на дворе в черную грозу. А ведь степь не зря звалась Вечной Степью, потому что у богов и духов десяти земель и семи небес была вечность. А то, что могло разрушить эту вечность, могло противостоять ей и даже одолевать ее, могло быть только у тех, кто ужасен собой и чей облик не должно видеть никому, ибо если кто и увидит его, тут же перестанет быть в десяти землях и семи небесах и род его прервется и тоже выпадет из вечности, а за ним и все связанные с ним роды и поколения.