Лист шестой
Черный пес
Черный пес исчез. Зорко не видел его с тех пор, как покинул стан, где собирались воеводы, откуда Качур и Бренн разослали их во все концы веннской земли. Нельзя сказать, чтобы это сильно повредило: Зорко не знал, как бы повел себя зверь в большом бою, когда стрелы летят так густо, что остается лишь закрыться щитом. У собаки щита нет. Черный пес мог поймать стрелу зубами - Зорко видел это, но одну стрелу: десяток ему был не по зубам. И шутка такая не смешила Зорко.
Однако это была разлука с тем, кто был ему дороже многих, с кем он дольше, чем с любым другим, пробыл наедине. Он привык надеяться на тонкое песье чутье и теперь, когда его постоянно окружали люди, не мог часто заглядывать в оберег. Ему помогло то, что он и допреж не слишком полагался на чудесное изделие и сейчас вполне смог обходиться без него. Зорко не любил воевать, да и вряд ли нашелся бы во всем войске веннов и вельхов человек, которому это занятие бы понравилось, но он успел стяжать тот опыт, кой был незаменим, чтобы не оказаться самым слабым и не пропасть по глупости. И сейчас этот опыт возвращал ему сторицей, потому что полтысячи мергейтов шли - именно куда следовало им идти - к обрывам Нечуй-озера и ни единого волоса не упало пока с голов воинов его отряда.
Зорко не беспокоился за собаку, потому что знал: черный пес не простой пес, если он вообще пес. Всем веннам - и вельхам, как быстро выяснил Зорко, проживая на Восходных Берегах, - было известно, что душу умершего ведет в страну, что лежит после смерти, через море ли, по звездному ли мосту, собака. У веннов эта собака была великая собой, серая и пушистая, у вельхов - черная, с гладкой шерстью. И морды у них были разные, хотя кто мог об этих собаках сказать, если никто их не видел, а те, кто видел, назад не возвращались? Но коли судить так, как сказано, как изображено, черный пес, что сопровождал Зорко, походил и на веннскую собаку, что ждет за последними воротами жизни, и на вельхскую. С веннской схож был мордой и телом, с вельхской - мастью.
Сейчас, когда собака исчезла, Зорко почему-то стал больше думать о ней. Должно быть, человек так устроен, что о тех, кто близок ему, задумывается лишь тогда, когда их лишается. И добро, если расставание это ненадолго. Привыкает, как привыкает к спокойному бытованию, и очень сожалеет о нем, когда нежданно теряет. Вот как сейчас, когда не были венны готовы к войне, и еще счастливо, что так обошлось. Черный пес, если задуматься, и вправду оказался проводником Зорко. Но венн теперь знал отличия слов друг от друга, познакомившись со многими книгами в доме Геллаха, и почувствовал эти различия еще пуще после встречи с Некрасом-кудесником, заклинателем звуков. Ведал ныне Зорко, что любой звук, выпущенный им в мир, не пропадает просто так, а долго еще живет. То же было и со словом, кое без звука не жило. И нельзя было отпускать в мир те слова, что могли исказить то, чем этот мир был. К такой ясности стремился Зорко - и сознавая это, и подспудно, - и она порой являлась ему. Случалось это и когда творил он красками еще в родовом печище на Светыни, и в Галираде, когда резал сани для погребального пути Хальфдиру кунсу, и на Восходных Берегах, и там же, но в ином месте, где был с владычицей Фиал.
И ныне не было вовсе верным слово "проводник", чтобы назвать им черного пса. Вернее, годилось слово "вожатый", зане означало и проводника, и спутника, и советчика вместе. Да и не всегда Зорко следовал за собакой: куда чаще пес бежал за ним и нимало не противился тому, чтобы человек решал, куда следует направиться. А часто и не желал пес никуда отправляться и вельми рад был погреть черный свой бок у печи-каменки осенью или зимой или полежать на лугу, в густой мураве, под желтым солнцем травеня месяца или месяца червеня, среди васильков и колокольчиков, горечавки и чертополоха.
Однако никак нельзя было забыть, что пес вывел Зорко нужной дорогой из того странного места на росстани посреди безвидной равнины, окруженного черепами на столбах. И никогда бы не выйти оттуда венну, кабы ни собака. Что стояло за этим, Зорко не знал. Никогда не пытался глядеть он на пса сквозь оберег. И не оттого, что страшился. Оттого лишь, что зазорным почел в душу друга своего и спутника глазеть, потому как душа чужая была тайной, и только тогда она доступной становилась, когда ее хозяин хотел явить ее миру. Но и такое не у всякого получалось, а лишь у того, кто способен был. У черного пса душа была, зане присутствовала она у любой собаки, - общая с людьми рода Серого Пса. Надо было только этой общей души коснуться. Но у черного пса - и верил Зорко в это - была и другая половина души, та, что есть у человека, а у собаки нет.
Общая душа была вроде ночи, из которой выходит любой день, любой плод. Из нее вышел и род Серых Псов, иначе никогда не появилась бы другая легенда о его появлении. Та самая, кою не вспоминали кудесники и матери рода, о любви пса-первопредка и веннской девушки. А вторая половина души, коя есть у человека, есть его день, и здесь все его разумение, кое он творит сам из того, что сумеет взять из ночной половины своей души, и из того, что увидит вокруг. Сиречь из других ночей, человеческих и нечеловеческих и несобачьих. У черного пса был в душе свой день, и этого дня нельзя было касаться, ибо встало бы это против совести.
Но однажды невзначай пес сам подвернулся под взор золотого оберега. Да так, что Зорко навсегда запомнил то, что увидел. А именно запоминать-то было нечего! Любого человека, любую тварь и создание оберег представлял в истинном их облике, будто снимая ложные личины. На месте черного пса Зорко не увидел ничего, кроме сплошной собачьей тени, будто пес перед ровной, белой глиной обмазанной каменной стеной вельхского дома стоял в яркий полдень, боком повернувшись к солнечным лучам. Тень эта была кромешной, как тот ком перекати-поля из сна Гурцата, что катился по степи, меняя ночь на день, если, конечно, было это видение Гурцатовым сном.
Всем были схожи меж собою эти тени, как схожи и все тени. Одинаково плотны и непроницаемы, пусты и безвидны, чернее черного. Только одна тень, из Гурцатова сна, была чужою. А та, в какую обратился пес, своей. Та пустота, что через степь бежала, грозила, таила беду, словно темный омут. Тянет омут к себе неразумную душу, но душа его и боится, и стремится от омута убежать. Иное дело, что не убежишь от него: у каждого человека есть свой омут, и тот достойным будет, кто в него не соскользнет, не ухнет со всего маху в сердцах, не скатится исподволь.
Пустота, что пряталась в тени собаки, была цельной, высокой, точно пустота черного и чистого ночного неба, если б не оказалось вдруг на нем звезд. Туда, к такой пустоте, душа тянулась и не могла дотянуться, как всю жизнь влечется человек в свое небо, где был сам собой, свободный и вольный, откуда уже никак нельзя упасть вниз, в омут.
Видение было кратким. Пес повернулся, хвостом махнул приветливо и дальше вдоль тропы рысцой побежал. Но память осталась. Память об омуте и небе, о двух пустотах, куда человек может кануть. Куда мог проводить Зорко черный пес и куда он сам, Зорко, вел пса иной раз? Куда ведет человечью душу та собака, что встречает его после смерти: в небо? Или к омуту? Или звездным мостом, по-над морем и холодом, на Ирий-остров, меж пустым и чистым небом и омутом-бездной проводя? И как Зорко ходил по жизни: по тем ли тропам, что узор вокруг истины вьют, либо то прямиком, то окольной дорогою, а все на травень-остров? И откуда же пес его к владычице Фиал вывел, ведь не из смерти же? Из смерти не возвращаются. Кто б мог на вопросы эти ответить?
Пожалуй, тот ответить мог, кого кудесник Некрас искать отправился: охотник за снами чужими, как Некрас был охотником за звуками. Мог такой, видно, и сквозь пустоту пройти, хоть и был человеком. И еще, верно, мог один человек, коего Зорко не всегда за человека признавал. Тот, у кого в мече сидел стеклянный наконечник, ныне саднивший у Зорко в сердце.
Лист седьмой
Бильге
Ручей, что впадает в Нечуй-озеро, встречается с дорогой, что с этим озером уже распрощалась и пылит на Галирад, от озера в пяти верстах. Там через ручей мосток переброшен. Его венны оставили, потому что для мергейта ручей не преграда. А еще в семи верстах вверх по ручью от моста есть большая поляна. От нее стежки ведут к озеру, и лес не шибко густой, можно и без стежек дойти.
Бильге, ус теребя, шел теперь с половиной своей сотни во главе всей полутысячи. Тегин похвалил его за то, что он едва не настиг убегающего врага. И вдвое похвалил за то, что Бильге не стал врага преследовать. Тегин был старший над тысячей, и его похвала очень льстила Бильге, хотя Тегин и был моложе и не застал даже года, когда у Бильге вороная кобыла принесла сразу двух вороных жеребят с белой, почти серебристой, звездочкой на лбу.
Но Тегин не знал, почему Бильге остановил погоню. И хорошо, что не знал. Иначе не ехать бы теперь Бильге впереди полутысячи. А Бильге теперь даже рад был тому, что именно ему выпал случай начать эту погоню. Пускай ни он, ни его стрелы не достигли врагов - кто знает, вдруг это были вовсе не венны, а веннские демоны? Откуда вдруг явился дух Пса, что смутил вдруг того Волка-предка, который жил в Бильге? Может быть, это был венн, почитающий Пса. А если не так, то один только демон мог потревожить Волка.
Но Волка, что покровительствовал роду Бильге, нельзя было испугать. Веннский лесной демон лишь разбудил его. Волк проснулся и поднял шерсть. И Бильге, который умел слушать себя, особенно по ночам, когда мог видеть те же звезды, что стоят над степью, доверился волчьему чутью. Если бы другой, кто умел так же найти в себе предка и слиться с ним, посмотрел в глаза сотнику, то увидел бы глаза волка.
Поляна, куда вышел отряд, была круглая, словно кто нарочно так вырубал деревья и корчевал подлесок многие годы. Однако никаких признаков веннского святилища на ней не оказалось, даже следов его не было. Бильге осмотрелся и вместо того, чтоб рысью пересечь поляну поперек, пустился вдоль стены деревьев, делая крюк противосолонь. В поперечнике поляна достигала саженей пятидесяти. Не проехали воины и половины пути до того места, где тропа снова ускользала в лес, как, откуда ни возьмись, со стороны, противоположной той, вдоль которой ехали сейчас мергейты, в них полетели стрелы. Какие-то прошли мимо, но некоторые попали во всадников, иные - в коней.
Люди, привыкшие к ранам и смерти, не поднимали крика, но раненые животные заржали, и завеса бдительной тиши мигом оказалась сорванной с предательского леса. Бильге повезло: первая стрела угодила на излете в стальную пластину, нашитую на плече, и отскочила. А вторая и вовсе не достигла цели, потому что Бильге, не раздумывая, повернул коня в лес. Недаром он избрал путь по опушке и недаром повел отряд противосолонь: мергейты, как и многие народы и племена, верили в добрую чудодейственную силу движения по солнцу, и венны знали об этом. Если бы Бильге поступил как обычно, посолонь пошедши, то венны напали бы из леса, на полном скаку врубившись в походный строй кочевников. А так им пришлось вести обстрел с немалого расстояния, и внезапность атаки была утеряна.
Впрочем, Бильге вовсе не думал, что враги настолько глупы, что не догадаются напасть сразу с обеих сторон, а потому крикнул своим воинам, чтобы те, повторив за ним уход в лес, высматривали не только невидимых пока стрелков. Но, как ни удивительно, из глубины леса опасности не было. Бильге, немедля отрядивший двоих воинов скакать назад - предупредить о нападении, приказал первому десятку выпустить стрелы туда, откуда стреляли, то есть прямо напротив. При этом второй десяток стрелял чуть левее, а третий - чуть правее. Бильге же определял, много ли веннов и где они скрываются. Те, конечно, могли схитрить, затаиться, а потом зайти совсем с другой стороны, но и мергейты в это время не стояли бы на месте!
Венны, однако, обстреляли их еще. Они упредили движение мергейтов и задели стрелами еще нескольких, но уже вовсе не так удачно, как в первый раз. Тогда им ответили второй и третий десяток. Венны ответили вновь, немного сместившись вправо. Тогда в перестрелку вступили четвертый и пятый десятки: одни стреляли по изначальной позиции, другие - еще дальше, чем были венны в последний раз.
Бильге понял, что веннов совсем немного - три десятка от силы - и они постоянно меняют место, передвигаясь параллельно опушке из стороны в сторону вроде челнока. Он свистнул призывно и пустил коня повдоль опушки, хоронясь за высоким подлеском. Четыре десятка всадников устремились вслед за ним, еще десяток остался прикрывать их стрелами, предупреждая вылазку врага наперерез из леса через поляну и отвечая на стрельбу.
Тем временем, услышав звуки боя, к поляне поспешали вторая полусотня из сотни Бильге и сотня Кутлуга. Они уже встретили гонцов, что были посланы Бильге с предупреждением, и теперь, частью обтекая поляну посолонь, гнались за теми веннами, что начали стрельбу по Бильге. А сам сотник уже был далеко впереди, почти достигнув тропы, с коей так вовремя свернул. Волчье чутье говорило ему, что венны уже рядом…
И венны появились, но вовсе не с той стороны, откуда их ждал сотник. Они ударили вдруг с правой руки. Молодые деревца, выросшие густо промеж двух старых лип, враз рухнули, ровно как саблей их смахнули. И оттуда прямо на Бильге рванулись воины в блестящих и бряцающих кольчатых бронях, с веннами видом не схожие. Были они поприземистее, фигурой покряжистее, все больше с длинными вислыми усами и носами тонкими, с горбинкой, с приметно раздвоенными подбородками, волосом рыжего да карего цвета. Были у них мечи самые разные: прямые, чуть изогнутые, на остролист похожие, все добрые, прочные, украшенные, иные с серебряной насечкой. В глазах у них пылала древняя бранная ярость, подобная грозовому степному небу.
Бильге одним взглядом увидел их всех, разом, как и должен сотник видеть бой. Увидел и мигом развернул коня навстречу, но не так, чтобы сшибиться одному с двумя десятками, а ровно на длину вытянутой руки с саблей, левее их строя. Недосуг было уже смотреть, все ли его воины смекнули, как следует себя вести, но был в них уверен, как вожак стаи знает, что делают другие волки, потому что они делают то, что делать должны.
Вельхи - а это были они, "люди страны зеленых холмов с белыми камнями", как называли их мергейты, на чьем хлестком, как высокая жесткая трава, языке это имя звучало куда короче, - поняли, что задумал Бильге. Видно, ждали этого и сразу развернулись так, что мергейты, пусть было их вдвое больше, никак не смогли бы тут же охватить их строй. Но тот, что был с левого краю, коему выпало столкнуться с Бильге, не успел распознать в степняке сотника. И, не успевши, за нерасторопность поплатился, зане всем было известно, что с сотников у мергейтов спрос особый. Бильге, нацелив было концом сабли прямо в лицо встречному, выждал, пока тот меч поднимет, дабы саблю отбить, и резко крутанул кистью левой руки, умея ловко драться и десницей, и шуйцей. Яркая дуга сабли скользнула под локтем и предплечьем вельха и врезалась в горло под самым подбородком, разрезая податливую плоть.
Остальные вельхи пронеслись мимо Бильге и встретились с теми мергейтами, что оказались чуть впереди прочих: в лесу выровнять строй было куда труднее, чем на просторе. Удар двух почти десятков конных в бронях да с длинными мечами, нарочно сотворенными для боя верхом, был страшен. Мергейты, коих впереди случилась едва ли дюжина, не устояли, повалились с коней, точно те деревца, что вельхи для засады подпилили. Вельхи, одного лишь бойца потеряв, круто ушли вправо и избежали стычки со вторым рядом наехавших мергейтов. Бильге, удачей и первой кровью ободренный, развернулся и бросился на вельхов, показавших ему спину.
А те, уразумев, видно, что силы у мергейтов куда больше, чем казалось, бросились прочь, уходя куда-то сквозь лес, забирая в ту сторону, откуда явились, выскочив из засады. Бильге бег коня своего немного смирил, зная, что воины в тяжелом доспехе на крупных конях от него не уйдут. Дождавшись, пока подойдет вторая его полусотня, ринулся наметом за беглецами. Чутьем воинским понимал, что тем временем позади случилось. А позади подошел со своей сотней Кутлуг и повстречался там, где тропа снова в подлесок уходит, с теми, кто в Бильге стрелы метать начал. Их оказалось поболее, чем Бильге счел. Однако кто поручится: могла быть еще одна засада у тропы и на нее мог Кутлуг налететь. Но и там мергейтов вышло больше, и там они обратили веннов или соратников их в бегство, и там погоня началась. Как случилось на другой опушке, Бильге уже не успел узнать. Там был сам Тегин, воинов при нем было больше, и вряд ли тем, кто против него встал, сегодня удастся встретить закат.
Мергейты, развернувшись пологой дугой, быстро нагоняли вельхов. Стрел не метали, ждали, пока сабли в ход пойдут. Бильге понимал: где два десятка врагов, а рядом еще два десятка, там и сотня и другая может случиться. Но знал и другое: большая река близко, а все воинство людей из лесов, веннов то есть, тем занято, что с Олдай-Мергеном борется. И некому здесь встретить полтысячи Тегина большой силой, а конных воинов здесь и совсем немного. Метать стрелы - только приостанавливать погоню, а волки тем и брали, что бежать могли долго и ровно, по траве пластаясь, и настигали добычу, как бы та ни металась.
Они перемахнули мелкий и узкий ручеек и теперь гнались за вельхами мелким ельником, взрывая красноватую мягкую почву. До преследуемых, до их разноцветных плащей, развевавшихся от скорого бега, точно крыла больших птиц, оставалось едва ли три десятка саженей, когда земля вдруг стала задираться вверх. Елки стали кривыми, копыто лошади цокнуло о камень, и через три десятка прыжков камней стало столько, что и не счесть, всяких разных. Попался и такой, что с лошадь величиною.
Выявилась тропа, и довольно широкая. Вельхи, один за одним вытянувшись, пошли по ней, и мергейтам тоже пришлось строй сузить, зане вокруг наезженной стежки камней и рытвин стало столько, что бежать коню никак было нельзя. Ельник стремительно редел, и погоня вдруг разом выскочила на голую поляну. Слева темнело каменное взлобье, справа поляна обрывалась крутым скатом вниз, так что вершины стародавних высоченных берез качались вровень с краем обрыва. Тропа, по которой уходили вельхи, была широка, саженей в пять, и обвивала посолонь бок каменного холма, к коему они вышли.
Ни тени сомнения не было у Бильге. Он помнил горную чащу, помнил, сколько длилась погоня, куда поворачивали они, и чувствовал, что далеко сейчас Кутлуг и Тегин. Выходило, что близко, и сокол, летящий прямо, покрыл бы это расстояние за несколько ударов сердца. Узкая дорога не была помехой для мергейтов. Они были уверены в себе и в бою пять против пятерых не уступили бы никому, а случись за холмом новая засада, на дороге меж холмом и обрывом их не смогли бы окружить.
Вельх, что шел одним из последних, оглянулся. Был он, в отличие от многих прочих, лицом узок и усы носил пусть и длинные, но не вислые, а ростом и сложением превосходил прочих. Волосы его, бледно-рыжие, кудрявились, доставая до плеч. Нос, впрочем, был тонкий, с горбинкой, как и у всех вельхов. Взглядом быстрым и цепким увидел он все, что творится позади, и, сжав бока лошади, заставил ее бежать шибче. Здесь дорога поворачивала, и вельхи один за другим стали скрываться за крутым камнем.