- Не приметно что-то! - качнула головой Голица. - Раз привыкаешь, то и обычаев наших держалась бы!.. В гости-то что не заходишь почасту? Мы тебя ждем все с радостью!
Вот тому уж несколько дней, как забыла Зарница дорогу к избе Милонега - словно отваживало что-то от ласкового парня и его вечно хлопотливой матери, словно знала она про себя что-то особое.
- Не могу я почасту в доме твоем бывать, Голица Вышатична, - вымолвила Зарница.
- Почто?
- Радости нет…
Миролюбие матери как рукой сняло.
- Радости ей нет! - вскрикнула она, всплескивая руками. - Ишь чего!.. Да иная б на твоем месте в ножки мне за приглашение поклонилась бы! Я ж для тебя стараюсь, глупая! Ну, глянь на себя - кто ты есть? Ни рода, ни племени, живешь одна-одинешенька! А бабе одной нельзя - женщина на то и родится, чтоб к мужу прилепиться и род продлить!
- Я при капище живу… - попробовала остановить ее Зарница.
- И что? Добродея вон Матери Макоши требы кладет, а все же есть у нее и муж, и детишек уж двое. А ты? Да молила б богов, что они тебя приняли, не наслали за тебя на нас какой беды! А то ведь кто знает, что ты за человек!..
Голица прищурилась, и Зарницу как прорвало. Одним движением она развернулась к женщине, забыв про короб с рыбой, и та проворно отпрянула, сжимаясь в комок от страха.
- А вот это не твоя забота! - рявкнула Зарница, чувствуя, как поднимается в душе забытый было гнев. - Я живу как хочу и тебя спросить забыла!.. А коль попробуешь и далее мне дорогу заступать, я тебя не помилую!.. Ты не Добродея, тебя боги не слушаются, а я с ними говорить могу! И уйди с моей дороги! Не путайся под ногами!
Она сжала кулаки, и Голица, ойкнув, ринулась бежать.
Гнев отпустил так же быстро, как и накатил. Зарница бегом ворвалась на капище, как попало швырнула короб с рыбой и только тут взвыла, дернув себя за волосы. Что ж она наделала! Права ведь Голица-то Вышатична! И она сама сколько раз уж плакала ночами на холодном ложе своем, мечтая о несбывшемся. В ее роду незамужних считали порчеными, бесплодных вовсе изгоняли, а в прежние времена, сказывают, велели чуть ли не кровью позор перед родом смыть. Будь рядом дружина, побратимы кровные, не болело б так сердце. А здесь она одна, некем укрыться, никто ей не защита.
Не думая, Зарница сорвалась с места и поспешила в Славенск - отыскать Голицу Вышатичну, перемолвиться с нею словом. Милонег, ее первенец, должен был послужить ей заступой. Женщина простит, поймет…
Над озером вечерело. Солнышко-Даждьбог сдерживал бег коней перед тем, как спуститься на порог Девы Зари. С Ильменя тянул холодный осенний ветер. Порыв его на бегу толкнул Зарницу, обдувая лицо, и девушка замедлила бег. Разом нахлынули новые мысли - как войдет она, что скажет, что ей ответят… Коль явится с покаянными речами, Голица может и простить, Милонег - так тот вовсе счастлив будет, а потом…
Задумавшись, Зарница бежала все медленнее, а потом и вовсе пошла. А что, если все будет наоборот? За Голицей стоит род, а она кто? Гостья незваная! Да станут ли с нею вовсе разговаривать?.. Вспомнились косые взгляды и нарочитая тревога матерей, спешащих увести подальше детей…
Нет, никуда она не пойдет! Еще чего выдумала - прошения просить! У нее своя дорога, и ведет она мимо печи и детской колыбельки! Горько - зато честно!
Зарница вовсе остановилась, глядя на близкий уже тын, потом повернула назад, но не прошла и двух шагов, как опомнилась - за ее спиной стояла бабка, мать жрицы Макоши Добродеи, травницы и знахарки. Она выросла как из-под земли.
- Бабушка, - как к последней подмоге, кинулась к ней Зарница. - Ну почто мне судьба такая!.. Почто в Славенске не любят меня! Что я им сделала?
Старушка улыбалась морщинистым ртом. У ее ног лежала корзинка с травами - корни дягиля и лопуха, кисти ягод калины и крушины, стебли крапивы и хвоща с листьями.
- Может, беда твоя в том, что не сделала, касатушка? - молвила она наконец. - Они, чего от тебя ждать, не ведают!..
- Да не желаю я никому зла, бабушка! - всплеснула руками Зарница. - Мне ведь ежели не здесь, так и жить негде!
- Род тебя изверг али сама что?
- Нет у меня никого, бабушка, - развела руками Зарница. - Викинги всех порубили - каб не боги Светлые, и меня бы убили. А то отвел Перун глаза ворогу, в живых оставил - а на что?..
Девушка замолкла, увидев в глазах Добродеиной матери странный блеск.
- Коль сам Отец Перун за тебя заступился, ему и молись, - наставительно молвила старуха и наклонилась поднять корзину. - Перуну молись о заступе да Макоши - чтоб облегчила долю твою женскую… Да, слышь, к дочери моей заходи - она присоветовать может, коли что!
Зарница молча поклонилась старухе, и та пошла своей дорогой, вниз под горку, к Славенску. Девушка не отправилась за нею.
Милонег зашел к вечеру, когда уж солнце наполовину скрылось за окоемом. По давней привычке он принес домашних гостинцев, но не выложил их на стол с обычным присловьем: "Маслице коровье кушай на здоровье", а молча опустил на лавку узелок с караваем свежего хлеба и присел рядом с Зарницей.
Девушка только привстала от сложенного из обмазанных глиной камней очага, когда он спустился в землянку, и опять вернулась к своей рыбе. Посидев немного возле, Милонег кашлянул и, глядя в пол, тихо спросил:
- Ты с матушкой моей говорила… Почто так-то?
Было видно, как трудно давались ему слова. Зарница оторвала взгляд от языков пламени.
- Прости, коли что не так Голице Вышатичне молвила, - ответила она, - но они, - показала ладони, - к мечу привыкли… Каково им будет за прялкой-то?
Глава 5
В первый миг трудно было сказать, кто кого больше испугался. Вид изможденного грязного чужака с обнаженным мечом, внезапно вывалившегося из зарослей, способен напугать кого угодно, но незнакомец оказался не из трусливых. Его меч, до того лежавший рядом, вмиг оказался у него в руке, и он поднял его, готовый сражаться.
- Ты кто? - отрывисто спросил он, и я снова понял его речь - точно так же, только чуть грубее, говорили бодричи.
- Я устал, - прошептал я на языке племени моей матери.
Человек пристальнее вгляделся в мое лицо и указал мечом на землю у ног:
- Садись.
Я упал на опавшую листву. Уставшее тело не чувствовало ни холода земли, ни тепла близкого огня. Помедлив, человек сел снова, но меча из рук не выпустил - так же, как я своего.
- Откуда ты? - едва я немного отдышался, снова заговорил он, не отрывая от меня пристального взора.
Я мотнул головой:
- Пришел… Издалека. За мной гнались…
- Ты бодрич?
- Я никто. Был викингом. Наш корабль погиб. Никто не спасся.
- Твой корабль погиб, а ты жив? - Незнакомец покачал головой. - И ты слишком чисто говоришь по-славянски… Готов биться об заклад, ты не настоящий викинг… Ты не беглый раб?
Я еле сдержал свои чувства - незнакомец видел меня насквозь.
- Я хочу есть, - сказал я.
- Прости. - Он порылся в кожаном мешке, лежавшем рядом с ножнами, и достал завернутый в тряпицу хлеб. Отрезал ломоть, положил на него полоску коптящегося на углях мяса и протянул мне.
Затекшее тело отказывалось повиноваться. Руки словно налились свинцом, и я с трудом потянулся за угощением. Еле сдерживаясь, чтобы не проглотить его целиком, я сосредоточенно жевал, чувствуя на себе любопытный взгляд хозяина. Он терпеливо молчал, не желая мне мешать, но когда я проглотил последнюю крошку, заговорил.
- Ты ел, как волк, - сказал он. - Как твое имя?
- Отец назвал меня Олавом. Он был викингом, - ответил я. - Мать - Тополем. Она была из… из твоего племени, если ты молишься Свентовиду…
При упоминании одного из богов мой хозяин поморщился, словно я причинил этим неосторожную боль.
- Я молюсь Роду и Макоши, - неспеша молвил он. - Но и Свентовид мне не чужой… Зови меня Вороном. Когда-то давно у меня было другое имя, но от него, как и от прошлой жизни, ничего не осталось… Куда ты идешь, Олав Тополь?
- Не знаю. Мне некуда идти…
- Хорошо. - Ворон кивнул и сделал приглашающий жест. - Если хочешь, можешь идти со мной.
Я пылко поблагодарил, хотя мне показалось, что Ворон недоволен моим согласием.
Утром я проснулся от запаха дыма и, еще не открыв глаза, вспомнил все события последних дней. Ворон опять сидел над костром, словно не спал совсем. Лицо его, осунувшееся и понурое, говорило о том, что он и впрямь провел бессонную ночь. Он улыбнулся, когда я вскочил, хлопая глазами.
- Ты стонал во сне, Олав Тополь, - сказал он. - И звал всех богов подряд - от Одина до Макоши… Тебе хорошо спалось?
Я кивнул.
Только сейчас, при свете дня, я смог рассмотреть своего спутника. Ворон был зим на десять старше меня - ему было чуть за тридцать. Высокий, как я, крепкий и сильный человек. Чертами лица он напоминал бодричей, только горбатый нос и черные, тронутые сединой волосы, из-за которых он и был назван Вороном, отличали его. Светлая рубаха его была расшита по вороту и рукавам незнакомыми мне узорами, штаны были из кожи, у горла железная чеканная фибула закалывала плащ. По сравнению со мной, грязным и оборванным, он казался богатым красавцем.
Дождавшись, пока я поем, он затоптал костер, оседлал коня, и мы тронулись в путь. Как-то само собой получилось, что большую часть пути я проделывал пешком, ведя его крупного серого коня в поводу. Лишь иногда Ворон подсаживал меня позади себя на круп лошади, давая отдых.
Через несколько дней мы стали настоящими приятелями. Ворон много дней провел в пути, не общаясь с людьми. Встреча со мной спасла его от одиночества и молчания, и он охотно выслушивал мои рассказы. Еще не зная его хорошо, я решился доверить ему всю свою историю - от описанной матерью ночи накануне ее похищения викингами до нашей встречи у костра. Не таясь и не приукрашивая, я поведал ему все и, сам не зная почему, чуть было не проговорился, что готов был считать себя его рабом - только бы он накормил меня и позволил остаться при себе.
Ворон, хотя и был явно рад моему обществу, оказался молчуном и предпочитал выспрашивать, нежели рассказывать самому, но в продолжение моего рассказа он замолчал совсем. Идя рядом с его конем, я в тревоге вскинул глаза - мне показалось, что он уснул в седле. Но нет, Ворон не спал, но был погружен в мрачные раздумья. Казалось, он не слышал ни слова. Мое молчание вывело его из задумчивости.
- Странная история, - изрек он, и я понял, что он все-таки слушал меня. - Дай-ка мне твой меч!
Он остановил неспешно бредущего коня, и я протянул ему Меч Локи. Не знаю, почему я сделал это по первому требованию, полностью доверяя вчерашнему чужаку.
Ворон принял оружие двумя руками, осмотрел рукоять, ища в чешуйках выкованных змей какие-то знаки, потом долго разглядывал руны на его длинном теле. Он смотрел так, словно давно слышал о них и наконец смог узреть воочию. Ненадолго отрешенное суровое лицо его смягчилось, но потом новая судорога боли прошла по нему.
- Очень странная история, - повторил он, возвращая мне Меч Локи. - Я слышал о ней и рад узнать, что хотя бы часть ее оказалась правдой… Слушай, Олав Тополь! Я, конечно, не пророк, и мои предсказания не следует принимать всерьез, но сейчас мне почему-то кажется, что ты никогда больше не увидишь ни матери, ни отца, ни брата Торвальда. И тебе нужно как можно скорее забыть о том, что они у тебя были!
- Но почему? - вырвалось у меня. Я был готов поверить в то, что у меня больше не будет матери - она же говорила, что не сможет жить, если со мной что-нибудь случится, - но отец! Но брат!
- Ты мертв, Олав Тополь, - со вздохом сказал Ворон. - И лучше будет для тебя, если ты признаешь, что умер для привычного тебе мира и никогда уже не будешь жить жизнью обычного человека.
Я вспомнил ту маленькую смерть, которую пережил в ночь после побега от бодричей, когда поступился законами викингов и предпочел жизнь честной смерти, когда бросился спасать призванный свершить Рагнарёк меч, не думая о себе. Память твердила, что я должен признать это, но душа отказывалась верить.
- Но почему? - повторил я.
Взгляд Ворона, когда он посмотрел мимо меня, стал еще печальнее.
- Сам того не ведая, ты ввязался в чужую историю… Многие в разное время призываются свершить то или иное дело, но не все выдерживают испытание… Из твоего рассказа я понял, что все твои родичи по отцу - он сам, его отец и твои братья - по очереди примеряли свои силы, пытаясь подчинить себе Меч Локи. Но они оказались слишком слабы - кто-то умер, кто-то просто вынужден был отказаться… Справился только ты, и только тебе идти по этой Дороге дальше!
Так я второй раз услышал о Дороге богов. И тоже от одного из тех, кто стоял на ней. Впоследствии я узнал, что людей, идущих по этой Дороге, гораздо больше - просто все они идут в разных направлениях, и одни занимают середину ее, а кто-то скромно плетется по обочине, то и дело ожидая мига, чтобы шмыгнуть в кусты. Но свернуть с нее по собственной воле не может никто.
- И что мне теперь делать? - заговорил я после недолгого молчания.
- Ничего, - последовал ответ. - Не торопи смерть - она сама знает, когда за тобой явиться!..
Ворон всякий наш разговор переводил на смерть - я успел к этому привыкнуть.
- И последний совет. - Он уже тронул коня, и я прибавил шагу, чтобы держаться вровень с мордой его лошади. - Олава сына Эрика больше нет. Он умер - для всех. Даже если тебе удастся вернуться домой, там никто не обрадуется твоему возвращению. Поэтому выбери себе новую жизнь и живи ею.
Не знаю, что подвигло меня на этот шаг, но я тут же ответил:
- Я останусь с тобой. До конца!
Ворона явно испугали мои слова. Он снова осадил коня и обратил ко мне испуганное лицо:
- Даже не вздумай!.. А впрочем… поступай как пожелаешь! Но моя Дорога скоро закончится. Навсегда.
Прошло еще несколько дней, прежде чем мы вернулись к этому разговору.
Мы продолжали двигаться на восток и оказались в землях, о которых я ничего не знал. Нас окружали дремучие леса, как две капли воды похожие на те, где мы встретились. По сути дела, мы еще так и не выбрались из чащ, и мне начало казаться, что леса никогда не кончатся. Я вырос на берегу фиорда, в горах. Там не сыщешь густой чащи, зато было море, горы и сколько угодно неба. А потом были нескончаемые морские походы и берега чужих земель. Но я всегда был на просторе. Теснота существовала только в клети рабов, откуда я вырвался раз и навсегда. А здесь я истосковался по свободе и жаждал вырваться на волю.
На мой вопрос, когда кончатся леса, Ворон ответил по своему обыкновению загадочно:
- В свое время, но если бы это зависело от меня, то я бы пожелал, чтобы они никогда не кончались.
Чем дольше продолжался наш путь, тем молчаливее и печальнее делался мой спутник. Бывало, что за полдня из него не вытянешь ни единого слова. В его светлых глазах появился и не гас странный огонек - это был взгляд человека, живущего в постоянном ожидании смертельной опасности.
В свое время Ворон спас мне жизнь, вселил надежду и, сам того не подозревая, готовил к будущей жизни. Я чувствовал привязанность к нему и с радостью был бы у него рабом, если бы он пожелал. Но Ворон приказал мне раз и навсегда оставить даже мысли о рабстве, и я подчинился. Но тревожиться за свою судьбу он мне запретить не мог. Стремясь узнать, что к чему, я не отставал от него день и ночь, выспрашивая и выведывая, но время шло, а мой спутник не сдавался.
Наконец мое желание исполнилось. Пробираясь по бездорожью, мы наткнулись на тропу, и Ворон без раздумий свернул на нее, словно знал здесь каждую травинку. Мы проехали всего ничего, когда впереди развиднелось.
Мы стояли на опушке леса, на вершине крутояра, с которого открывался вид на холмы, поросшие островками леса. Между ними текла река - похожая на те, через которые мы неоднократно перебирались в пути. Где-то далеко, на горизонте, глаз различал распаханные поля и другие признаки близкого человечьего жилья. А надо всем этим было светло-голубое осеннее небо и сколько угодно простора.
Задохнувшись от необыкновенного зрелища неизвестной мне земли, я стоял, держа под уздцы серого коня Ворона. Тот сидел в седле, откинувшись назад. Внезапно раздался его короткий болезненный стон.
Я вскинул глаза. Мой спутник жадно смотрел на раскинувшиеся перед ним поля, и я готов был поклясться, что глаза его блестят от сдерживаемых слез.
- Что это за земля? - решился спросить я. - Это твоя родина?
- Это мой дом, - вздохнул он и крепче стиснул поводья. - Но моя родина далеко!.. Я из Гардарики… Слышал о такой земле?
Я с готовностью кивнул - у отца было несколько рабов из тех краев, викинги, побывавшие там, рассказывали чудеса об этом крае.
- Гардарика гораздо дальше, в той стороне. - Ворон махнул рукой к северу. - А эта река называется Лаба…
- Красивая! - сказал я, желая показаться вежливым.
- Что ты знаешь о красоте? - Ворон впервые рассердился. - Ты не видел Ильмера, нашего озера, не видел Славенска, города моих предков! Не видел реки Мутной и отражающегося в ее водах святилища бога Коркодела, Змея Волхова!.. Как бы я хотел умереть на родине, там, где пролилась кровь моего отца и где навеки упокоилась моя мать…
Совсем недавно он уговаривал меня смириться с тем, что я больше никогда не увижу мать и родных мест, и я не удивился теперь его словам. Но молодость не может смириться с неизбежным, и я не верил его словам.
- Что заставляет тебя так думать? - спросил я. - Неужели ты торопишься умереть?
- Я люблю жизнь, - таким мрачным голосом, что заставил меня усомниться в истинности этих слов, ответил Ворон. - Но я знаю, что за мои дела мне не положено счастья умереть на родине, в свой срок… Моя жизнь близится к концу, Олав!
- Ты болен?
- Я женат!
Недоумение, написанное у меня на лице, было красноречивее всяких слов. Взглянув на меня, Ворон вдруг спешился, разминая ноги, и вышел на склон, подставляя загорелое лицо осеннему неяркому солнцу.
- Ты нравишься мне, Олав Тополь, - заговорил он не оборачиваясь. - Не ведаю, в чем тут дело. По всему выходит, что я должен ненавидеть тебя - ведь теперь ты продолжишь мой путь, а мне надлежит уйти в сторону и из жизни… Но ты нравишься мне, и я ничего не могу с этим поделать!.. Что ты знаешь о Дороге богов?
Ворон никогда не заговаривал о ней, только раз или два упомянув в беседе, и я покачал головой:
- Только то, что по ней идут избранные богами…
- По ней идут сами боги, - поправил меня Ворон. - Их деяния слишком сложны для понимания смертных людей, и никто лучше них не может объяснить их целей. Мы, люди, им нужны, и они избирают лучших, кому доверяют и кто в мире призван исполнять их волю… У каждого избранного своя судьба, но одно их роднит и позволяет узнать друг друга - смерть. Жить ради богов означает умереть для остального мира, ибо не под силу смертным деяния богов. Каждый из нас, ступая на Дорогу богов, должен помнить это. Ступивший на Дорогу богов уже не может сойти с нее живым.
- Ты стоишь на Дороге, - догадался я.