За то время, что они были женаты, Ал много раз выступал со своими самураями под знаменами Токугава, и были эти путешествия и более опасными, и более длительными. Но Фудзико никогда не писала ему без веского на то повода. Как правило, строго раз в месяц отчет о доходах и расходах, когда был рядом, высылала чистую одежду и белье, что-нибудь вкусное из дома. Когда был в длительных походах, приходилось покупать себе все самому. Но это...
Ал раскрыл деревянную шкатулку и, достав листок, еще раз пробежал его глазами:
'Мой муж и господин! Имею честь пригласить Вас на торжественное и самое главное событие в жизни нашего приемного сына Минору Грюку, которое состоится во второй день новой луны в нашем доме в деревне Иокогама.
Преданная вам Фудзико'
Какое еще событие? Не планировалось никаких событий, когда он еще вчера уезжал из дома. А были бы, Фудзико обязательно сообщила. Это же ее обязанность. А свои обязанности она всегда выполняла с маниакальной дотошностью.
Не зная, как поступить, Ал отдал приказание немедленно паковать походные футоны и складывать шатры. Возле речки двое самураев секли головы пойманным разбойникам. Тащить их в деревню на дознание не было ни желания, ни времени.
Строго говоря, случись Алу выступать в суде по делу отловленных ронинов, он не смог бы доказать, что именно они безобразили в его владениях. Тем не менее практика истребления разбойников была такая: нашел банду, уничтожил банду. Ту, другую? Будда разберет. Случайно порешил разбойников, мешавших жить не тебе, а соседу, не извиняться же, в самом деле. Знать, придется вновь седлать коней и выслеживать головорезов. Покончил с одной бандой, свято место пустым не бывает, через малое время освободившаяся ниша заполнится новыми отморозками. И так все время.
За казнью наблюдали самураи десятка, аплодируя удачным ударам и отмечая, какой из разбойников перед смертью держался лучше. Впрочем, все ронины были молодцы, все, наверное, бывшие самураи. Все молча стояли на коленях, не сводя глаз со своих палачей.
В другое время Ал, без сомнения, пожалел бы смельчаков, отпустил их под честное слово или взял себе в отряд. Но... вечно эти 'но'.Не привыкший к подобной жестокости, поначалу Ал действительно старался расставаться с разбойниками по-человечески, получал от них клятву, что те больше не полезут на его землю и не поднимут оружие против клана Грюку или его сюзерена Токугава, даже давал немного денег на первое время. Но потом те же самые ронины с ?тараканьей дотошностью лезли на его территорию, уничтожая безвинных крестьян и воруя все, что не прибито.
А что им было делать? Службы нет, жрать охота, почти у всех жены, дети... А на другой территории разбойничают другие шайки. Полезешь грабить на чужую территорию - убьют, и к гадалке не ходи. За этим воровская братия во все времена зорко следила. Не просто убьют, с особой жестокостью убьют. А если семью найдут - и тех порешат не задумываясь. Приходится нарушать слово и продолжать грабить, но на этот раз уже более ожесточенно, чтобы и свидетелей не осталось.
Тогда Ал начал набирать из пойманных ронинов себе новых самураев. И поначалу все шло более или менее сносно. Бывшие разбойники приносили клятву верности, получали два меча и комплект одежды. И так продолжалось до тех пор, пока жена Ала Фудзико не попросила, чтобы ей немедленно разрешили совершить самоубийство, так как она не в состоянии оплатить содержание новых самураев. И поскольку она не справляется со своими обязанностями, ей нужно умереть.
После этого Ал стал более осмотрителен в плане благотворительности. Разбойников же он, страдая душевно, разрешил убивать, но только через расстреляние. Тогда снова в дело вмешалась Фудзико, утверждавшая, что вновь пришло время ей делать сэппуку, так как денег на пули нет. Впрочем, не оказалось лишних денег на стрелы, и никто не захотел сооружать виселицу, так как дерево также стоило немалых денег, и брезгливые самураи отказывались по нескольку раз использовать одну и ту же веревку, утверждая, что не их дело во?зиться с падалью. Оставался последний и, собственно, единственный в Японии способ - смерть через отсечение головы.
Так что Ал был вынужден признать, что воз и ныне там, с отсечения головы начали, отсечением головы и закончили.
- Позвольте обратиться, Грюку-сан. - Начальник десятка Хироши поспешно опустился перед Алом на колени.
- Одежды тебе не жалко. - Ал отвел глаза от подчиненного, продолжая вяло рассматривать казнь.
- Могу ли я поговорить с вами об одном очень важном для меня деле? - Хироши поднялся, отряхнув пыль с кимоно.
Несколько неказистый самурай Хироши был зачислен в отряд Ала одним из первых шестнадцать лет назад и все это время был при нем, так что порой Алу казалось, что он знает его как облупленного. И вот же... Ну какие у Хироши могут быть важные дела?
Ал окинул подчиненного внимательным взглядом, надеясь догадаться, зачем тот явился. И ничего не придумав, кивнул, чтобы тот говорил.
- Не хотелось бы, чтобы нас подслушали. - Хироши опасливо оглянулся на весело обсуждавших казнь самураев. Один из них поднял с земли голову разбойника и громко, явно, чтобы слышал господин, делал никому не нужный физиогномический анализ убиенной личности.
Ал отвернулся, сглатывая слюну, шестнадцать лет в Японии не сильно закалили его характер, и при виде отрубленных голов у него, как и сразу же по прибытии, по спине бежал легион предательских мурашек и неудержимо влекло блевать.
- Не беспокойся, никто не подслушивает, они сейчас заняты более интересным делом. - Ал невольно поморщился. - Что-нибудь с десятком?
- Не извольте беспокоиться. С десятком как раз все нормально. - Хироши нерешительно потупился, неловко переступая с ноги на ногу.
- А с чем не нормально? С разбойниками - так это уже не наша проблема. - Ал воздел глаза к небу. Это его проблема.
- Да нет, с разбойниками тоже все как нужно. На рассвете, слава Будде, троих положил. День вроде как удался. - Он улыбнулся. И тут же лицо его залила краска. - Я, собственно, о другом. Вы знаете, что моя семья происходит из известного самурайского рода, и мы состоим в родстве с родом Фудзимото?
Ал согласно кивнул. Один из ронинов попытался сбежать, и тут же получил стрелу между лопаток. Ал невольно несколько раз хлопнул ладонью о ладонь, местная традиция - аплодисменты по каждому поводу.
- Я... - Хироши снова замолк, собираясь с силами. - Я хотел попросить вас развестись с вашей наложницей Тахикиро-сан и отдать ее мне! - наконец выпалил он, заливаясь потом.
- Развестись? - Ал стрельнул глазами в сторону беззаботно развлекающихся людей, не слышат ли они, и снова посмотрел на Хироши. - Развестись?! Отдать тебе?! Вот что удумал! А она как к этому относится?
- Госпожа ничего не знает. Я пришел сам, меня и казните. - Десятник затрясся и попытался снова кинуться на колени перед своим командиром, но Ал остановил его.
- Тахикиро и ты?! - В первый момент Ала захватило желание немедленно выхватить меч и разобраться с обидчиком, но тут же он вспомнил свою боевую подругу, и сердце сжалось. Тахикиро никогда по-настоящему не была его наложницей. Идея отдать Алу сразу же двух сестер Фудзико и Тахикиро принадлежала Иэясу, спорить с которым было бесполезно и, главное, небезопасно.
Поначалу Тахикиро так ненавидела Золотого Варвара, что поклялась отрезать ему причиндалы, если тот попытается насильно затащить ее в постель. Так что несколько лет Ал жил с Тахикиро как с младшей сестрой или, скорее, как с младшим братом. Так как девушка была замечательным воином, она вскоре стала правой рукой Ала.
Потом, уже когда у них с Фудзико родилась Гендзико, однажды на маневрах они с сестренкой Тахикиро перебрали испанского вина, и вдруг как-то оказались на одном футоне. А на следующее утро Ал проснулся от ужаса, боясь не обнаружить на месте своего хозяйства. Слава богу, оказалось, что Тахикиро давно уже не питала к нему ненависти. Фудзико же смирилась с неизбежным.
И вот теперь Ал узнал, что, оказывается, Тахикиро любима еще кем-то!
Тяжело дыша, Ал смотрел на своего десятника, дрожа от гнева и одновременно с тем понимая, что на самом деле давно уже следовало позволить свободолюбивой, необузданной воительнице жить так, как ей того захочется. Просто его никогда по-настоящему не интересовал вопрос - что хочет она.
- Ты любишь Тахикиро-сан? - все еще не в силах справиться с сердцебиением, выдавил из себя Ал.
- Любовь - слово варваров. - Хироши смотрел в лицо Ала, ожидая его решения. - Я не знаю, что такое любовь. Но когда я смотрю на Тахикиро, я весь горю изнутри. А когда ее нет, я снова смотрю на нее. - Хироши понурился. - Я все время говорю с госпожой Тахикиро. А она отвечает мне. Я понимаю, что госпожа не обычная женщина. Не из тех, кто будет рада быть только хозяйкой дома. Она не станет следить за тем, чтобы крестьяне вовремя приносили деньги и чтобы повар готовил именно то, что нравится мужу. Но все это ерунда. Мне нужна Тахикиро-сан такой, какая она есть. Резкая, властная, такая, что и по зубам, если заслужил, может. И головы рубит, как песню поет. Я бы не хотел, чтобы она когда-нибудь изменилась, стала другой. Тахикиро-сан - стихия, можно ли изменить стихию? Пройдут века, а стихия останется сама собой. Тахикиро-сан - горный дух или ветер. Кто поймает ветер?..
- Поэтому ты до сих пор не женат? - неожиданно догадался Ал.
- Я хотел бы всегда быть рядом с госпожой Тахикиро. Чтобы засыпать с нею рядом, просыпаться и видеть ее, и... Когда вы отсылаете ее с поручением, я словно не дышу, не живу. Моя душа летит за Тахикиро-сан, так что мне становится трудно даже выполнять обычную работу. Я весь с ней...
- Понял, понял. - Ал посмотрел на Хироши уже без ненависти. - Что ж, я поговорю с Тахикиро, и если она согласится...
- Она может и обидеться... - предупредил Хироши, теперь на лице его отпечаталась озабоченность. - Вы только как-нибудь... как-нибудь... - Некоторое время десятник изучал свои сандалии, подыскивая слова, и наконец, подняв на Ала несчастные глаза, простонал: - Поаккуратнее только, господин. Один Будда знает, какие демоны порой вселяются в Тахикиро-сан. Как бы, не ровен час, она и вас не порешила, попадись вы ей под горячую руку... А ведь вы наш природный господин и...
- Не дрейфь, она своих не трогает, - усмехнулся Ал и, совсем уже расслабившись, шлепнул Хироши по плечу. - Поговорить поговорю, а уже дальше сам разбирайся. Может, в храм ее поведешь, а может, и бежать с моих земель придется.
- От нее все стерплю! Пусть бьет! Пусть вообще убьет! Главное, чтобы со мной была! - Поклонившись командиру, Хироши бросился к своему коню. - Позвольте, вперед полечу, упрежу уж.
- Лети, лети. - Ал только пожалел, что не спросил мнения десятника по поводу таинственного послания Фудзико: 'Мой муж и господин! Имею честь пригласить Вас на торжественное и самое главное событие в жизни нашего приемного сына Минору Грюку, которое состоится во второй день новой луны в нашем доме в деревне Иокогама. Преданная вам Фудзико'.
Ал оглянулся в поисках того, с кем можно было бы поговорить о письме.
Совершенно юный ронин с густой, длинной челкой , как у ребенка, и подростковыми прыщами встал на колени перед самураем Ала. Лицо пленника было спокойным, словно он накурился травки. Хотя глаза совсем недавно явно были на мокром месте.
'Торжественное и самое главное событие в жизни нашего приемного сына Минору', - перечитал Ал еще раз. Минору родился в середине июля, сейчас май, значит, речь не о дне рождения. Тогда что же? Женитьба? Но кто дал разрешение на такой важный шаг, когда он, хозяин дома, в отъезде?
Ал взглянул в глаза юному ронину, и его сердце сжалось.
Кто мог отдать приказ в отсутствие отца семейства? Тот, кто выше его - Токугава. Но сёгун в Эдо и не собирался в ближайшее время наведываться к своему хатамото. Кто тогда? Жена? У нее нет таких полномочий. Тогда? И тут Ала осенило: приказ мог отдать тот, кого он сам же оставил за себя, а значит, его родной сын Амакаву.
При воспоминании о сыне что-то недоброе зашевелилось в груди Ала, он быстро поднялся и, махнув рукой самураю, изготовившемуся отсечь парню голову, чтобы повременил, подошел к юному ронину. Присутствие парнишки явно помогало Алу сосредото?читься.
- Как тебя зовут? - обратился он к пленнику. Раскосые глаза блеснули ненавистью, пересохшие губы шевельнулись, но Ал не услышал ни звука. - Дайте ему воды, - распорядился он.
Кто-то поднес к губам приговоренного тыквенную бутылочку с водой. Пленник сделал глоток, мутно поглядывая на своих мучителей.
- Как вас зовут? - повторил вопрос Ал.
- Гёхэй, господин. - Пленник смотрел не на Ала, а как бы поверх его головы, будто бы беседовал не с человеком, а с его небесным покровителем, как известно, находящимся над правым плечом.
- Давно разбойничаете?
- Недавно. - Парень склонил голову, глядя в землю. - Мой хозяин с Амори... сёгун издал приказ, чтобы все христиане в нашей префектуре немедленно отреклись от Христа, наш господин отказался, попросив помощи у главы даймё-христиан Кияма из рода Фудзимото. Он отправил гонца, но тот не вернулся. Меж тем явилась комиссия от сегуна, нашего господина приговорили к сэппуку и всех, кто не отрекся, убили. Тех же, кто был буддистами или успели отречься, все равно изгнали. Там теперь новый даймё, у него свои люди, а мы... - Он покраснел. - Извините нас, пожалуйста, за причиненное в хозяйстве беспокойство. Честное слово, очень стыдно, но...
- Я понимаю. - Ал потрепал малолетнего преступника по густым волосам, самостоятельно разрезав веревки на его руках. - Как вы считаете, - Ал наклонился к самым глазам ронина, - какое событие в жизни самурая можно считать самым главным в его жизни?
- Смерть, - выдохнул юноша.
- Смерть?! - Ал отпрянул от парня, некоторое время приходя в себя. - Смерть можно назвать торжественным событием?
- Можно, если это сэппуку, которую самурай делает в соответствии с приказом своего сюзерена и в присутствии специальных свидетелей. - Юноша не мигая смотрел на Ала, ожидая, что произойдет дальше.
Но Ал уже и так все понял, велев отпустить парня, он первым бросился к лошадям и, ничего не объясняя, понесся в сторону деревни.
Глава 11
ПУТЬ СЛЕПЦОВ
Путь самурая есть смерть.
Токугава Иэясу. Из сборника сочинений для отпрысков самурайских семей.
Разрешено к прочтению высшей цензурой сегуната.
Писано в год начала правления 1603-й, замок в Эдо
- Однажды шли по горной дороге слепцы, в левой руке у каждого из них был дорожный посох, правой они держались за плечо впереди идущего, первый слепец вел остальных, так как сказал всем, будто бы отлично знает дорогу. Все время слепцы плакали и тряслись от страха, так как боялись упасть на дно пропасти и больше уже не выбраться оттуда. - Кияма сделал паузу, давая своему секретарю время записать услышанное, и когда Такеси поднял на него воспаленные от бессонных ночей наедине с рукописями глаза, тут же продолжил диктовать. - При этом никто из слепцов понятия не имел, с какой стороны опасная пропасть, а где ровная земля. И вот они шли и шли, молясь, трясясь и писая себе на ноги, когда подошвам их сандалий приходилось соскальзывать, и слепцы на какое-то время теряли равновесие, громко крича, цепляясь за ветхие одежды друг друга, от чего и у тех, кто чуть было не упал, и у тех, кто просто был рядом, пот лил градом и по спинам бегали мурашки. - Кияма улыбнулся, предвкушая финал. - Так вот, они шли себе, шли, пока вдруг не случилось то, чего они все, собственно, и ожидали. Один из слепцов упал в пропасть. Поняв, что они потеряли товарища, слепцы опустились на четвереньки и подползли к краю пропасти, рассуждая, как низко упал их собрат и можно ли будет вытащить его при помощи своих посохов или связав вместе одежду. И тут они услышали голос упавшего: 'Не переживайте за меня, когда я был среди вас, я тоже всего боялся и не знал, куда можно ступить, чтобы не упасть. Теперь я упал, и мне уже больше нечего бояться. Я свободен. Быстро прыгайте ко мне, и вы тоже освободитесь от страхов и забот. Вы тоже будете свободны!' - Кияма огладил бороду, проникновенно глядя в глаза секретаря. - Я часто думал над этой притчей и вот что решил: всю нашу жизнь мы чего-то боимся, о чем-то заботимся, и только в решительный момент принятия своей смерти мы обретаем подлинную свободу. Потому что мертвому уже не нужно трястись за свою жизнь, не нужно думать, как сделать следующий шаг. Мертвому или посчитавшему себя мертвым не нужно заботиться о пропитании, ему не нужна любовь, не нужна семья. Когда последователи черного Будды Амида, или синоби , свершают над собой ритуальный похоронный обряд, после него они считают себя бесплотными духами, оставленными на этой земле для того, чтобы... - Кияма задумался. - Знаете, что, Такеси-сан, мне еще нужно подумать над этой темой, ведь последователи Будды Амида - это наемные убийцы и шпионы очень высокой квалификации, и, наверное, здесь следует сказать о том, что они избирают жребий служению своему хозяину... А кто у них хозяин? Или заданию, данному хозяином... М-да. - Кияма почесал затылок. - Предположим, что хозяин в этом монастыре - их настоятель. Но сам факт, что своих самураев он отдает на время и за деньги... Ладно, попробуем по-другому, - он посмотрел в потолок, - самурай умирает для собственной жизни, чтобы ничего не отвлекало его от служения своему господину. Поэтому, когда самурай умирает во второй раз, он освобождается от бренной оболочки и всего с нею связанного. Упавший слепец освободился от страхов за свою жизнь, потому что самое страшное с ним уже произошло.
- А что было с остальными слепцами? - не отрываясь от работы, спросил Такеси.
- С другими? - Кияма задумался. - А напиши, что, услышав истину, они все попадали в пропасть, чтобы освободиться.
- А от кого тогда вы узнали эту историю? - не отставал докучный секретарь.
- Тогда напиши, что кто-то последовал за первым слепцом и обрел свободу в смерти, а кто-то испугался и теперь ходит по свету, боясь всего на свете и завидуя упавшим в пропасть. Все! Хватит на сегодня.
- Будем ли мы еще работать над вашей второй книгой? - Такеси старался не поднимать глаз на Кияма, все существо его мгновенно напряглось, как тело готовой к броску кобры.
- Душно. Устал. В другой раз. - Кияма взял в руки веер и, демонстративно обмахиваясь, подошел к окну.
- Как скажете, господин. В другой так в другой. - Такеси собрал письменные принадлежности, наблюдая за тем, как поблескивают непросохшие еще листы. С того дня, как старый Такеси впервые услышал о тайной рукописи, прошло более двух недель, но Кияма отчего-то медлил.
Почему медлил? Такеси буквально ощущал, как проходит жизнь, а он ничего не может узнать. После того единственного раза, когда Кияма признался в своем самозванстве, он не сказал более ни одного слова об ордене 'Змеи'. Как будто ничего и не было.
Долгими одинокими ночами Такеси перебирал в памяти всех друзей своего даймё и не мог остановиться ни на ком конкретно, распознав шпиона. Сам Кияма сказал, что для того, чтобы воин ордена 'Змеи' мог беспрепятственно занять чужое место, это место для него следовало сначала освободить. Буквально - убить наследника и вместо него предъявить другого. Глупость, как будто бы семья, жена и слуги не в состоянии уличить негодяя в подлоге!