В тени вновь пошевелился Сикаант. Он подошел к жрецам, глядящим на площадку перед входом. Ему очень не нравилось то, что он должен будет сделать. Заговорить под куполом - значило нанести его ордену оскорбление. Но не такое сильное, как те слова, которые он услышал только что. Сикаант действовал стремительно. Настолько, что почти не уступал в быстроте ТайГетен. Его длинные пальцы, заканчивающиеся заостренными ногтями, легли на голые шеи обоих жрецов и замерли в обманчивой неподвижности. Казалось, что несчастные не смеют даже дышать. Он просунул между ними голову.
- Те, кто наблюдает за происходящим с безопасного расстояния, неизбежно превращаются в еретиков, - прошептал он.
- Мы не знали, что ты рядом, - выдавил из себя один из жрецов, чьего имени Сикаант не помнил.
- Несомненно, - согласился Сикаант.
Пальцы его сомкнулись. Ногти его проткнули кожу, вонзились в плоть и разорвали ее в клочья. Он разжал пальцы, высвобождая их. Из разорванных шей толчками била кровь. Крики захлебнулись и умолкли. Ноги подогнулись под умирающими телами, но Сикаант удержал их от падения. Их сопротивление было слабым, а борьба - символической. Он вытащил обоих на свет.
Силдаан заметила его, и слова замерли у нее на губах. К нему двинулись люди.
- Тебе понадобятся другие еретики, - сказал Сикаант. - Эти двое подвели тебя.
После чего он развернулся и бросился бежать туда, куда последовать за ним не осмелился ни один человек.
И вот он вновь на самом краю. Опять смотрит на реку. Жалеет о том, что некому подтолкнуть его. Быть может, научить этому какую-нибудь обезьяну? Он невесело рассмеялся. Научить обезьяну. Едва ли это возможно. Они годились только на то, чтобы красть у него еду. Или самим превращаться в пищу.
- Таков круговорот жизни. Вот так, бег по кругу. И остановить его нельзя.
Нет, можно. Для тебя, во всяком случае.
Такаар небрежно отмахнулся.
- Глупости. Одна смерть не может нарушить цикл. Она лишь добавит ему движения. Одна смерть означает лишь появление очередного тела, которое можно взять себе. И разделить его с другими. Обогатить и насытить им лес.
В твоих устах такой шаг звучит соблазнительно. Так почему же ты не сделаешь его?
- Фу. У меня слишком много работы. Я обязан возместить причиненный ущерб. Понемногу, зато регулярно. Каждый день, чтобы сравнять счет. Если я проявлю слабость, то подведу тех, кто идет по моим стопам.
О неудачах и потерях ты написал целую книгу, так что здесь я верю тебе на слово.
- Верю ли я в искупление? Не знаю. Пожалуй, нет. Я не заслужил его. Наказанием за мое преступление стала жизнь. И потому я бессмертен.
Только в том случае, если ты сам сделаешь подобный выбор.
- Я не смогу повторить самого себя. В действительности выбора у меня нет. Бежать, бежать - нет, с меня хватит. Смерть - это бег. Жизнь - страдание. И покаяние тоже. Я могу влезть на дерево и упасть. Я могу прыгнуть вот с этого обрыва, и никто не станет меня оплакивать. Но мне не нужна скорбь. Мне нужны ненависть и гнев. Вот их я хочу заслужить. Хм. Они стоят того, чтобы добиваться их и получить.
Но ведь ты ничего этого не делаешь. Ты не ищешь ничего, кроме уединения и сосредоточенности на своих внутренних переживаниях. Тебе нужен гнев? В Исанденете его больше, чем ты можешь себе представить.
- Нет. Нет. Люди. Боги. Да.
Я тебя ненавижу.
- В таком случае сегодня победа останется за мной.
Тебе не победить никогда. Ты всего лишь оттягиваешь неизбежное, играя со смертью и бессмертием.
- Ага, вот теперь я тебя понимаю. Ты ненавидишь меня за то, что тайпан не смог убить меня.
Да, но ты был близок к смерти, как никогда.
Такаар содрогнулся. Его мучитель и понятия не имел, как близка была его гибель. И дело было не в том, что в том месте, где он проколол кожу, вводя себе яд, образовалась опухоль. Это было мучительно, и ему еще несколько дней предстоит страдать от боли от порезов, которые он нанес себе, чтобы облегчить давление на плоть. Гадко и противно. Как ни при чем оказалось и разжижение крови, достигшее таких величин, что, придя в себя в гамаке, куда он упал, потеряв сознание, Такаар обнаружил, что крошечная ранка на внутренней стороне запястья все еще кровоточит, а из носа тоже течет кровь.
Нет, самым опасным стал паралич. Сначала у него отнялись руки и ноги, так что, свалившись поперек гамака, так, что голова свисала с одной стороны, а ноги - с другой, он даже не мог пошевелиться. А потом паралич добрался и до горла с легкими, отчего ему приходилось буквально сражаться с собственным телом за каждый вдох. Неужели прошел всего один день? В это было трудно поверить. Он видел, как чередуются свет и тени. Он слышал звуки дня и ночи, но не отдавал себе отчета в том, находится ли в сознании или бредит.
Когда паралич ослабел, его стошнило и он обмочился. Минуло несколько часов, прежде чем Такаар нашел в себе силы встать. Его одолевала мучительная слабость, но мозг при этом лихорадочно работал, подыскивая возможное применение яду. Эта отрава действовала медленно, зато эффект оказался сокрушительным. Он ни за что бы не осмелился увеличить дозу сверх той крошечной капельки, которой воспользовался.
Такаар улыбнулся.
Самодовольное ничтожество. Ты всегда был им.
- Вера в собственное тело - ключ к выживанию.
Избавь меня от своих сентенций.
- Никогда.
Глава 5
Отступить - значит погибнуть.
За прошедшие тысячелетия стены правительственного здания еще ни разу не видели такого волнения и беспорядков. Перед сценой-возвышением колыхалось море голов. Галерка и боковые ложи были забиты битком так, как никогда раньше. Во всех оконных и дверных проемах теснились любопытные лица. На площади перед дворцом собрались тысячи тех, кто не смог попасть внутрь, но отчаянно на это надеялся.
Дворец был выстроен в самом сердце Исанденета, первого города и морского порта в Калайусе. На языке древних он именовался "Гардарин", но местные жители подыскали для него куда более прозаичное словцо "жук". Дворец возвышался на мощенной булыжником восточной торговой площади, а его шпили были видны из любой точки города. Формой здание напоминало панцирь жука, живущего на лианах. Метафора подразумевала колоссальную силу и прочность. Этот панцирь не раздавит нога случайного прохожего.
Стены, выложенные из камня, добытого в карьерах Толт-Аноора, скрывались под роскошной деревянной кровлей, свесы которой опускались с обеих сторон почти до самой земли. Конек крыши изящно вздымался над главным входом и лестницей, достигая почти ста пятидесяти футов в высоту в своей срединной точке. Шпили украшали все четыре угла и центр здания. Когда в Гардарине шло заседание, на них развевались алые флаги, а в маленьких башенках стоял на часах почетный караул в классических темно-зеленых камзолах.
Вместе со своей тройкой ТайГетен Катиетт забралась на верхние стяжки стропил, перекрещивающихся под самой крышей. Они поднялись по лестнице на главную балюстраду, а уже оттуда - еще выше, в царство теней. Отсюда, на благоразумном удалении от огромной толпы, заполнившей собой каждое кресло, скамью, проход и подоконник, они могли видеть все.
Там, где сходились зоны для размещения приглашенных, располагалось возвышение. Задняя его часть представляла собой пять рядов кресел, поднимающихся уступами. Кресла были простыми, но удобными и снабженными мягкими подушечками. Одно место для верховного жреца и еще одно амлана от каждой деревни, поселения и города, равно как и прочих представителей эльфийских кланов.
Перед этими рядами стояли три кафедры, украшенные резными изображениями Инисса при сотворении земли и эльфов. Они располагались полукругом вокруг темного пятна на в остальном безупречно выскобленном белом каменном полу. Однажды в Гардарине пролилась кровь. День инаугурации дворца навсегда останется в истории как гнетущее и мрачное событие. Большое пятно неправильной формы тщательно сохраняли в качестве напоминания о днях, память о которых канула в Лету, на что, впрочем, надеялись далеко не все.
В воздухе повисло напряжение. Часом ранее над Исанденетом прокатилась гроза, разрывая небо проливным дождем и вспышками молний. В городе начали перешептываться, что, дескать, боги подают знак. Но Катиетт не обращала на такую ерунду внимания. Если эльфы хотят избежать беды, то должны рассчитывать только на себя. Именно для этого боги и населили ими землю. Чтобы эльфы жили в гармонии и мире. Любили землю и все, что на ней обитает и произрастает.
Но слишком многие из них забыли об этом. И сейчас их здесь собралось тоже слишком много. Толпа глухо волновалась в ожидании, пока не начнутся речи, буквально исходя слюной от перспективы возможного осуждения. А Катиетт испытывала одну лишь глубокую печаль. Она знала, в чем кроется причина их ярости, но ведь ни одного из них не было здесь в тот судьбоносный день десять лет назад, когда Такаар отступил. Ни одного. Она спросила себя, а кто же в действительности стоит за всем этим и почему они так долго ждали, чтобы привести свой план в действие. Быть может, сегодня она получит ответы на эти вопросы.
Катиетт взглянула вниз на старшего представителя клана Инисса, Джаринна, Верховного жреца Инисса, которому явно хотелось поскорее оказаться в храме в Аринденете. На Ллирон, Верховную жрицу Шорта, обладательницу немигающего взгляда. На Калидда, амлана Денет-Барина, нервно потирающего руки. И на Пелин, архонта Аль-Аринаар, главнокомандующего гвардии Инисса, которая, подобно всем остальным, выглядела взбешенной и готовой бросить вызов всему миру. Разумеется, сама она к детям Инисса не принадлежала, зато была верной сторонницей Такаара. Приближались нелегкие времена, и от того, на чью сторону встанет Аль-Аринаар, гвардия, составленная из представителей всех кланов, зависело слишком многое.
Взгляд Катиетт переместился на гобелены, которыми была увешана стена за рядами кресел на возвышении. Прекрасные творения описывали историю славных сражений и великих побед, потрясающий героизм и подвиги Такаара. Но картина эта была не совсем точной. Неполной. И Катиетт спросила себя, как долго они еще провисят здесь.
- Сейчас он бы нам не помешал, - подал голос Графирр, стараясь перекричать шум толпы.
Катиетт повернулась к своему Тай. Он сидел верхом на балке, опираясь грудью на другую, ведущую на самый верх "панциря". Она выразительно подняла брови.
- Он бы не помешал нам таким, каким был когда-то, - заметила она.
Графирр кивнул.
- Да. Извини. С моей стороны это было неумно.
Катиетт улыбнулась.
- Совсем немного. Инисс свидетель, что ты прав.
- Ты должна быть там, внизу, - сказала Меррат, и глаза ее лукаво блеснули.
- А ты не боишься упасть? - парировала Катиетт. Закусив губу, она окинула взглядом шумное сборище внизу. - Ни за какие благословения Инисса я не согласилась бы сегодня оказаться там.
- Ты так полагаешь? - осведомилась Меррат.
- Для этого не требуется особого ума, - отозвалась Катиетт. - Но я сомневаюсь, что сегодняшнее сборище обладает хоть каплей здравого смысла.
Враждебность и агрессия ощущались буквально физически. К ним примешивалась одуряющая влажность. Воздух снаружи был совершенно неподвижен, и, несмотря на открытые двери и оконные створки, в помещении не ощущалось ни малейшего сквозняка. Волны духоты поднимались все выше, становясь невыносимыми, запах пота смешивался с древесными и животными ароматами, забивая ноздри. За происходящим следили взгляды. Гневные. Презрительные. Ненавидящие.
- Ну, наконец-то, - сказала Меррат.
Распорядитель Гардарина поднялся на ноги. Его приветствовал оглушительный рев собравшихся. Звали его Хелиас, и свою зелено-белую церемониальную мантию он носил с привычной властной небрежностью. Он был молодым и амбициозным членом клана Туала. Обожаемым и ненавистным в равной мере. Он упивался своим положением и должностью. Разговоры на балконах и в зале стихли, когда Хелиас подошел к центральной кафедре. От стен отразилось эхо нескольких криков. Обычно они были добродушными. Только не сегодня.
- Итак, мы собрались здесь! - начал Хелиас. - Все вы знаете, что время пришло. И у каждого из вас есть свое мнение. И вы спрашиваете себя, почему же мы ждали так долго. Что ж, предлагаю вам выслушать тех, кто, в свою очередь, готов прислушаться к вам и надеется, что вы им поверите.
- Недурное начало. Он пытается снять напряжение, - пробормотала Катиетт.
- Думаешь, он готов переметнуться? - полюбопытствовала Меррат.
- Гони от себя подобные мысли, - улыбнулась Катиетт. - Он так же нейтрален, как и любой презренный туали.
- Для участия в дебатах приглашается Джаринн, Верховный жрец Инисса, хранитель храма Аринденета и защитник памяти Такаара!
Эти слова были встречены какофонией неодобрительных выкриков и свиста. Джаринн, высокий и стройный, что было свойственно представителям клана Инисса, обладал роскошной шевелюрой, длинные черные пряди которой были зачесаны назад и перевязаны золотой нитью. Лицо его с тонкими чертами светилось горделивостью, которая, по его словам, случайно досталась ему по праву рождения, а глаза, большие и раскосые, овальной формы, поражали синевой. Его мантия была простой и безыскусной, как того и требовал Инисс. Коричневой, лишенной каких бы то ни было украшений и даже капюшона. Он ходил босиком, что являлось символом веры в Инисса, который оберегал его от зла. Катиетт надеялась, что сегодня утром его молитвы были особенно горячими.
Подойдя к кафедре, Джаринн окинул собравшихся твердым взглядом. Пожалуй, он даже слегка покачал головой, прежде чем сосредоточиться на противоположной кафедре. Он пренебрег своим правом обратиться к спикеру-распорядителю с требованием защитить его от оскорблений, градом обрушившихся на него. Однако же он задержался на мгновение, чтобы кивком поблагодарить тех, кто встал из кресел в арочных рядах, дабы приветствовать его аплодисментами. От этого шум в зале стал оглушительным.
- Ну, и где же поддержка общественности? - осведомился Графирр, когда Хелиас воздел обе руки, запоздало призывая собравшихся к порядку.
- Джаринн посоветовал сторонникам Такаара не приходить на собрание, - ответила Катиетт и вновь улыбнулась. - Как бы то ни было, но большинство из нас находятся здесь, наверху.
На балках расположились сразу пять звеньев Тай. Изрядное, следует признать, количество элитных воинов Инисса. Еще пять троек были рассредоточены по городу, наблюдая за местами наиболее вероятных беспорядков, которые непременно должны были возникнуть, если будет объявлено о всеобщем порицании и осуждении. Катиетт должна была знать о царящих в городе настроениях на тот случай, если Джаринну потребуется срочно и без помех вернуться обратно в Аринденет.
Собравшиеся внизу, под ними, гулко и ритмично начали топать ногами. По залу покатилось грозное эхо, напомнившее о великих битвах древности, прелюдия к хоровым песнопениям и погребальному плачу. Катиетт ощутила, как задрожали в такт балки перекрытия, и мысленно перенеслась во времена, предшествовавшие гармонии и принятию закона Такаара.
- Слово предоставляется… - начал Хелиас.
Голоса присутствующих слились в громоподобный воинственный рев.
- Ло-ри-ус, Ло-ри-ус, ЛО-РИ-УС!
Рев безостановочно катился по залу собраний. Хелиас вновь поднял руки, но это ни к чему не привело. И все-таки сквозь шум толпы Катиетт расслышала его голос, взлетевший к самому потолку.
- Слово предоставляется Лориусу, Верховному жрецу Туала, хранителю храма Тул-Кастарина и порицателю Такаара!
Ритмичный речитатив и топанье ногами сменились откровенным подхалимажем. Некоторые из присутствующих верноподданнически бросились к краю возвышения. Но путь им преградили гвардейцы Аль-Аринаар. В воздух взлетели гневно воздетые кулаки, духота и напряжение нарастали. Графирр шумно выдохнул. Катиетт отчетливо представляла себе, какие чувства он сейчас испытывает.
Лориус поднялся или, точнее говоря, воздел себя на ноги. Он был уже стар, стар даже для представителя клана Туала. Верховный жрец родился еще до того, как был принят новый календарь, провозгласивший гармонию. Годы мира. О боги! Если он еще что-то и помнил, то его воспоминания о временах, предшествовавших эпохе гармонии, были смутными и расплывчатыми.
Лориус с раздражающей неспешностью прошествовал к кафедре. Разложив на ней бумаги, он некоторое время изучал их, прежде чем поднять голову и долгим взглядом окинуть собравшихся в зале. Лицо его было изрезано глубокими морщинами, но в карих глазах по-прежнему полыхало пламя, а на слегка подрагивавшем подбородке еще сохранились редкие клочья некогда роскошной бороды.
Лориус откинул капюшон, обнажая лысый череп, обтянутый сморщенной кожей в старческих пятнах, и обвислые уши, острые кончики которых загибались наружу. Стоило ему поднять руки, как шум и гвалт в зале стихли, словно по мановению волшебной палочки. Он величественно кивнул в знак признательности.
- Наступают черные дни, - хриплым и задыхающимся голосом провозгласил он. - Ожили и зашевелились темные силы, скрывающиеся под маской доброжелательности и милосердия.
- Напыщенный глупец, - пробормотала Катиетт.
- Эта ползучая и заразная болезнь угрожает всем нам и тому, чего мы достигли. Но большинство из нас пока еще даже не подозревает об этом, хотя свидетельства этого видны повсюду. Они вполне очевидны для тех, кто умеет смотреть и видеть. И нас постигнет незавидная участь, если только мы не начнем действовать немедленно.
Ответом ему послужили театральные стоны, раздавшиеся во всех углах зрительного зала. Лориус вновь поднял руки, призывая к тишине. Джаринн лишь покачал головой.
- Да, это будет настоящая трагедия. Такаар и все его грандиозные идеи, его гармония, его поступки. Притворство и профанация. Все это - сплошное надувательство!
- Как могут тысячи лет мира быть притворством и надувательством? - выкрикнул Джаринн перед тем, как негодующие вопли толпы заглушили все остальное.
По Гардарину прокатился удар гонга. Спикер призвал собравшихся к порядку. Гонги в рамах висели справа и слева от возвышения, а рядом стояли ula с колотушками длиной в руку, ожидая сигнала распорядителя. Гулкое эхо отразилось от стен Гардарина, успокаивая толпу. Точнее, ораву.
- Я требую соблюдать правила поведения в этом зале. Зрителям запрещается громкими криками мешать дебатам, - заявил Хелиас перед тем, как вперить суровый взгляд в Джаринна. - А Верховный жрец Джаринн обязан дождаться своей очереди, чтобы высказаться.