До Лютца доходили слухи, что кое-кто из их жертв, не в силах терпеть позор, свели счеты с жизнью, но его это мало волновало. Он жил в предвкушении новой охоты.
За этими мыслями его и застал Серега Одинцов с товарищами.
Караульный офицер пытался обогнать процессию и предупредить командира о высоких гостях, но сотник Джеро ухватил его за руку и отбросил за спину со словами:
– Знай свое место, пьянь.
Одинцов толкнул дверь и вошел в бывший кабинет графа Улафа Дерри, сильно изменившийся за последнее время. Пусти варвара во дворец, он за считанные дни превратит его в свою пещеру.
Ганц Лютц, завидев непрошеных гостей, медленно вырос из-за заляпанного жиром письменного стола и зарычал:
– Кто пустил? Кто такие? Запорю, суки!!
– Сидеть! – рявкнул Серега, и, к удивлению окружающих, Лютц исполнил приказ.
То ли сразу почувствовал силу хозяина, то ли просто испугался. Не привык сотник Ганц Лютц, чтобы с ним в таком тоне разговаривали.
– Почему в гарнизоне бардак творится? Почему караул спит на ходу? Почему пьянство на службе? – засыпал его вопросами Серега.
Лютцу хватило несколько минут, чтобы прийти в себя, вспомнить, что он командир гарнизона замка, и попытаться взять инициативу в свои руки.
– А вы кто такие? По какому праву врываетесь в мои покои? И как вы оказались в замке? Я мигом с вас шкуры спущу да на колы пересажаю. Родим, что здесь происходит? – последний вопрос адресовался офицеру караула.
– Я, граф Одинцов, известный тебе как сотник Волк. Теперь я хозяин этого замка, – медленно процедил сквозь зубы Серега.
До Ганца Лютца не сразу дошел смысл сказанных слов. Когда же он понял, кто перед ним, то не поверил. Пришлось Сергею доставать подписанную князем Георгом Третьим грамоту и совать ее в лицо сотнику. Даже после этой процедуры Лютц не сразу сообразил, как ему подобает вести себя с новоявленным хозяином.
– Твои полномочия еще проверить надо, – громко заявил он, но тут же пожалел о своей смелости.
Одинцов, недолго думая, резко ударил его в лицо. Закованный в железную рукавицу кулак разбил нос Лютца. От удивления и боли тот вскрикнул и схватился за лепешку из хрящей и кожи, бывшую когда-то его обонятельным органом. Серега сразу почувствовал, как надо себя вести с этим человеком. Он признает только право сильного, значит, ему надо показать, у кого силы и власти больше.
– Пошел вон из кресла, – тихо приказал Серега.
Ганц Лютц тут же выполз из-за стола и на подгибающихся ногах отошел в сторону, зажимая руками разбитый нос, из которого лилась кровь.
Одинцов занял освободившееся место и зло посмотрел на коменданта крепости.
– Сегодня можешь отдыхать, а завтра я жду тебя с докладом обо всех происшествиях на моей земле. Также мне нужны точные данные относительно стратегических запасов, – распорядился Серега.
– Простите, господин граф. Я как-то не сразу сообразил, что да как. Не понял. Устали мы тут от спокойной жизни. Болото, одним словом, вот и не ожидал таких радостных перемен, – залебезил Ганц Лютц.
– Оставь свои извинения для жены, – отмахнулся от него Серега.
– Да вот, кстати, о женщинах. Не хотите ли с дороги развлечься? Женского тела, так сказать, отведать. Свежатинки.
Слова Лютца пробили Одинцова на дрожь. Словно ему не любовные утехи предлагали, а заняться каннибализмом. Он даже представил себе женское тело на вертеле, и от этого на душе стало муторно.
Он заметил, как вспыхнула Айра, но промолчала, ожидая его реакции.
– Пошел вон. Жду с докладом утром. Сутенер хренов.
Последнее слово, по всей видимости, никто из окружающих не понял, но Сереге было на это плевать.
Ганц Лютц, пятясь, вышел из комнаты. Он хотел было прихватить с собой караульного офицера, но Одинцов рявкнул:
– Оставь его!
– Как прикажете, – зло процедил сквозь зубы Ганц Лютц, скрываясь за дверью.
Серега кивнул Шустрику. Лех выглянул за дверь, проводил Лютца взглядом и вернулся.
– Родим, как я понимаю, – сказал Одинцов.
Караульный офицер кивнул, соглашаясь.
– Еще раз увижу пьяным во время несения службы, запорю.
Родим покорно кивнул.
– Что за чушь тут несла эта пьяная рвань? Что за бабы? Развели тут бордель. Чтобы к завтрашнему утру и следа этого не было, – приказал Серега.
– Позвольте доложить. В замке никакого борделя нету… Просто сотник Лютц…
Родим в красках рассказал о похождениях своего начальника. Услышанное заставило Серегу внутренне содрогнуться. Ганц Лютц ему сразу не понравился, показался гнусным типом. Оказывается, в своей оценке он не ошибся.
– Кринаш, этого мерзавца под арест. Утром разберемся с ним. Проследи, чтобы девчонок из неволи выпустили.
Кринаш довольно улыбнулся. Похоже, Ганцу Лютцу предстоит чудесная ночка, насыщенная событиями. Скучать не придется.
– Джеро, проследи, чтобы усилили караульную службу. Сегодня в караул заступит десяток Бобра, да своих ребят тоже выдели. Родим, за сегодняшний караул продолжаешь отвечать ты. Заберешь пополнение и расставишь, как считаешь нужным.
Родим мигом вытянулся, словно его только что облагодетельствовали денежной премией или внеочередным званием.
– Разрешите выполнять?
– Иди уж, – устало процедил Серега.
Родим и Джеро направились на выход, когда Одинцов вспомнил еще об одном важном деле.
– Подождите. Завтра в полдень весь личный состав гарнизона построить в замковом дворе. Я говорить с людьми буду.
– Слушаюсь! – бодро отрапортовал Родим.
* * *
В полдень внутренний замковый двор был заполнен народом. Столько людей собралось, что не протолкнуться. За ночь весь гарнизон облетел слух, что в замок приехал новый владетель и скоро будет наводить свои порядки. Мол, сотника Лютца уже арестовали за неповиновение и собираются сегодня публично казнить, чтобы другим наука была. Солдаты гарнизона хоть и не любили своего командира, славящегося жестокостью, но все же негодовали по поводу его ареста. Все-таки он был одним из них, а тут приехал какой-то столичный выскочка да без суда и следствия виселицы строит. Они недовольно косились на солдат с волчьими гербами на доспехах, ворчали, что к ним прислали надсмотрщиков, но в открытую боялись выступить. Вести о подвигах волчьих солдат долетели и до их захолустья, к тому же чужаков было в три раза больше, чем их. Неравное соотношение сил для бунта.
Одинцов слышал гомон толпы за окном и чувствовал, что сегодня знаковый день. От того, что он скажет людям, будет зависеть пойдут они за ним или отвернутся, согревая в душе ненависть. Серега волновался, словно ему предстояло сдать самый важный в жизни экзамен, от результатов которого зависит вся его судьба. Положение ухудшала чугунная голова, которую не смог излечить даже десятичасовой сон. Такое впечатление, что весь вчерашний день он предавался обильным возлияниям, а сегодня не грех бы было опохмелиться.
– Ну что? Ты готов? – заглянул в кабинет Лех Шустрик.
Вид у него был довольный, словно он с утра уже успел выиграть состояние в карты.
– Скорее да, чем нет, – признался Серега.
– Ты смотри. Постарайся зажечь толпу. А то они тебя считают каким-то монстром. Я с Родимом поговорил, так Лютца в гарнизоне солдаты ненавидели. Но после ареста почитают его чуть ли не за великомученика.
– Догадываюсь, – хмуро сказал Одинцов.
– Так что ты уж постарайся. Нам бунты и саботажи на корабле не нужны.
Сереге пришло на ум сравнение. Сейчас он напоминал боксера перед выходом на ринг, а Лех Шустрик его тренер, подбадривающий бойца перед решительной схваткой.
– Как там этот мерзавец ночь провел? – спросил Одинцов.
– Ребята Кринаша постарались, чтобы он навсегда ее запомнил. Допросили, понятное дело, с пристрастием. Все показания записаны, так что можно смело приговор сочинять. Я бы его за яйца на крепостной стене вздернул…
– У меня есть идея поинтереснее.
– В его застенках мы трех девчонок нашли. Одна совсем замученная. За ней сейчас наши лекари присматривают. Одна нетронутая. Утром ее отправили домой. А последняя нормально, держится. Но досталось ей основательно. Кстати, в забавах этого зверя участвовали еще трое офицеров. Я распорядился их арестовать.
– Правильно сделал, друг мой, – задумчиво ответил Серега. – Ладно. Нельзя больше откладывать. Все равно придется идти. Хотя я лучше бы в поле, да с мечом против ворога. Никогда не любил публичные выступления.
– Привыкай, друг мой, – насмешливым тоном произнес Шустрик и скрылся за дверью.
Одинцов встал, подошел к зеркалу, поправил костюм, опоясался мечом в ножнах, накинул на плечи плащ, заколол его фибулой, изображающей оскаленную морду волка, и вышел из кабинета. Он спустился по лестнице на первый этаж, где его ждали Черноус и Джеро, коротко кивнул им, говоря тем самым, что он готов, и вышел на крыльцо дома через распахнутые услужливо волчьими солдатами двери.
При его появлении рокот людских голосов на время усилился, словно морская волна, набегающая на берег, и вскоре стих. Сотни пар глаз уставились на него в ожидании.
Серега обвел взглядом толпу, пытаясь почувствовать ее, понять, чем дышит народ, что ждет от него. Он увидел людей, которые устали от будничной жизни замка-болота, истомились под жестоким правлением сотника Ганца Лютца, но в то же время они боялись столичного выскочку. Кто его знает, быть может, при новом хозяине порядки станут куда строже и жестче. В большинстве своем солдаты гарнизона были из деревенских, для которых каждый городской житель, развращенный сытой жизнью, мерзавец, не способный ни на что хорошее. К тому же живой пример долгое время был перед глазами – Ганц Лютц.
Одинцов выдохнул, словно перед глубинным погружением, и произнес:
– Воины славного Вестлавта. Я – граф Одинцов, но более известен вам как сотник Волк. Мои знамена первыми поднялись над этим замком…
Тут он несколько погрешил против истины. Право на собственный стяг и герб он получил как награду за успешное взятие замка Дерри. Но он добивался другого, зацепить сердца солдат, заставить их поверить, что перед ними не тыловая крыса, а такой же фронтовик, как и они. И по их засиявшим глазам, в которых все еще теплилось недоверие, он понял, что у него получилось.
– За ратные подвиги князем Георгом Третьим Вестлавтом мне был доверен титул графа и подарены замок и земли, когда-то принадлежащие Улафу Дерри. Отныне этот замок называется Волчьим.
Одинцов перевел дух. Теперь ему нужно было сказать самое главное, и от того, как он это скажет, зависит – получит ли он боевую сотню в свою армию, или распустит ее по домам. Хотя распускать гарнизон опасно, эти солдаты тут каждый закоулок знают, если они попадут в руки людей Ромена, то окажутся для него бесценным источником информации. Сотник Джеро сегодня утром предложил казнить гарнизон, если они откажутся перейти под командование Волка. Одинцову эта идея пришлась не по вкусу. Убивать без малого сотню человек, только из соображений предосторожности это за гранью добра и зла… Серега не хотел себе такой кровавой славы.
– Я не хочу от вас скрывать самого главного. Той трагедии, что потрясла княжество. Георг Третий убит. Убит по приказу собственного сына. То, за что мы боролись и проливали свою кровь, втоптано в грязь. Ромен отказался от завоеваний последней кампании. Он приказал покинуть земли княжества Боркич и вернул их наследникам. Получается, что мы зря проливали кровь, что наши друзья и товарищи, оставшиеся навсегда в чужой земле, это никчемная жертва. Разве можно такое допустить?
И тут Серега немного приукрасил историю. Вернее, выдал будущее за свершившееся. Ромен пока еще не переигрывал итоги последней войны, но Лех Шустрик принес информацию, что такой план готовится в штабе отцеубийцы, так что его осуществление всего лишь вопрос времени.
Народ на площади возмущенно загудел. Одинцов усмехнулся про себя. Ему все-таки удалось переключить их внимание. Они уже не помнили о своих тревогах по случаю приезда нового хозяина, забыли об аресте своего сотника. Теперь их волновало только одно, вернее один, человек – Ромен Отцеубийца и его подлые планы.
– Мы можем долго говорить об этом и возмущаться. Но я не поддерживаю человека, для которого жизнь отца ничего не значит. Я покинул Красноград. Я пришел на свою землю и буду жить тут, устанавливая свои справедливые порядки. У вас два пути. Вы можете остаться со мной и помочь мне в моих начинаниях. Новый Вестлавт будет лишь блеклой тенью старого государства. Я не хочу жить в таком государстве. Я буду строить новое графство, которое унаследует лучшее от старого Вестлавта. Кто же не хочет помогать мне, может идти на все четыре стороны. Я никого не держу. Понимаю, что такое решение нельзя принять сразу. Даю время до завтрашнего утра. Думайте, воины.
Солдаты заговорили, обсуждая друг с другом услышанное.
Можно было, конечно, их тут же распустить, но Одинцов не хотел никаких лишних слухов. Остался последний вопрос, над которым нужно было рассеять мрак.
– Слушайте меня, солдаты, – привлек он их внимание. – Вы, вероятно, уже знаете, что вчера вечером по моему приказу был арестован сотник Ганц Лютц, и не понимаете, почему это произошло. Я хочу, чтобы вы знали. Ваш командир предавался пьянству и разврату. Но главное не в этом, он вместе со своими дружками похищал девушек из соседних деревень, насиловал их, держал под замком. Несколько девушек погибли. И это продолжалось долгое время. У вас наверняка есть семьи, матери и сестры. Хотели бы вы, чтобы какая-то паскуда поступила с ними, как Ганц Лютц с этими несчастными крестьянками? Я думаю, нет. Поэтому я приказал арестовать мерзавца. Он находится на моей земле. Где я – и закон, и суд, и палач. Поэтому я – граф Одинцов, известный вам по прозвищу Волк, повелеваю казнить Ганца Лютца немедленно. Казнь осуществить через повешение.
Толпа взорвалась восторженными криками.
У него получилось завоевать их доверие. Он внутренне ликовал, внешне сохраняя невозмутимость.
– Подготовить виселицу, – приказал он, обернувшись.
К казни все было готово. Сколачивать специальный помост они не стали. Перебросили веревку через перила балкона одного из домиков, закрепили надежно, проверили, скользит ли петля. Принесли табуретку. Только после этого на площадь вывели Ганца Лютца.
Его не предупредили, что ведут на казнь. Сильно помятый после ночных допросов, он шел, не ожидая ничего хорошего от прогулки, а когда увидел виселицу – силы покинули его.
Ганц Лютц упал в обморок.
"Одно дело – девок насильничать, другое – смерти в глаза смотреть", – подумал Сергей.
Они еще пожалели мерзавца. Ему предстояла легкая смерть. Кринаш предлагал отдать насильника деревенским. Его бы там так быстро не отпустили, долго бы душу отводили, прежде чем заживо на куски порвать. Но Серега отказался. Времени и так мало, чтобы еще с этой мразью возиться.
Лютца привели в сознание и поволокли к палачу. Эту роль на себя с радостью примерил Лодий. Он терпеть не мог мерзавцев, которые женщин насиловали или убивали. Сотника быстро поставили на табурет, поддержали, чтобы он не свалился раньше времени. Ноги Лютца подкашивались, лицо белое-белое, глаза расширились от ужаса. Он никак не мог поверить, что это с ним происходит.
Лодий проворно накинул петлю на шею Лютца, затянул потуже и без особых церемоний выбил табурет из-под ног насильника. Сотника изогнуло дугой, он захрипел, глаза выпучились, того и гляди лопнут от напряжения.
Толпа восторженно закричала, радуясь смерти мерзавца. У многих из них были личные причины ненавидеть Ганца Лютца.
Серега отвернулся. Он не хотел смотреть на чужие страдания.
Через несколько минут Бобер шепнул ему, что все закончилось.
– Завтра утром казните его подельников, только без шумихи, – тихо распорядился Серега.
Одинцов повернулся к толпе и закончил свою речь:
– Все, что я хотел сказать, я сказал. Теперь дело за вами. Я жду вашего решения.
На этих словах он развернулся и вошел в дом.
Первым, кого он увидел, это был Лех.
– Молодец, у тебя все получилось, – сказал Шустрик.
И только потом Одинцов заметил Айру. Она стояла на лестнице, и ее глаза лучились счастьем.
Глава 10. Волчий замок. Охота
Казнь Ганца Лютца произвела на людей впечатление. Скоро слухи о справедливом наказании насильника покинули стены замка и начали путешествие от деревни к деревне. Крестьяне рассказывали соседям о справедливом господине, занявшем замок старого графа Дерри. Вот же мерзкая была скотина. Но к такому народ уже давно привык, а добрый и справедливый господин хоть и даровал надежду на спокойную счастливую жизнь, но все же внушал опасения. Вдруг он такой же, как и все, только во вкус еще не вошел.
Маленькими группами мужики стали заглядывать в замок. Кто на подводе хлеба, да мяса, свежатинки привезет, кто вина да овощей, а кто и просто приходил предложить свои плотницкие услуги. Но все это был предлог, чтобы посмотреть на господина, да поговорить с солдатами, порасспрашивать у них, что там да как. Вскоре к постоянно трущимся во дворе замка деревенским все привыкли, и уже не обращали на них внимания.
Одинцов сперва напрягался, что на него как на диковинку заморскую ходят смотреть, но вскоре успокоился и занялся текущими делами, которые словно лавина обрушились на его голову, грозя погубить или свести с ума.
Первым делом надо было разобраться с гарнизонными. После его прочувствованной речи и показательной казни уйти из замка на вольные хлеба решили шестнадцать человек. Препятствовать им никто не стал. Вольному – воля. Ребята в основном из крестьянских. Их оторвали от земли и бросили в горнило войны, и все это время они сражались, помня о том, что оставили за спиной. Бедолаги не знали еще, что война просто так не отпускает. Они вернутся домой, но до конца дней своих будут помнить поля сражений и убитых товарищей, и, как ни странно, их будет тянуть назад к мечу и щиту. Кто-то начнет пить да жену поколачивать, кто-то и впрямь подастся в большой город и попытает счастья в наемниках, а кто-то закусит удила и будет гнуть спину на земле, растя детей и внуков, стараясь изгнать из памяти воинское прошлое.
С оставшимися гарнизонными тоже оказалось много мороки. Они потеряли сотника и трех офицеров, надо было срочно их заменить, чтобы подразделение не осталось без командиров. Одинцов посоветовался с Джеро и Кринашем, и вместе они решили назначить временно сотником Родима. И хотя их знакомство нельзя было назвать удачным, да и первое впечатление он произвел как пьяница и разгильдяй, но в последующие дни исправил положение. Более услужливого и исполнительного офицера они давно не видели. Ему удалось построить солдат, провести в их рядах разъяснительную работу. Кто что недопонял в словах Одинцова, все было разжевано по нескольку раз, чтобы никаких сомнений не оставалось, за кого теперь жизнь отдавать и кому служить верой и правдой. Они решили дать ему шанс. Если сорвется и завалит службу, тогда в рядовые поганой метлой. Если же справится, то честь ему и хвала.