Перстней было три, но поскольку ни Проныра, ни Коротышка понятия не имели об их истинной ценности, то они без сожалений отдали побрякушки Венцелину. Венцелин небрежно бросил перстни в седельную сумку, где уже позвякивало серебро покойного бека. В лагерь крестоносцев возвращались триумфаторами, но с чудовищной вестью. Вальтер Неимущий, выслушав рыцаря, только обреченно махнул рукой и выругался. После чего спохватился, возвел глаза к небу и прошептал почти беззвучно молитву.
– Виконт вернулся, – сказал он, поворачиваясь к Венцелину.
– Когда?
– Только что, – вздохнул Вальтер.
Виконт Гийом, в рваной одежонке с чужого плеча, сидел прямо на траве и жадно пил вино из кубка. Рядом прохаживался Петр Отшельник, чем-то сильно встревоженный. Знаменитый осел стоял в десяти шагах от хозяина и уныло пережевывал пучок травы, подарок какого-то доброхота. Картина была почти идиллической и никак не соответствовала переживаемому трагическому моменту. Вальтер коротко сообщил Петру и виконту сведения, привезенные Венцелином. Проповедник крякнул почти по-утиному и всплеснул руками. А виконт фыркнул в мокрые от вина усы. Как вскоре выяснилось, Шерпентье бежал из плена, куда угодил во время битвы, разразившейся у стен Ксериода. Гийом винил во всем Симона, который хватил лишку и решил потягаться с сельджуками в чистом поле. И поначалу им показалось, что они одержали победу, волна сельджуков, катившаяся на ощетинившихся копьями крестоносцев, вдруг рассыпалась в разные стороны и обратилась в бегство. Гийом и Симон лично возглавили преследование и уткнулись в новую сельджукскую лаву, втрое превосходившую по численности первую. Рыцари и сержанты, коих насчитывалось чуть более двух сотен, буквально утонули в турецком море. Виконта выбросили из седла, и в себя он пришел уже в плену, когда от десятитысячного отряда лотарингцев осталось кровавое месиво. Шерпентье имел счастье собственными глазами лицезреть бека Ильхана, толстого холеного турка с побитым оспой лицом. Тот заломил за несчастного де Мелена такой выкуп, что у виконта едва глаза на лоб не полезли. К счастью, Гийому удалось выскользнуть из лагеря, обменявшись одеждой с одним из рабов. Почти двое суток он блуждал по незнакомой местности, пока, наконец, не наткнулся на крестоносцев.
– Значит, силы у бека немалые? – спросил Венцелин.
– Двадцать пять тысяч, и все конные, – охотно подтвердил Гийом. – Правда далеко не все они в кольчугах, но мечи и копья есть у всех. И еще – кони их гораздо резвее наших и спастись от них бегством не удастся никому. Теперь я понял, Венцелин, почему ты согласился уступить цитадель несчастному Симону. Ксериод действительно стоит двадцати лошадей.
– За твою понятливость, виконт Гийом, я уступлю тебя коня, взятого из-под убитого сельджука, – усмехнулся Венцелин. – А о кольчуге и мече ты уж сам позаботься.
Шерпентье принял подарок с достоинством, но все-таки не удержался от слов благодарности в адрес щедрого саксонца.
– Так что мы будем делать? – спросил недовольный Вальтер.
– Надо уходить и уходить как можно быстрее, – посоветовал оживший Гийом. – К Цивитоту, а еще лучше – к Босфору, где нас ждут галеры друнгария Константина.
К сожалению, виконт запоздал с советом, сельджуки обрушились на затихший в предчувствии беды лагерь, словно ураган. Попытки рыцарей построить ополченцев в плотные ряды кончились провалом. Простолюдины просто не понимали команд, несущихся со всех сторон. Людей охватила паника, и они стали разбегаться, пытаясь спастись от летящих со всех сторон стрел. В этой кровавой сумятице крестоносцы потеряли более половины людей, и не были истреблены подчистую только потому, что сельджуки не рискнули преследовать бегущих в наступившей темноте. Венцелин успел вывести из-под удара и своих людей, и Петра Отшельника, которого пришлось пересадить на заводного коня. Впрочем, осел проповедника тоже уцелел в этом рукотворном аду и даже проявил несвойственную его собратьям резвость, поспешая за лошадьми.
Цивитот не оправдал надежд Петра Отшельника и его рыцарей. Крепость была взята сельджуками без больших усилий еще до того, как первые беглецы успели добраться до ее ворот. Участь укрывшихся здесь женщин и детей была ужасной, их отрубленные головы торжествующие сельджуки метали со стен прямо под ноги ополченцам вперемешку со стрелами и дротиками. Обезумевшая толпа ринулась прочь от Цивитота, а сзади ее уже подпирали основные силы бека Ильхана. Турки истребляли крестоносцев последовательно и методично, почти не подвергая себя риску. Они убивали отстающих, и ни на мгновения не оставляли своим вниманием тех, у кого еще имелись силы для бегства, атакуя их беспрерывно. Пытаясь хоть как-то им противостоять, Венцелин потерял до трети своего немногочисленного отряда. Прочие рыцари даже не пытались сопротивляться. Сбившись в кучу вокруг Петра, они тупо продвигались вперед, к Босфору на измученных конях, надеясь теперь только на помощь византийцев. К Босфору они вышли, но, к сожалению, в пяти милях от гавани. Византийские галеры уже спешили им на помощь, но турки оказались расторопнее. Осознав ситуацию, Венцелин предпринял последнюю героическую попытку остановить бегущую толпу. Ему это удалось, наверное, потому, что ополченцы, наконец, осознали – бежать некуда, впереди вода. Первым остановился кузнец Бланшар, вскинув над головой копье. Вокруг него стали собираться люди, сначала десятками, потом сотнями, скоро их собралось до пяти тысяч, измученных и отчаявшихся, но все-таки готовых дорого продать свои жизни. Первые пять рядов составляли копейщики, за их спинами прятались лучники. Левый фланг фаланги упирался в обрывистый берег довольно полноводного ручья, и за его судьбу можно было не опасаться. Зато правый фланг был практически открыт. Венцелин разместил здесь свой конный отряд, который насчитывал всего пятнадцать бойцов. Если турки затеют обход, то противостоять им практически некому. Правда, в пятистах шагах от фаланги, за высоким холмом прятались уцелевшие рыцари во главе с Петром Отшельником, но не было никакой надежды, что они придут на помощь пехотинцам. Венцелин подозвал бледного каноника Фрумольда:
– Скачи за холм и передай рыцарям, что Венцелин фон Рюстов ждет от них помощи. Как только первая лава сельджуков упрется в фалангу, пусть ударят им в бок.
– А если они не захотят? – испуганно спросил каноник.
– Тогда они сгорят в аду раньше, чем папа Урбан замолвит за них слово!
Сельджуки были настолько уверены в своем превосходстве над уже практически разбитым противником, что даже не пытались совершать обходных маневров. Турецкая лава катилась с горы, оглашая окрестности звериным рыком.
– Копейщики, стать на колено! – рявкнул Венцелин, и первые ряды резко ушли вниз, открывая лучникам обзор.
Туча злобных ос вылетела навстречу атакующим, вышибая из седел обезумевших от жажды крови наездников. На землю пали сотни сельджуков, но тысячи продолжали нестись во весь опор.
– Копейщики, встать, – скомандовал Венцелин.
Фаланга дрогнула, даже подалась назад, но удержалась на месте. Копья угрожающе выдвинулись вперед, навстречу грозно рокочущей лаве. Венцелин почти оглох от топота тысяч копыт, но продолжал кричать, стараясь вселить мужество в сердца своих товарищей.
Фрумольд достиг холма раньше, чем турецкая лава обрушилась на пешую фалангу. Слова Венцелина он даже не прокричал, а пролаял в растерянные лица рыцарей. Каноника распирала злоба – эти вооруженные до зубов люди прятались за холмом, пока их соратники по крестовому походу отдавали свои жизни во славу Господа. А потому к словам Венцелина он добавил еще и свои, куда более обидные для благородных мужей.
– Нас сомнут через мгновение, – процедил сквозь зубы виконт Гийом. – Я не хочу умирать, каноник.
– А разве не за смертью во славу Всевышнего ты пришел сюда, Шерпентье, – воскликнул Фрумольд, вскидывая меч над головой. – Рыцари и сержанты, для нас открылись ворота рая. Вперед! Мы будем первыми, кто увидит Христа.
Фрумольд развернул коня и ринулся в разгорающуюся битву. Следом за ним двинулся Вальтер Неимущий, опустив копье для последней в жизни атаки. Гийом Шерпентье скрипнул зубами, но не посмел отстать от своих товарищей. Рыцари, перестраиваясь на ходу, железной стеной понеслись на врага. Их удар во фланг сельджукам был неожиданным, а потому страшным. Турки уже почти разрубившие фалангу пополам, вдруг стали поворачивать коней. Их бегство было столь же стремительным, сколь и недавняя атака. Но преследовать их никто не стал, из опасения нарваться на засаду.
– Галеры! – вдруг закричал чудом уцелевший Бланшар. – Византийский флот на подходе!
Из шестидесятитысячного войска крестоносцев, еще совсем недавно высадившихся на берегу Босфора, уцелела едва ли десятая часть. Все остальные были либо убиты, либо взяты в плен и проданы в рабство. Стоявший на носу адмиральской галеры друнгарий Константин Котаколон обернулся к комиту архонтопулов Радомиру и произнес небрежно:
– Какая жалкая участь. Какая гримаса судьбы.
– Все там будем, – холодно заметил комит. – По крайней мере, пали они с честью. Мир их праху.
– Будем надеяться, что Господь позаботится о них, – примирительно заметил дука Мануил Вутумит. – Ведь они так стремились попасть в рай.
Глава 4. Константинополь.
Глебу де Руси крупно не повезло. Собственно, не повезло всем благородным шевалье, составлявшим свиту Гуго Вермондуа. Граф решил добраться до Константинополя первым, опередив Роберта Нормандского и Роберта Фландрского. Он даже послал Алексею Комнину хвастливое письмо, с требованием обеспечить пышную встречу. Но, увы, человек предполагает, а Бог располагает. Галеры, на которых французские крестоносцы плыли из Бари в Илирик, попали в жесточайший шторм. Многие суда пошли на дно, и на берег близ города Дураццо высадилась жалкая кучка людей, нуждавшихся в помощи и поддержке. Надо отдать должное правителю области Иоанну Комнину, племяннику императора, он проявил по отношению к попавшим в беду пилигримам редкостное великодушие. К сожалению, его гостеприимство не могло возместить Глебу потерю сержантов, которые ушли под воду вместе с галерами. Сам он спасся чудом, заодно вытащив из воды пажа Гвидо и знамя святого Петра, которое папа Урбан вручил графу Вермондуа в Риме, благословляя на святое дело. Сир Гуго счел спасение знамени счастливым предзнаменованием и поручил шевалье де Руси водрузить его над одной из башен Иерусалима. Сказать, что Глеб был тронут этим поручением благородного Гуго, значило сильно покривить против истины. Шевалье откровенно злился на легкомысленного брата короля, севшего в лужу в самом начале похода. И пусть эта лужа называлась Адриатическим морем, Глебу от этого легче не стало. Благородного Гуго Вермондуа вместе с его сильно поредевшей свитой и немногочисленным отрядом любезные византийцы препроводили в Константинополь, где брат французского короля попал в жесткие объятия хитроумного Алексей Комнина, решившего использовать несчастье, приключившееся с крестоносцами, в своих интересах. Он потребовал от графа Вермондуа, оказавшегося по сути пленником византийцев, принести ему вассальную присягу – оммаж. Со стороны императора это была ничем не прикрытая наглость, о чем Гуго со свойственной ему откровенностью заявил константинопольским чиновникам.
– Но ведь речь идет о землях империи, – ласково напомнил расходившемуся графу протовестиарий Михаил, приставленный Алексеем Комниным к оплошавшим французам. – Требование басилевса абсолютно законно.
– Если Сирия и Палестина принадлежат империи, то почему там распоряжаются сарацины? – не остался в долгу упрямый Гуго.
Протовестиарий, человек еще достаточно молодой, но успевший набрать вес не только в переносном смысле, сокрушенно всплеснул руками и даже изобразил что-то похожее на горчайшую обиду на своем круглом смугловатом лице. Михаил почти на голову уступал Гуго в росте, но отнюдь не в благородстве осанки. Глеб подозревал, что протовестиарий в глубине души презирает французов, считая их варварами, но отнюдь не спешил разочаровывать византийского чиновника. Беда в том, что графа Вермондуа не было денег, его казна покоилась на дне Адриатического моря, и Гуго ничего другого не оставалось, как пользоваться гостеприимством византийцев, которые в любой момент могли прекратить поставки продовольствия и обречь несчастных французов если не на голодную смерть, то, во всяком случае, на большие лишения в чужом и почти враждебном городе. Протовестиарий Михаил, во дворце которого поселили гостя, уже неоднократно намекал Гуго на это прискорбное обстоятельство. Под началом у графа Вермондуа, осталось всего две сотни рыцарей, большей частью безлошадных, три сотни сержантов и пятьсот пехотинцев, потерявших во время морской бури свое снаряжение. И всех этих людей нужно было кормить, одевать и обувать. Им следовало прикупить оружие, дабы они не выглядели ничтожествами в глазах высокомерных византийцев. Благородный Гуго рассчитывал на прибытие подкреплений, но прошел слух, что герцоги Нормандский и Фландрский решили перезимовать в Италии и собирались отправиться в путь только весной. За эти месяцы у Вермондуа и его людей были все шансы протянуть ноги на чужой негостеприимной земле.
– Мне нужны деньги, Лузарш, – заявил Гуго, нервно прохаживаясь по отделанным мрамором покоям. Протовестиарий Михаил, судя по всему, был далеко не бедным человеком. Во всяком случае, его усадьба, включавшая в себя кроме трех роскошных зданий еще и с десяток подсобных помещений, раскинулась едва ли не на целый квартал. Помещений здесь хватило бы на добрую сотню рыцарей, но скуповатый византиец поселил у себя только самого графа и десять самых близких к нему людей. Всех остальных французов разместили частью в казарме, а частью вообще вне стен города на отдаленных усадьбах. Обиженные на судьбу рыцари глухо роптали и требовали от Вермондуа действий. Прибегать к силе в столь стесненных обстоятельствах было бы безумием. Византийцы просто перебили бы крестоносцев, сославшись на их дурное поведение.
– Так подскажи мне, где их взять, Гуго, – криво усмехнулся Глеб, с неодобрением глядя на своего сюзерена. Графу Вермондуа уже исполнилось тридцать шесть лет. Это был рослый шатен с карими глазами, далеко не глупый, но так и не избавившийся от легкомыслия, свойственного ему с юных лет.
– Ты единственный из моих шевалье знаешь греческий язык, – напомнил Глебу граф. – Есть же в этой дыре ростовщики.
– Эта дыра, как ты выражаешься, раз в двадцать пять больше Парижа, – вздохнул шевалье. – Ростовщики здесь, конечно, есть, но они потребую немалые проценты.
Граф Вермондуа был человеком небогатым, свои земли он обрел в качестве приданного жены, однако получаемых с них доходов вряд ли хватит на содержание крестоносного войска, не говоря уже о процентах, которые придется платить ростовщикам.
– Мы расплатимся с ростовщиками взятой у сарацинов добычей, – бодро заявил Гуго.
– Боюсь, что сделать это будет непросто, – возразил Глеб. – Тебе, надо полагать, ведомо, чем завершился поход Петра Отшельника в земли Румийского султаната.
– Да какое мне дело до оборванцев, – махнул рукой Гуго. – Ничего другого я от них и не ждал.
– В таком случае, принеси оммаж императору и попроси денег у своего нового сюзерена, – предложил Глеб.
– По-твоему, я сам бы до этого не додумался? – насмешливо глянул на шевалье граф. – Под этот оммаж я хочу сорвать с византийцев большой куш.
– Так в чем же дело? – удивился Глеб.
– А в том, что византийцам отлично известно, в каком незавидном положении я нахожусь, и они предлагают мне сущую безделицу. Нет, шевалье, уж если приносить присягу императору, то за очень богатые дары. Я ведь здесь первый. И от того, принесу ли я оммаж, будет зависеть поведение всех других графов и баронов. Алексей Комнин не настолько глуп, чтобы этого не понимать. Наш гостеприимный басилевс не хочет допускать чужаков на эти богатые золотом и серебром земли, не заручившись их лояльностью. По-своему, император, конечно, прав. Он едва ли не последний христианский государь Востока, и без его поддержки нам вряд ли удастся утвердиться в Сирии и Палестине.
Рассуждал Гуго Вермондуа здраво, когда дело шло об императоре Алексее Комнине, но вот его претензии в отношении шевалье де Лузарша следовало признать чрезмерными. В конце концов, Глеб никогда раньше не бывал в Константинополе, и у него здесь нет ни друзей, ни знакомых.
– Так найди, Лузарш! – воскликнул Вермондуа. – Мне ведь немного надо. Всего каких-нибудь триста марок золотом. Обещаю, что первый же замок, захваченный мною на этих землях, будет твоим.
– Триста марок золотом! – ахнул Глеб. – Ты шутишь, Гуго?! Где я найду тебе такого щедрого кредитора.
– В бане, – зло прошипел граф Вермондуа. – Говорят, что именно в константинопольских банях заключаются самые удачные сделки.
Глебу ничего другого не оставалось, как отправиться именно туда, куда послал его благородный Гуго. Константинопольские бани, были даже роскошнее римских, где шевалье де Руси тоже сподобился побывать. Пажу Гвидо, которого Глеб произвел в оруженосцы просто от безысходности, они показались райскими кущами. Да и чего ждать от паренька, всю свою недолгую жизнь, прожившую в захолустье и никуда прежде кроме города Реймса не выезжавшего. Но по сравнению со столицей Византийской империи Реймс был всего лишь большой деревней. Пока шевалье шел от дворца Михаила до Анастасьевых бань, его верный оруженосец насчитал пять величественных храмов, десять дворцов с великолепными садами и множество общественных зданий, назначения которых французы не всегда понимали. Конечно, в этом квартале, расположенном неподалеку от императорского дворца проживала по преимуществу знать, но это вовсе не означало, что прочие византийские кварталы были застроены хижинами. Сколько в этом городе было народу, Глеб даже и не пытался подсчитывать. Ему хватало и того, что приходилось буквально расталкивать плечами зевак, праздно шатающихся по мощеным улицам. Но более всего ему досаждали торговцы, без труда опознавшие чужака и почему-то вообразившее, что его мошна буквально лопается от золота. А между тем Глебу пришлось отдать едва ли не последние деньги, чтобы они с Гвидо смогли наслаждаться удобствами и красотою заведения, предназначенного для омовения людских тел. Французы хоть и не сразу, но отыскали удобное местечко у подножья красивой мраморной статуи, изображающей то ли амура, то ли ангела.
– Парку маловато, – неожиданно услышал шевалье за спиной чей-то огорченный голос.
– Да уж, с нашими банями не сравнишь, – согласился с ним голос другой.