– И что? Тебе никогда не хотелось согрешить с какой-нибудь женщиной? – с любопытством уточнила она.
– Нет.
– Правда? – лукаво прищурилась собеседница и стала танцевать.
– Ты что? Хочешь меня совратить?
– О нет, мой святой инквизитор, я лишь танцую для вас!
– А жаль! – вздохнул ваш покорный слуга.
– В своих поступках виноваты лишь мы сами, – хитро подмигнула она. – Спокойной ночи, святой отец.
Как волку и газели, нам не суждено было быть вместе, но я готов был сделать вызов судьбе. Каждая минута, проведенная с ней, – чудо. С каждым мгновением я понимал, что всё больше и больше хочу это милое существо. А ещё ваш покорный слуга понимал, что влюбился на старость лет, как неопытный юнец. А любовь – очень коварное чувство, она забирает ум у тех, у кого он есть, и даёт тем, у кого того нет. Мой конец был близок.
– Доброе утро, святой отец. У вас уставший, не выспавшийся вид. Всю ночь молились?
– Увы, дочь моя я лишь наблюдал, как молился мой брат с одной заблудшей душой. Они так страстно и рьяно пели псалмы! Что мне пришлось засвидетельствовать своё почтение.
– Надеюсь, их не хватил удар от счастья?
– О нет, но брат мой от восторга потерял голос и, думаю, ближайшие месяца три петь не будет.
– Думаю, некоторым вашим братьям следует беречь свой голос, петь только в церкви и, опасаясь сквозняков, оставлять в замочной скважине ключ.
– О миледи, если б сквозняк пользовался скважинами, то подхватил бы ревматизм!
– Не думаю, что он ему грозит.
– А если бы грозил, вы бы вылечили?
– Увы, я лишь набожная графиня, а не искусный лекарь.
Кара это или благословение? Не знаю. Но за встречу с ней благодарю лишь Бога. Вечерами в гостиной я рассказывал древнегреческие мифы. Она слушала с загадочной улыбкой, словно уже знала, чем те кончатся. Иногда казалось, что мы две половинки одного целого, как в тех чудных легендах, когда боги разделили всех на две части и обрекли людей на вечные скитания и поиски того другого. Забавно, но мы родились с нею в один день, прожили в чём-то одинаковую жизнь. Во многих чертах мы были настолько похожи, что становилось иногда просто страшно. Нас даже мысли посещали порою одни и те же, а чтобы понять друг друга требовалось лишь взгляда.
Однажды Тахо пришла ко мне и сказала, что хотела бы съездить проведать родных. Какое-то недоброе предчувствие кольнуло сердце, я не в праве был её задерживать, однако предупредил, что, если хоть одна наша тайна станет кому-то известна, сожгу на костре, и посоветовал отправляться так, чтобы никто не мог проследить и разоблачить юную графиню.
Напарница поступила, как я ей приказал. Покинула Мадрид той же ночью. Но, уезжая, прихватила с собой и моё сердце. После неё стало пусто и холодно, а ночи длинные жестокие. Тахо снилась мне ночью, мерещилась наяву. Сколько раз я клял себя за то, что отпустил! Цыганочка не указала, куда и насколько поехала. Может, хотела сбежать? Могли красавицу спалить и на костре. Время шло, и вместе с ним от тревоги сходил с ума и ваш инквизитор. Увижу ли её ещё раз!
Окончательно потеряв покой, я вспомнил свою любимую забаву и решил ещё раз попробовать.
В глухой деревеньке никто не ждал нового священника. Старый недавно умер и предположить, что весть об этом так быстро долетит, куда надо, было просто невозможно. Как всегда ваш покорный слуга задержался на улице подольше, чтобы прихожане рассмотрели лучше.
С каким нетерпением я ожидал исповеди! И вот свершилось. Скрипнула дверца, и робкий голос прошептал:
– Простите меня, святой отец, ибо я согрешила.
– Я слушаю.
– Я знаю, это может показаться глупо, опрометчиво, но данное чувство зародилось у меня уже давно, с первой нашей встречи. Я знаю, что оно грешно, и даже малейшая мысль об этом – святотатство, но, увы, ничего не могу с собой поделать. Я не ем, не сплю, только думаю о вас и хочу всегда быть с вами. Простите меня святой отец, но я вас люблю.
– И? – подпрыгнул я от радости, предвкушая что-то интересное.
– Что и? Всё! – раздался за решёткой обиженный простуженный голос.
И мои нервы сдали. После всей грязи, пошлости, разврата, это детское признание заставило меня биться в истерике от неудержимого хохота.
– Что здесь смешного?! Что здесь смешного я тебя спрашиваю?! Ответь мне, святой инквизитор? – гневно отдёрнулась шторка и на пороге стояла она, простуженная, осипшая, но так горячо любимая! Я протянул к ней руки, но она гневно отдёрнула их и выскочила прочь.
А вечером к ней на исповедь поплёлся я. Теперь была очередь Тахо успокаивать меня как ребёнка, гладить и ласкать. И подобно мне она не воспользовалась моей слабостью, а жаль!
Наступила ночь. Потрескивал камин, и довольный словно кот, объевшийся сметаны, я возлежал на кровати, пристроив свою голову на коленях сидящей цыганочки, и, наслаждаясь теплотой и её ласковым и осторожным копошением в моих волосах, хотелось заурчать от блаженства.
– Я никогда не говорила первой "люблю", – озабоченно произнесла вдруг она. – Скажи, ты, правда, любишь меня? Правда, не ответил утвердительно только потому, что нуждаешься в хорошей шпионке?
Конечно же, я её любил! Сколько раз я метался ночью по кровати, сколько раз грыз свою душу влюблённостью! Я был старше, но влюбился в неё как молодой пылкий юноша, словно и не было прожитых лет! Как часто я говорил себе, что стар и не нужен ей, такой молодой и красивой, что тешу себя напрасными надеждами! И вот я ошибся! Поэтому с нежностью и лаской произнёс:
– Я всегда говорю только правду, за исключением тех случаев, когда льщу по долгу службы.
– У тебя странный дар, – вдруг улыбнулась она. – Ты умеешь управлять людьми, вить из них верёвки, но свой талант ты бы мог применить по-другому, на благо. Мог бы стать послом, советником.
– Я тщеславен от рождения.
– Почему не борешься с этим?
– Не хочу. Ещё я самоуверен, знаю себе цену и умею добиваться чего хочу. Не передумала меня любить?
– Нет. Это не мне решать.
– Ты любишь порочного человека, который хочет с тобой согрешить и толкает на грех тебя, – прошептал я, уже не в силах оторвать взгляд от её упругой молодой груди, затянутой в корсаж.
– Может так надо? – спокойно посмотрела она мне в глаза, доверчиво и с любовью.
– Что? – не понял я.
– То, что случилось со мной, – повторила она, впервые не отводя взгляд. – Может, всё, что происходит со мной и должно быть?
Я смотрел в её глаза и думал, как они прекрасны.
– Может, всё уже записано там. Ты, я, наш разговор, твоё тщеславие, моя бедность. Твой дар управлять людьми, мой – вызывать страсть. Я грешница, Кристиан, но, может, всё так и должно быть?
И впервые в жизни я не смог ответить на вопрос и отвёл глаза.
– У тебя странные руки, – улыбнулась она, рассматривая мою ладонь. – Но линия жизни такая короткая! А у меня длинная, я не могу без тебя. Я хочу, чтоб ты жил!
– Ты что? Гадаешь?
– Нет. Если б ты знал, что я только ни делала, чтобы удержать себя от этого. Это грех. Я не хочу знать нашу судьбу, но на сердце так больно и тревожно. Все приметы говорят, что мы расстанемся. Я не хочу слушать ветер, не хочу верить разуму, своему нутру.
– О чём ты говоришь? – приподнялся я на локте.
– Кристиан, я должна тебе кое в чём признаться, – тихо прошептала Тахо, заглядывая в глаза, – дело в том, что я ведьма.
– Что?
– Я ведьма.
– И я держу сейчас на руках настоящую ведьму? – усмехнулся я, притягивая и сажая её к себе на колени.
В её глазах отражалась вечность.
– Да, мой инквизитор.
– И ты меня околдовала? – всё еще пытаясь шутить, спросил я, но она оставалась серьёзной.
– Нет. Я никогда в жизни этого не делала. Это грех, но и вы не так понимаете значение, само название.
Постепенно до меня стал доходить смысл её слов и осознание того, что та не шутит.
– "Ведьма" от слова "ведать, знать". Она… Что такое? На тебе лица нет! Ты сожжёшь меня? Да?
– Что?! Как ты можешь такое предположить?!
– Но я
– Ты никакая не ведьма! – упрямо решил я, убеждая уже столько не себя, сколько её. – Просто ты устала, устала быть в напряжении, боишься за меня. У каждой женщины те же тревоги, те же заботы. Господи! Да в конце концов я тоже боюсь потерять тебя, меня тоже мучают глупые предрассудки, приметы и прочее! И что?! Я тоже ведьмак?!
– А вдруг
– ТАК! ТЫ – НЕ ВЕДЬМА! Я ИНКВИЗИТОР, Я ЗНАЮ!!! Кстати, почему ты меня так называешь?
– Мне нравится. Тебе неприятно?
– Нет, – признался я, целуя её. Мне, как ни странно, тоже нравилось быть "её инквизитором". Только она, моя родная, моя милая, моя любимая, могла так произносить.
– Люби меня, мой инквизитор, – вдруг прошептала она, робко берясь за шнуровку корсажа, и я впервые нарушил свой обет.
А, проснувшись наутро, испугался. Испугался за себя, за неё. Что с нами будет? Теперь и меня могут прижать к стенке! И где обоим скрыться? Находясь рядом, Тахо в любую минуту могла оказаться в опасности. Смертельной. Но при одном лишь взгляде на беззаботно спавшее рядом чудо все страхи и опасения отошли на второй план. Улыбнувшись, я поцеловал золотистое плечико и осторожно, чтобы не разбудить, встал.
Вдруг дверь открылась и вошел широкоплечий черноволосый детина с огромным мешком за плечами. Увидев меня, тот ухмыльнулся:
– Она всегда умела добиться своего, не правда ли святой отец?
– А что собственно вы тут делаете? – опомнился опешивший инквизитор.
– Да вроде бы живу. Это мой дом.
– А?
– Да я уже понял, что вы меня не ждали, – добродушно засмеялся он, похлопывая по плечу. – Она, кстати, тоже. Я вернулся на день раньше. Но не волнуйтесь вы так! Для нас обоих выгодно молчать. Не хочу, чтобы на добродетели козочки появилось пятно.
Козочки? Козочки?! Козочки?!!! Ишь, ты, какой заботливый, козёл!
Я отчётливо ощутил, как из чешущегося лба вылазят огромные ветвистые оленьи рога. Старый дурак! А я ещё надеялся, что нужен ей!
– Но выйдем, а то ещё разбудим её, – заговорчески произнёс хозяин.
– Минуту я только оденусь.
– Хорошо, – пожал собеседник плечами и вышел.
Сказать, что я был зол, значит, ничего не сказать. Впервые в жизни почувствовал себя оленем! Козочка! Это ж надо! Когда меня нет её обслуживает этот добродушный малый, а когда я… Ну, козочка! Только те, кто хоть раз в жизни побывал такой же венценосной особой, поймут злобного инквизитора.
Быстро одевшись, я швырнул на стол мешочек золотых монет и записку: "Если бы каждый любовник платил тебе, ты бы не жила в хибаре и не танцевала на улице".
Во дворе, сидя на брёвнышке, меня ждал крепыш.
– Вино будешь? – благодушно предложил он.
– Нет! – рявкнул я.
– А жаль, – философски произнёс тот. – Ты куда?
– Уезжаю.
– Что передать Тахорине? Где ей вас искать?
– Я всё написал.
– Может, всё-таки позавтракаете с нами?
– Нет.
– Ну, тогда счастливого пути.
– Счастливо оставаться, – ядовито фыркнул я и поспешил прочь.
Дома Эскель, Паскаль, Руно и Бруно играли в карты.
– Собираемся! – взревел я, хлопнув дверью.
Слуги изумлённым взглядом провели пронёсшегося мимо свирепого хозяина и, философски пожав плечами, стали молча снаряжаться в дорогу. А я бушевал. Ещё бы! Ведь господин инквизитор не мог ввязаться в драку, не мог набить морду радушному дружку, не мог оспорить её, так как официально он не числился даже мужчиной!
Любовь зла. Хоть она и даёт мозги тем, у кого их нет, но забирает у тех, у кого они есть. А в сорок три вдвойне! Чем старше мы становимся, тем хуже переносим любовь! Поверил бы я тому, что это был её двоюродный брат? Вряд ли. А так как Тахо была достойным противником, то не пыталась даже оправдаться. Лишь через два месяца узнал я от того самого кузена сию страшную тайну. Бедняга так тогда и не понял, чем мне не угодил, ведь от души старался произвести хорошее впечатление на возлюбленного сестрёнки. Но мои извинения будут потом, а тогда я всё рвал и метал.
Тигрица не простила мне той злосчастной записки и разозлилась тоже. В тот же вечер, остановившись в таверне, за ужином я увидел её. Королева танцевала. Потом взвизгнула скрипка и цыганочка взметнулась на соседний стол. Тварь!
Впервые в жизни я хотел разорвать на мелкие кусочки того возбуждённого клиента, а потом задушить её, как котёнка!
Но вот вихрь кончился, и хозяин разбитого ужина, расплачиваясь, спросил:
– А красавица всем может доставить удовольствие?
– Всем, господин, – промурлыкала танцовщица, даже не глядя в мою сторону.
– И священнику? – удивился тот.
– Святому отцу, – повернулась искусительница, наконец, ко мне, – чужды земные наслаждения и плотские удовольствия. Ему нужны духовные, а посему, – она лукаво улыбнулась и, томно послав воздушный поцелуй, под дружный хохот победоносно соскочила со стола.
Я спрятал под стол перстень. Да, здесь не знают свирепого инквизитора. Непуганые идиоты! Ночью же я выехал и помчался дальше.
В следующий постоялый двор мы прибыли к обеду. Оставив всё слугам, я пошёл сразу поесть. Внизу было пусто. Только на столе, к моему удивлению и неожиданности, сидела Тахо и как ни в чём не бывала грызла яблоко.
– Если кому из нас и суждено злиться, так это мне, – спокойно заметила она, хрустя фруктом.
– Почему ты думаешь, что я злюсь?
– Ну, исходя из моих предположений, у кого-то выдалось не совсем приятное утро.
– Утро, – подчеркнул я, – мне доставило больше радости, чем ночь.
Фыркнув, как кошка, Тахо запустила в меня огрызком. Война.
Я знал, такого она не простит, а в бою отступать не будет. Это достойный и опасный противник. Как глупо. Как не вовремя затеяли мы ссору. А теперь – войну.
И началось. Куда бы я ни пошёл, куда бы ни смотрел, везде была Тахо. Жгучая, горячая, соблазнительная. Она дразнила и манила меня, но с завидным постоянством напоминала о рясе, заставляя ревновать и трястись от бешеной злобы. С лёгкостью мастера нащупывала та нужную струнку, заводя с пол-оборота. Она играла на моих нервах как на гитаре. А по вечерам, скорчившись от боли в животе и дикого желания, я катался по кровати, злобно шепча: "Я убью тебя, ведьма, убью!"
Насколько господин инквизитор был осмотрителен и осторожен, настолько влюблённый священник был глуп и импульсивен. Я убегал от неё, потом ловил, срывал с себя рясу и снова надевал. Но та по-прежнему дразнила и упрямо игнорировала. Сны не приходили. Была лишь она. И, кусая одеяло в бешеной злобе, вновь твердил: "Я убью тебя, ведьма, убью!" По утрам, спасаясь от неё, уезжая в другое место, а по вечерам ёрзая на стуле в таверне со страхом в сердце, что она заблудилась и не нашла или вдруг передумала, ожидал её.
И снова надрывно и протяжно заиграла до боли знакомая скрипка, и, как всегда, как и в первую нашу встречу, красавица, томно переступая, с взглядом хищника, пошла к столам. И опять что-то неукротимое, дикое, опасное. Подойдя ко мне, она остановилось, пристально уставившись в глубь капюшона. Я знал, что, даже с закрытыми глазами Тахо всегда безошибочно узнает своего инквизитора, и уже на входе в помещение та вычислила меня, ещё не взглянув. Сейчас она, как обычно, раздразнив и возбудив, мстительно метнётся на соседний стол.
В горячих глазах заплясали огоньки. Плохая примета. Слишком хорошо изучил я её за все наши одиннадцать месяцев. Выгнув спину, искусительница томно потянулась, ни на секунду не отрывая глаз от разреза капюшона. Потом красивые губы изогнулись в коварной улыбке хищницы, и тигрица щёлкнула пальцами.
В следующую секунду вместе с грянувшей музыкой взлетела и она и, оказавшись, как ни странно, на моём столе, стала неистово отстукивать ритм, обдавая горячим ураганом своего танца. И, задыхаясь от счастья, я, улыбаясь, откинулся на спинку стула, с упоением созерцая до боли знакомый, мой самый любимый танец.
Вот строптиво взвизгнула скрипка, и я вовремя поддержал капюшон. Я выучил эту мелодию до последнего аккорда. А она, как и в первый раз, спокойно присела так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и, протянув руку, сказала:
– Плати.
– За что? – спокойно спросил я, как и тогда. – За мой разбитый ужин?
Подавив улыбку, она проследила мой взгляд, обращённый к неизменной разбитой миске салата и раздавленному всегдашнему жаркое, и спокойно заметила:
– А ты всё так и питаешься этой дрянью.
– По твоей милости я остался голодным.
– Я спасла твой желудок от местной отравы. Сказал бы лучше спасибо.
– В голодном теле благодарность не живёт. И кто заплатит мне за несостоявшийся ужин?
– Ты мужчина, ты заказал, ты и плати.
– Твоё место на костре, ведьма!
– Твоё тоже, – улыбнулась она, приближаясь к губам. – Ведь каждой твари по паре.
Я не остался ночевать, а тут же отправился в дорогу.
На следующий день нам не попалась по дороге ни одна гостиница. К счастью вечером повстречался цыганский табор, и перспектива ночевать впятером в диком лесу отпала. То, что цыгане потенциальные кандидаты на костёр, особо не беспокоило переодетого в бедного дворянина инквизитора. Мадрид ещё далеко, а народ здесь дальше своего забора ничего не видит.
– Будьте моими гостями, – улыбнулся цыганский барон.
– Будем, – охотно кивнула наша пятёрка. Воровать у нас нечего, а ночь предвещает быть оживленной. К тому же в песнях и пляске я, может быть, отвлекусь от своих мыслей и забуду Тахо хоть на время.
Цыгане весёлый народец, а наш барон оказался славным гостеприимным человеком, что большая редкость среди моего окружения. Мы мгновенно подружились, если таковым словом можно назвать моё хрупкое расположение к людям. Уже через час, напившись и наевшись, мы откинулись на спину и стали спорить о жизни. На сытый желудок это очень приятное и полезное занятие, к тому же оно даёт выход накопившейся за день агрессии.
Неизвестно, какими тропками, но наш разговор зашёл о музыке и танце. Хозяин вдруг сказал, что его племянница – лучшая в мире танцовщица. Да, я был зол на Тахо, но признать другую лучше, увы, не захотел. Пусть та и тварь, но лучше неё никто не танцует. Барон не выдержал, вскочил, стал активно доказывать своё, но я был непоколебим. Тогда тот не выдержал, крикнул своим цыганам:
– Позовите мою племянницу! – потом, повернувшись ко мне, упрямо зашептал: – Она чудесно танцует, вам надо видеть! У неё талант от бога!
Я раздражённо кивнул, но снова вспомнилась Тахо. Плохо. Только её мне сейчас не хватало! А ведь всё так хорошо начиналось.
Вдруг привычно захныкала бессовестная скрипка, и появилась она.
– Здравствуй, пиковый валетик, – улыбнулась роковая графиня ЭнолиЄ.
– Хороша, а? – толкнул в бок онемевшего инквизитора гордый дядя. – Моя племянница!
Так произошло знакомство с ещё одним её родственником со стороны отца. А ночью, когда все уснули, я пробрался к заветной повозке.
– Пришёл, – засмеялась она. – А я тебя ждала.
– Что ты со мной делаешь?
– Я? Это ты себя истязаешь.
– Тахо, выйди, надо поговорить.
– Нет.
– Нет?
– Нет, – повторила она. – Тебе другое надо. Если б ты хотел поговорить, то не просил бы выйти, мы и так разговариваем.