Закончив все свои секретные приготовления к предстоящей встрече с ночниками, искусник, как белка, взобрался на дерево и привязал между сухих верхних ветвей гамак из одеяла. Тщательно проверил его на прочность, удобно устроился в полусидячем положении и принялся доставать свои сильно поредевшие флаконы.
А потом по очереди глотал усиленные зелья зрения, слуха, обоняния и бодрости. Сегодня на нем была ответственность за жизни почти сотни людей, если считать детей и связанных пленников.
Ночь как-то незаметно посветлела, расцвела бледными, словно выцветшими красками, наполнилась запахами и звуками, принося ощущение тесноты и духоты. Инквар как будто оказался во дворе большой харчевни в самый бойкий, предобеденный час или на рыночной площади большого города в праздничный день и почти задыхался от окружившего его гвалта.
Он даже вспотел, пытаясь выделить из этой какофонии звуков шелест травы под копытами приближающихся врагов. Они непременно должны были быть, просто не могли не появиться, судя по всем его приметам и расчетам. И если не сейчас, то немного позднее, когда получат отчеты своих осведомителей и найдут в степи путь, по которому прошел обоз. И эта весьма непростая для обычных людей задачка, как ни печально, ничуть не сложна для черных искусников.
Инквар ни на миг не сомневался, что у напавших на них ночников на наконечники стрел и болтов было нанесено то самое зелье, каким торговцы метят ценные товары и пользуется он сам. И сейчас в поисковом амулете черного искусника, помогавшего бандитам готовить засаду на обоз, горит не менее пяти ярких искр, точно указывающих, куда Кержан увел свои повозки. А как только ночники приблизятся к обозу, так в том амулете появится и тонкая полоса растянутой Инкваром сторожевой нити. Его тайное послание чужаку, сообщение признанного мастера равному по силе собрату.
Один из тех знаков, значение которых настрого запрещено пояснять непосвященным, и одновременно последнее предупреждение, после которого черный собрат может только отступить или принять смертельный бой.
ГЛАВА 29
- Ну и где они? - почти рычал Исмер, горящим яростью взглядом пронзая стоящих напротив ищеек.
- Ушли, - инстинктивно втянув голову в плечи, безнадежно выдохнул старший. - Шептуны говорят, обоз не остановился даже на минуту. И ничего не купили, только взяли у трактирщика шесть копченых окороков и два бочонка сыра.
- Но как? Они же не останавливались? - язвительно протянул атаман, медленно опуская руку с зажатым в ней кинжалом.
- Первая повозка свернула к трактиру, - зачастил Ютен, - всё быстро закупили и догнали обоз. Он катил медленно, все думали, выбирает постоялый двор.
- Значит, все просчитали заранее, - тихо и равнодушно произнес сидящий в кресле мужчина в жгуче-черном костюме, какие носили только искусники и алхимики, оказавшиеся в рабстве у баронов, правителей городов, или бандитов. - Выходит, Кержан все-таки жив.
- Жив, - осторожно подтвердил Ютен. - Его видели двое стукачей. Сидел в своей повозке впереди обоза, и собаки рядом лежали.
- Урроды, - рыкнул Исмер, повернулся к столу и, схватив кружку с вином, махом заглотил почти половину крепленого пойла.
Ищейки тенями метнулись к двери и исчезли, провожаемые презрительным взглядом мужчины в черном.
- Ну и что ты скажешь? - резко обернулся к нему атаман.
- Я не предлагаю планов, - сухо произнес тот свою коронную фразу. - И тебе это отлично известно.
- План простой, догоняем и нападаем, - отмахнулся бандит. - Скажи другое - ты их найдешь?
- Попытаюсь.
- И это все?
- А тебе мало? Другие и этого не могут. Ночью, в степи, найти, в какую сторону ушел обоз, защищенный сильнейшими амулетами и зельями… Ты же сам видел, как они разом положили три десятка твоих лучших людей.
- Не режь по живому, а то!..
- Что "а то"? Бросишь в меня кинжал? А как потом будешь разговаривать с бароном?
- Да провалился бы он в преисподнюю, кровопийца проклятый! Из-за него почти полбанды потерял! И выгоды никакой! Все ведь знают: связываться с обозниками себе дороже! Или вы не слыхали, что они теперь с наемниками кашу варят?
- Ничего особого, они всегда были в одном хомуте, - так же безучастно обронил алхимик. - Но я в эти дела не лезу. Лучше решай, как поступишь, а то устал я сегодня, поспать бы.
И он откровенно зевнул.
- Ну уж нет, - обозлился главарь. - Спать будешь потом, твоя помощь мне слишком дорого обходится. Одевайся, едем. Если найдешь обоз, посмотрю на месте, откуда ударить. Если ты не забыл, у них половина раненых, а у меня все здоровые и отдохнувшие. Да и сюрпризец я для Кержана приготовил, должен сработать.
Исмер схватил куртку и выскочил из комнаты, хлопнув дверью, и черный искусник презрительно фыркнул ему вслед.
- С такими замечательными планами ты всенепременно победишь, - сорвалась с его губ неслышная насмешка, затем он неторопливо встал, надел плащ, аккуратно поднял капюшон, прихватил усиленный стальными заклепками кожаный саквояж и размеренной походкой вышел в ночь.
Гроза подошла слишком близко, порывы ветра стали резкими и непрерывными и несли с собой запах прибитой пыли и сырости. А еще прохладу, но Инквар, казалось, ничего этого не замечал. Его сгорбленная фигура, склонившая голову над амулетом, со стороны казалась в моменты синеватых всполохов гулявшей по степи грозы огромной, темной, хищной птицей, примостившейся на ночлег в сухих сучьях.
И все же искусник замечал каждую молнию и слышал все до единого раскаты грома, но старательно отсекал их от остальных, не столь громких, зато намного более важных звуков и ощущений. Он одновременно проклинал так не вовремя налетевшую грозу и в глубине души робко надеялся на ее помощь. Может, бандиты не решатся гоняться за обозом в такую ненастную ночь. Или хотя бы вспомнят, что тех, кто предупрежден об опасности, не так-то просто снова застать врасплох.
Обоз к этому времени уже притих, даже лошади, слышавшие приближающееся ненастье и опасливо вздрагивавшие от каждого близкого раската, вели себя тише обычного. Не спали только мужчины, имеющие силы держать в руках оружие. Ожидали, сами не зная чего, в полной темноте, вожак лично проследил, как залили водой жидкий костерок, на котором кипятили чай для желающих. И только отзвуки грозы, понемногу обходящей обоз с юга, нарушали мглу и тишину южной ночи.
Кержан тоже молча сидел на своей повозке, приглядывая за бродящими между повозками псами и изредка доставая выданный ему искусником камень.
- Пока он не засветится - оружие не поднимайте, - загадочно сказал Инквар и повторил: - Запомни, это очень важно. Я потом все объясню.
Как хорошо, в который раз похвалил себя вожак, что когда-то, теперь уже кажется, чуть ли не пару лун назад, он не отказал искуснику, взял в обоз. Ведь еще там, в далеком теперь западном приморском городке, Кержан почувствовал, как непрост одетый в ветхий зипунок, постоянно заискивающе улыбающийся старичок, от которого исходило колющее кончики пальцев ощущение присутствия кучи мощных амулетов. Большей даже, чем у везшего партию товара Гарвеля.
Кержан в те дни нарочно заставлял деда чистить овощи и мыть котел и все ждал, когда же тот выдаст себя, поморщится, черпая простую похлебку или скобля закопченные котлы. А старик, как назло, вел себя очень естественно, и хотя работал неторопливо, зато качественно. Овощи после него не нужно было проверять и перемывать, а котелки и сковорода блестели безукоризненно. И только один раз, когда они смотрели на встающее за рекой зарево пожара, вожак случайно рассмотрел зло прищуренные глаза и добела стиснутые от ненависти губы деда. Тогда и понял - это свой, единомышленник, тот, кто в схватке никогда не ударит в спину. Ну а амулеты, вполне возможно, перевозит по чьей-то просьбе, чем только люди не подрабатывают.
Тихо и дружно заворчали псы, и Кержан сразу вынырнул из пучины воспоминаний. Поспешно достал заветный камень, глянул.
Ничего. Темен, как простой булыжник.
А к обозу явно кто-то приближается, оба волкодава уже встали перед повозкой и рычали, повернувшись мордами на запад, туда, где осталось село скотоводов.
- Кержан? - тенью возник рядом Гарвель. - Не спишь?
- Смеешься? Как бы я смог? - Вожак снова покосился на камень и, вздохнув, пояснил: - Видишь, не светится? Нужно ждать. Иди предупреди своих.
Сразу по приезду сюда они поделили всех мужчин на четыре отряда, и первым, самым большим, обязанным защищать повозки с путниками, командовал сам Кержан. Вторым - Гарвель, третьим - помощник прежнего вожака, Заерк. Они заняли позиции по обе стороны от телег, стоящих кругом, в центре которого расположили повозки с женщинами и тяжелоранеными. Четвертым отрядом, самым малочисленным, всего в шесть человек, державшим наготове оседланных коней, командовал Дайг, и его задачей было попытаться смешать планы бандитов и помочь тем, на кого пришелся бы самый сильный удар.
Телохранитель стоял рядом со своим жеребцом неподалеку от повозки вожака и отлично слышал его объяснения. Правда, не видел вещицы, которую Кержан показал Гарвелю, но и не стремился ее рассмотреть. Если нужно будет, она засветится, вот в этом он не сомневался.
Дайг покосился вправо, где-то там находится дерево, до которого он так и не успел дойти. А потом вдруг понял, что начатый им разговор действительно не столь уж важен. Во всяком случае, не сейчас и не в этой обстановке.
Псы снова зарычали, еще грознее, шерсть на загривках встала дыбом, напряглись мощные лапы, готовые нести зверей вперед, на врага. И вдруг оба притихли, вывесили розовые языки и по очереди оглянулись на хозяина, словно спрашивая на что-то разрешения.
- Стоять, - прошипел нахмурившийся вожак и снова глянул на камень.
Темен по-прежнему. Вот же задачка! И как теперь поступить? Никогда еще в жизни Кержан не был в более неопределенном положении.
И тут вдруг откуда-то из мутной от зелья темноты, пронизанной молниями уходящей грозы, сквозь дальний грохот грома донесся надрывный, пропитанный мукой крик:
- Кержан! Ке-ержа-ан!
Он не сразу сообразил, где его слышал, а начиная узнавать, не сразу поверил своим ушам. Но уже заволновались, заскулили собаки, готовые опрометью нестись туда, в эту полную боли и подлости тьму. И тут отчетливое понимание происходящего страшным, обжигающе ледяным потоком обрушилось на богатыря, и он медведем скатился с телеги, пылая только одним всепоглощающим желанием. Мчаться туда наперегонки со своими псами и убивать, рвать зубами всех гадов, посмевших на нее покуситься.
- Стоять! - вмиг возник возле него Дайг, казавшийся рядом с огромной фигурой вожака почти парнишкой.
Очень юным и оттого отважным и глупым, близко не понимающим, на кого он поднял голос.
- Отойди! - От бешеного взрыка вожака вздрогнули даже кони.
- Нет. У меня тоже есть право на свое мнение, и если ты не остановишься сам, то тебя остановлю я. И можешь угрожать сколько угодно, но оставить охрану без командира я тебе не позволю. Они именно этого и добиваются, и потому ты будешь сидеть здесь. Туда поеду я. Мой отряд есть кому вести, если придется.
- Ты не понимаешь, - с тоской выдохнул Кержан и по-медвежьи помотал головой, уже осознавая собственную неправоту.
Но душой никак не желая ее принимать. Ну не сможет он сидеть тут и ждать, когда ей так больно. Ведь она терпеливая, невероятно терпеливая и храбрая, и никогда никому не жалуется. И уж тем более не кричит так надрывно, потому-то он и не сразу поверил самому себе.
- Держись, - бросил ему Дайг и шагнул к коню, но тут же остановился, словно увидев привидение. - Темная сила!
- Ого… - потрясенно выдохнул кто-то из охранников. - А это еще что за чертовщина?
Онемели от потрясения и все остальные защитники обоза, обнаружив вставшую перед ними огромную светящуюся фигуру, и только собаки по-прежнему рвались в сторону, откуда снова тонко звали Кержана.
Гроза все-таки помешала Инквару услышать врагов заблаговременно. Несмотря на двойную дозу зелий, он обнаружил отряд ночников лишь в тот момент, когда он оказался всего в полусотне шагов от сигнальной нити. И почти сразу, будто возле самого уха, раздался рык бдительных псов Кержана. Искусник сжал зубы, стараясь не заскрипеть ими, это было бы равносильно запущенному в ухо майскому жуку, и попытался разобрать, о чем переговариваются бандиты, но тут засуетились охранники, со всех сторон на него грозовыми раскатами обрушились команды и уточнения, потом Гарвель завел разговор с вожаком.
Слышно было просто отлично, так, словно Инквар сидел между ними, и он невольно усмехнулся, слушая ответ Кержана. Пожалуй, уверенность в нем, Инкваре, прозвучавшая в голосе вожака, стократ стоит потраченных сил и зелий и той дикой головной боли, от какой он начнет сходить с ума уже к утру.
Зато от отряда ночников доносились лишь невнятная возня, непонятное позвякивание, чьи-то тихие, горестные всхлипывания и грубые, похабные шуточки, отпускаемые явно бандитами, И кто-то, скорее всего атаман, свирепо покрикивал на остальных, выдавал приказы, перемежаемые грязным матом и обещаниями самых извращенных наказаний. Через каждые пару минут его хрипловатый, неприятный голос вдруг стихал так резко, словно вмиг оказывался далеко от этой степи, и Инквар пока только строил догадки, каким образом это может происходить.
Зато все остальные звуки постепенно начинали складываться в почти отчетливую картину происходящего там, за проведенной им незримой чертой. От неизбывной горечи, боли и подлости, которыми оказалось до отказа насыщено это видение, искусник мрачнел все сильнее. Он до ломоты стискивал губы, и казалось - еще чуть, и натянутая кожа треснет, разбрызгивая вскипающую бешенством кровь.
И тогда он не сдержит себя, сорвется с сухих ветвей и, сжигая в душе накрепко заученные правила и принятые за основу своей жизни принципы, ринется в ночь неукротимым в яростной жажде мести зверем.
Внезапно, как будто прямо над головой Инквара, перекрывая все остальные звуки, прозвенел жалобный женский крик, ударил по перепонкам, вонзился безысходностью в сердце, заставляя схватиться за карманы в поисках нужного зелья. В его разуме мгновенно, как освещенное полуденным солнцем, вспыхнуло окончательное понимание подлости задуманной атаманом ловушки, и теперь искусник больше не боялся за себя. Теперь он мечтал только об одном - чтобы Гарвелю и Дайгу удалось удержать вожака, пока он, Инквар, сделает свой ход.
Ратьен ехал в своей кибитке позади отряда, задумчиво глядя на унизывающие его руки браслеты. Он давно уже умел в совершенстве пользоваться теми маленькими и большими хитростями, каким когда-то выучил его учитель, и понемногу притерпелся к своему положению.
Но так и не привык, нет.
Невозможно привыкнуть к клетке, если ты рожден свободным, даже если стены этой клетки - всего лишь данная тобой клятва. Как и нельзя всей душой болеть за интересы хозяев, даже если они ничем тебя не обижают и ты сам давно не желаешь им никакого зла. Но и добра тоже, хотя сами они об этом, похоже, даже не догадываются.
Ведь до последнего дня он всегда исполнял все задания с неукоснительным старанием, правда, без азарта и выдумки, но этого он никому и не обещал, выбрав когда-то маску равнодушного сухаря. А вот сейчас вдруг понял, как сильно не желает, чтобы в этот раз замысел хозяина увенчался успехом.
Да и удача вдруг повернулась к нему светлым ликом, незаметно для остальных развязав Ратьену руки вчерашней победой неизвестного искусника. И хотя действовать открыто он по-прежнему пока не имеет ни права, ни возможности, но разве это единственный путь для того, кто за долгие годы рабства успел придумать сотни лукавых лазеек на свободу?
Когда Исмер, остановив отряд, в очередной раз подошел в коляске Ратьена узнать, туда ли они едут, искусник уже стоял на трепещущей под порывами ветра молодой траве и смотрел в свое зеркальце.
- Чшш! - зашипел он в ответ на вопрос атамана и сунул тому под нос амулет.
Исмер рассмотрел лишь несколько бледных искр да странную полоску, пересекающую зеркало светлой трещинкой.
- Что это? - зло рыкнул он. - Неужели твое проклятое стекло сломалось?
- Туда! - властно приказал искусник, указывая на распахнутую дверь своей повозки, и в его голосе прозвенела поразившая атамана сила и убежденность в своем праве повелевать.
А в полумраке ставшей вдруг тесной и душной дорожной кареты алхимик сначала тщательно закрыл оконца и дверки, потом, оценивающе глянув на сердито пыхтящего атамана, веско сообщил:
- Моя повозка защищена! Снаружи невозможно услышать ничего из сказанного здесь. И не сопи так, моих слов лучше не знать ни одному из твоих людей. Вот эта полоска - вовсе не трещина. Смотри, я поворачиваю зеркало - и она сдвигается назад. Это охранная стена, но вам ее увидеть не дано. Ее поставил вокруг обоза человек, имеющий очень мощный амулет или способности искусника. Тягаться с ним силами я не рискну, поэтому остаюсь в своей повозке. А тебя хочу предупредить: едва вы ступите за эту черту, может произойти любая гадость. Говорят, иногда безумцы, презревшие опасность, разом загорались негасимым пламенем или с каждым шагом становились все старше и через полсотни шагов брели древними старцами. Сейчас некогда повторять все россказни, неизвестно, какие из них верны, но пробовать эту гадость на себе я не намерен. И тебе не советую.
- Проклятый трус, - прорычал Исмер, добавил несколько грубых ругательств и выскочил в ночь, яростно хлопнув дверцей от злости.
Ратьен загадочно усмехнулся, прикрыл дверь и спокойно откинулся на спинку мягкого сиденья. Атаман по обыкновению всех недалеких людей всегда обвиняет других именно в тех недостатках, какие присущи ему самому. Из всех ругательств слово "трус" у Исмера - самое любимое, однако черный искусник за все время знакомства с ночником еще ни разу не видел, чтобы тот ринулся в бой впереди своих людей.
"Значит, и сейчас не пойдет, - презрительно скривил тонкие губы Ратьен. - И самых сильных и преданных людей первыми не пошлет". Шакалья трусость не позволит ему и отправить на штурм всех разом, поэтому у защитников обоза будет немного форы. Ну а сам Ратьен пока посмотрит, как будут развиваться события.
Искусник решительно достал крохотную пилюлю, проглотил, запил водой из серебряной фляжки и осторожно приоткрыл оконце. Теперь ему не придется ждать объяснений Исмера, каждое слово бандитов будет звучать так, словно они сидят в его кибитке.
Очень скоро он услыхал звон цепей, шуточки ночников и тихие, полные страдания стоны, и в сердце привычно заныла старая рана. Труппу лицедеев ночники поймали еще до его приезда и обращались с ними так же безжалостно, как жестокие дети с котятами. Днем заставляли работать, а ночами - развлекать себя, и атаман оказался среди бандитов самым большим затейником.
Искусник попытался намекнуть им, что потешников по неписаным законам объединенных пределов никогда не трогают ни бароны, ни бандиты, но получил грубый совет идти подальше и не вмешиваться не в свои дела. Вот только не догадывался атаман, считавший искусника чуть ли не временным рабом, как опасно так обращаться с человеком, уже более десяти лет переставшим ценить собственное существование и продолжавшим жить только ради глубоко спрятанной в глубинах души надежды на чудо.
- Ке-ержан! - раздался снаружи жалобный крик, плеснувший кипятком по не заживающей в сердце ране. - Ке-ержан!