Я забирался в комнату прислуги, задвигал тяжёлый засов на дверях – как будто это могло меня защитить! Забивался в дальний угол полатей, прижавшись спиной к холодной стене, натянув на голову одеяло. Но не становилось от этого спокойней. Я крепко прижимал к себе единственного друга, мехового медвежонка, любимую игрушку младшей сестры. Я шептал в мохнатое, согретое моим дыханием ухо слова ласки и утешения. Слова, в которых так нуждался сам. И которых мне не от кого было услышать.
Потянулись дни – пустые, лишённые смысла, похожие один на другой. Первые дни я просто бездумно шатался по замку – вспоминая – и терзая сердце этими воспоминаниями. Бессмысленные дни. И полные безответного ужаса ночи.
Сны отстают от реальности примерно на две недели. Первые дни меня не донимали кошмары – они пришли потом. Мне снились дом, мать и отец, игры с друзьями. Я просыпался со светлым чувством, с желанием двигаться, бежать, играть. С недоумением смотрел на неровный каменный потолок над моим ложем… приходило понимание случившегося… оживали воспоминания… и вновь меня скручивали рыдания. Я начинал каждое свое утро со слёз – и слезами же каждый свой день заканчивал.
Раньше я и не предполагал, что в человеке может быть столько слёз. По крайней мере – во мне. Мне редко случалось плакать. И не только потому, что для мальчика, будущего воина, это недостойное занятие. Когда умер старый граф, наш правитель и сюзерен – плакали не только женщины. Наш оружейник, старый ветеран, и то украдкой смахивал мелкие капли с пышных седых усов.
Просто в моём счастливом мире слезам не было места и повода. Были горькие слёзы обиды, когда по приказу молодого графа вассалы вышли в стремительный бросок на побережье, где пираты атаковали две рыбацких деревни. Меня не взяли, в отличие от этих двух пятнадцатилетних болванов, Тома и Джоя, моих старших братьев. Отец, положив мне руку на плечо, твёрдо сказал: "Кто‑то из мужчин должен остаться охранять дом, сынок…" Мне от этих слов было не легче. Это были слёзы обиды, обиды волчонка, у которого отобрали по закону положенный кусок добычи и славы. Эти слёзы, пролитые полгода назад, были последними слезами моего спокойного и мирного детства.
Наказания? Это вообще не в счёт. Меня очень редко наказывали – только в тех случаях, когда наши с друзьями забавы становились опасны для нас самих… или для окружающих. Тогда отец, выслушав жалобы кого‑нибудь из слуг, осматривал нашу троицу сверху вниз, тяжёлым взглядом. И отрывисто, без всяких интонаций, объявлял вердикт: "На конюшню – все трое!". В нашей семье разницы подходов в вопросах воспитания между собственными сыновьями и детьми слуг, внешне во всяком случае, не делалось. Потом – конюшня. Полумрак и запах сена, лёгкий холодок в животе. Конюх Седрик, выслушивающий наши сбивчивые объяснения. Вытащенная из угла на середину тяжёлая деревянная лавка. Вожжи, снятые со стены. Тут уж – сжать зубы и терпеть! Ни стонов, ни слёз! Одну‑две случайных, помимо воли выкатившихся из глаз слезинки старый конюх тактично не заметит. Зато, ‑ поистине благородный человек, ‑ на вопрос отца потом сухо ответит: "Ваш сын вёл себя достойно". И мои уши, для которых эти слова вовсе не были предназначены, побагровеют, словно от незаслуженной похвалы…
Теперь я знал, что слёз во мне гораздо больше, чем в сотне плаксивых девчонок и молодых вдов. Они безостановочно лились из меня. Хватило бы пары ласковых слов, чтобы остановить этот безудержный поток. Но эти слова сказать было некому.
Колдун меня вызвал вскоре – не помню уже, на какой день. Он объяснил, что пришёл, чтобы выучить из меня великого мага. У меня уже не было сил смеяться или плакать. У меня даже не было сил плюнуть ему в лицо. Коротко, используя неподобающие для юного дворянина слова, я объяснил, как ему следует поступить со своими планами. После этого развернулся и ушёл. Он не сделал попытки меня удержать.
Смерть не приходила ‑ и я потихоньку начал возвращаться к жизни. Жить не хотелось – но разве у меня был выбор?
Мне нужно было что‑то есть. Я довольно быстро выяснил, что могу обходиться как без пищи, так и без воды, но при этом меня будут мучить чувства голода и жажды. Проблема решилась просто – каждое утро на полке в кухне появлялись кувшин с молоком, большой кусок сыра, полкаравая хлеба – свежего и теплого, будто только что из печи. Я научился варить себе немудрёные похлёбки, а когда выяснил, что продукты не портятся, стал варить большой котелок, сразу на неделю.
Я всё же решился перебраться в нашу детскую, которую делил до этого с близнецами. Большие двухстворчатые двери в ней не запирались, но я уже понимал, что удара исподтишка от колдуна мне ждать не следует, а ночные кошмары почти перестали мучить меня.
Я снова начал играть, хотя прежние детские игры – без приятелей, без верного щенка, ‑ больше не приносили мне радости. Я продолжал упражняться с луком и мечом – хотя и не думал, что эти навыки мне когда-либо пригодятся.
В мои немногочисленные обязанности входило готовить еду колдуну. Конечно, я отказался, когда он мне это приказал. Но он пригрозил поднять одну из поварих, и мне пришлось согласиться. Это была отвратительная на вид похлёбка из каких то сухих ягод и неизвестных мне злаков, которые он выдавал мне в тугих шёлковых мешочках. Искушения попробовать приготовляемое мною варево у меня ни разу не возникло. Перед тем, как подать еду колдуну, я неизменно плевал в котелок, и, чего скрывать, один раз даже туда помочился. Но если колдун и замечал эти мелкие пакости, то не подавал вида. Как я теперь понимаю, еда для него была не так уж и важна. Важно было, чтобы я дважды в день появлялся в его берлоге и привыкал к нему.
И ещё одно важное событие. На полке в моей комнате стали сами собой появляться книги. Некоторые – похожие на те, что я читал раньше – в драгоценных окованных медью переплетах, со страницами из тщательно выделанного пергамента. Некоторые – из ранее мною невиданного материала, с тончайшими страницами снежной белизны и яркими картинками. Я не знал языков, на которых они написаны, но почему-то мог их читать.
Многие книги были мне не совсем понятны – я никак не мог поверить в то, что рассказывалось в них. Конечно, мне было известно о множественности миров, но раньше я и представить себе не мог, что могут существовать населённые людьми миры настолько непохожие на наш. Я с интересом читал о совершенно невероятных вещах. О стальных повозках, перемещающихся по городским улицам без лошадей, об устройствах, позволяющих видеть то, что происходит на дальнем конце света, или разговаривать с собеседником, находящимся от тебя в тысяче лиг – и ещё многое другое, чего я просто не мог понять и описать. Причём, из книг было понятно, что всё это происходит без малейшего использования магии. Разумеется, такого просто не могло быть – создать такие вещи не под силу ни самому умелому кузнецу, ни самому искусному механику.
Больше всего мне нравилось читать про миры, которые были похожи на наш – про мудрых королей, отважных рыцарей, коварных магов, благородных разбойников. Конечно, в нашем мире единороги и драконы существовали только в легендах, но, тем не менее, читать о них мне было интереснее и понятнее, чем о войнах планет и скользящих в пустоте и холоде бескрайнего космоса железных, набитых людьми кораблях.
Тогда я ещё почти совсем не разбирался в магии, но не смог не заметить, что авторы многих книг разбираются в ней ещё хуже меня. Описание магических систем не могло вызвать ничего, кроме улыбки. Да и о вооружении и искусстве боя представление у них было очень поверхностное и зачастую неправильное.
Некоторые книги я просто пролистывал и откладывал в сторону, и на следующее утро они исчезали. Другие, те, что понравились – переставлял на правый край полки, где они и оставались. Постепенно моя библиотечка росла. Я жадно впитывал новые знания.
Прошел год. Я старался следить за календарём, делая пометки на пергаменте, но в итоге выяснилось, что я где-то "потерял" больше недели. Вероятно, это были первые безумные дни, слившиеся для меня в один. Колдун объяснил мне заранее – в годовщину его прихода он выполнит любое моё желание. Умение произносить слова заклинаний для меня не обязательно. Просто слово. Одно слово за каждый год.
Когда настал этот день, я не стал думать долго.
‑ Умри! – выкрикнул я, зачем-то выбросив руку в сторону его лица.
‑ Да будет так, ‑ произнес он. И… умер.
Он не притворялся. Грудь его перестала вздыматься при дыхании, глаза остановились и помутнели, разгладились черты лица. Но труп продолжал мыслить и двигаться.
‑ Для меня уже неважно, живо моё тело или нет, мальчик, ‑ глухо, без интонаций, произнёс он. – Убить и уничтожить – две разные вещи. Ты меня убил. Хочешь уничтожить – я научу тебя, как это сделать.
Я его не слушал – я бросился прочь.
И ничего в моей жизни не изменилось. Ужас случившегося притупился, но не забылся. Мёртвый колдун продолжал шуршать своей рясой над своими ретортами и нечестивыми книжками. Я продолжал бесцельно слоняться по своему замкнутому мирку – по своей тюрьме.
Мирок был маленьким и тесным. Я изучил все его закоулки, подобрав ключи, пробрался в те места, вход в которые раньше был мне воспрещён. Ни оружейная комната, ни бедная полупустая сокровищница надолго меня не заинтересовали. После всех ужасов, которые я пережил, мне не показалась страшной тюрьма в глубоком подвале. Тем более, что, судя по толстому слою пыли на полу и на стенах, узников там не держали как минимум последние сто лет. Я находил себе какие-нибудь занятия, порой совершенно бессмысленные – например, перетаскать гору дров от одной стены другой, вымыть полы в тронном зале. Всё, что угодно, лишь бы хоть чем-то занять время. Бывали дни, когда я почти не вылезал из кровати, читая очередную книгу или просто бесцельно глядя в потолок, ненадолго спускаясь вниз лишь затем, чтобы поесть.
Прошло ещё три года. Мне нечего о них рассказать – каждый день ничем не отличался без предыдущего.
Не помню, когда я заметил, что не расту. Мне ни разу за всё это время не приходилось стричь ногти и волосы. Глядя на себя в зеркало, я не замечал в своей внешности каких‑либо изменений. Это было странно – я испытывал голод и жажду, ел, пил и справлял естественные надобности; у меня возникало чувство усталости, и мне необходим был сон. И при этом – я не изменялся внешне.
Я давно уже задумал очередное желание, но, помня о предыдущей ошибке, решил выждать для верности ещё два года. И вот, три года спустя – снова келья колдуна, снова его вопрос.
‑ Верни. Моих. Родных. – Раздельно и отчетливо произнёс я.
Колдун посмотрел на меня мутным задумчивым взглядом.
‑ Пусть будет по-твоему. ‑ Сказал он после долгой паузы.
Окрылённый надеждой, я стремглав бросился вниз по лестнице…
…Они ждали меня внизу. Неподвижные. Молчаливые. Мёртвые.
Отец стоял, как это часто доводилось мне видеть, твёрдо расставив ноги и заложив за пояс пальцы больших рук. Вот только в груди его зияли две неровных дыры, плащ, брюки, сапоги были обильно залиты запекшейся кровью. Мама стояла рядом с ним, склонив голову к могучему плечу отца. Спутанные волосы закрывали её лицо. То, что от него осталось… Переминались с ногу на ногу близнецы – лица оскалены улыбками, у одного внутренности вывалились из распоротого живота, рука другого вывернута неестественным образом, локоть торчит вперёд. Чуть далее стоял Сэм, сын кухарки, мой недавний приятель по играм. Я не слишком удивился, увидев его, среди дворовой челяди ходили разные слухи. Просто так странно было обрести (или правильнее - потерять?) ещё одного брата. Ужаснее всего выглядела Лидия – голова на свёрнутой шее запрокинута назад, острый подбородок задран вертикально вверх. Я понимал, что этого не может быть – тела моих близких сгорели, их прах просеялся сквозь мои пальцы. Но это – было.
Моё желание исполнилось – мои родные вернулись ко мне. Но колдун обманул меня, вернув лишь изувеченные тела, а не души.
Отчаянно вскрикнув, я бросился прочь – мертвецы двинулись за мной следом. Они каким‑то образом чувствовали, где я нахожусь, и стоило мне оторваться от них и где‑то спрятаться, как некоторое время спустя моё ухо начинало улавливать звуки шаркающих, медленно, но неотвратимо приближающихся шагов. Двигались они медленно, но эта гонка не могла продолжаться вечно. Рано или поздно я выбьюсь из сил, и тогда они доберутся до меня… Что будет тогда? Они не причинят мне вреда, я был уверен в этом. Просто столпятся вокруг, будут топтаться на месте, качаясь, переступая с ноги на ногу. А я сойду с ума – от ужаса, от жалости, от вновь оживших страшных воспоминаний.
У меня каким-то образом хватило ума не пытаться скрыться в каком‑нибудь замкнутом помещении, запершись изнутри - я сам себе отрезал бы все пути к бегству. Перемещаясь перебежками, как преследуемый гончими зверь, я соображал, что же мне следует предпринять. Наконец, решение созрело. Я выманил мертвецов через центральный вход, быстро обежав замок, проник в него через окно двора. Когда они приползли обратно, я поджидал их в конце длинного и узкого коридора первого этажа. Попустив их поближе, я выскользнул за дверь и опустил засов. Пока они бессмысленно в неё толкались, я стремглав пронёсся через три смежных зала, вновь выскочил в коридор и запер дверь, прежде чем они успели выйти наружу. Нежити (я не мог заставить себя думать о них как о семье!) оказались заперты в узком отрезке коридора. Выбраться из него они не могли.
Тяжело дыша, я медленно сполз на пол, прижавшись спиной к двери, всем телом ощущая несильные беспорядочные толчки слабо бьющихся о дверь мертвецов. Ужас четырёхлетней давности вновь с полной силой обрушился на меня.
Мертвецы были временно изолированы, но никуда не исчезли. Каждый раз, когда я проходил мимо запертой двери, я слышал их движения, шорохи и толчки. Казалось, что я вижу, как они смотрят на меня своими мутными, подёрнутыми мутной паволокой глазами.
Ко мне вернулись ночные кошмары. Я вынужден был вновь перебраться в комнату прислуги, запирать дверь на ночь на засов, наваливая поверх баррикаду из мебели. И каждую ночь мне снился один и тот же сон – дверь под сильным ударом распахивается, отец тянет ко мне свои руки, мать заключает меня в ледяные объятия и прижимает к окровавленной груди, Лидия приникает к моим коленям. Я просыпался с воплем.
Дойдя до крайней степени отчаяния, я наконец пришёл к моему мучителю. Мне удалось достаточно держать себя в руках, чтобы голос мой звучал твёрдо.
‑ С меня достаточно, ‑ сказал я. – Прекрати это.
‑ Что – это? – спокойно спросил он, даже не повернувшись в мою сторону.
‑ Это безумие. Отмени моё желание.
По-прежнему стоя спиной ко мне, он слегка пожал плечами.
- Надо быть осторожным в своих желаниях, особенно если они подкреплены магической силой, - произнёс он.
- Я всё понял. Я хочу отменить своё желание.
‑ Ты знаешь, каким образом его отменить.
‑ Я больше не в силах терпеть их присутствие. Ни несколько лет, ни несколько минут. Я сделал ошибку, признаю. Исправь её за меня.
Колдун неторопливо повернулся ко мне и уставился своим немигающим мёртвым взглядом.
‑ Хватит, ‑ повторил я, ‑ достаточно. Я усвоил урок. Я понял, что легко мне от тебя не избавиться. Понял, что бессмысленно пытаться вернуть то, что ты у меня отобрал. Сделай всё, как было. Верни покой моим родным.
‑ Ты должен учиться, чтобы суметь меня уничтожить, – сказал колдун. – И я научу тебя, как это сделать.
Я решительно кивнул в ответ.
‑ Я тебя ненавижу, ‑ сказал я. ‑ Я буду учиться.
Колдун махнул рукой и вновь повернулся к своим склянкам и ретортам. Когда я вернулся в зал, там никого уже не было.
На следующий день утром я пришел к нему в келью. Он приветственно кивнул мне, ничуть не удивлённый, жестом указал на массивный стул с высокой спинкой. Поставил передо мной массивный бронзовый подсвечник с четырьмя свечами чёрного воска. Произнося какое‑то непривычное моему уху слово на неизвестном языке, он поочерёдно зажёг три свечи.
‑ Повторяй! – приказал он. Наверное, после сотой попытки, когда у меня уже еле двигалась челюсть и онемел язык, фитиль четвёртой свечи задымился и тут же заплясал ровным синим огоньком. Так началось моё обучение волшебству.
Должен сказать, что моё самое жгучие желание – люто отомстить колдуну за всё, что он сделал – впервые приобрело смысл и надежду на воплощение. Поэтому за учёбу я взялся со всей имевшейся у меня силой и страстью.
Уроки не были однообразны – мы изучали новые заклинания, он объяснял, как находить и концентрировать силу. Я вслух читал тексты книг, содержание которых было мне не всегда понятно, и порой казалось, не имело прямого отношения к магии.
Я уже говорил, что полным неучем я не был. Я мог бегло читать – и по латыни тоже. Искусству чтения мама обучила меня сама. По вечерам она часто просила меня почитать вслух. Порой, во время уроков, эти воспоминания вдруг отчётливо вставали перед моими глазами. Наш тронный зал, освещённый пламенем камина и светом восковых свечей. Мама, сидящая в своём любимом кресле возле окна, в её руках вышивка – давняя многолетняя привычка. Я устроился на ковре подле её ног, на коленях – большая книга в тяжёлом переплёте. Рядом пристроилась сестрёнка, тихо и задумчиво глядящая на страницы мимо моего плеча, заворожённая читаемым мною рассказом… В такие моменты строчки рун внезапно начинали расплываться в моих глазах, большая прозрачная капля с глухим стуком падала на тёмный пергамент. Рыдания перехватывали горло, несколько мгновений я старался сдержать слёзы, не желая, чтобы колдун видел мою слабость… и ничего не мог с собой поделать. В такие минуты колдун замолкал. Он не ругал, но и не утешал меня – просто сидел и ждал, когда я успокоюсь. Затем урок продолжался.
Должен признать – он был хорошим учителем. Он никогда не давал мне за один раз больше знаний, чем я мог воспринять. Был терпелив, если мне не удавалось какое-либо заклинание. Никогда меня не ругал и не наказывал, если у меня что-то не получалось. Всегда замечал, когда я уставал, или только начинал уставать – и тогда приостанавливал урок и начинал рассказывать. А рассказчиком он был великолепным.