- Ну ладно, - смягчился Макс. - Слушай. Всё довольно просто и сложно одновременно. Мой отец был капитаном самого быстроходного судна всего центрального океана - "Белой касатки". В молодости он был корсаром, бороздил тихоокеанский бассейн из конца в конец и потопил не один принадлежащий испанской короне корабль. Если бы он знал, что в будущем предстоит встретиться с испанской королевой лицом к лицу, и та придёт в восторг от его храбрости и дерзости, он бы, наверное, старался с удвоенной энергией. Многие из её советников были против, но папаша всегда бил наверняка, он сказал, что готов искупить вину только одним способом - отправиться на новую землю, откуда как раз прибыло три корабля, доверху гружёных драгоценностями. Причём не в составе экспедиции, а сольно, со своей командой: мол, не терпит он, когда вид на горизонт загораживают чьи-то мачты, и нельзя любоваться игрой света и иссиня-зелёного моря там, где кончается одна синь и начинается другая. Многие предлагали вздёрнуть его, как изменника родины, обязательно подальше от центральной площади, потому что простой народ просто обожал бравого капитана. Народ всегда любит тех, кто, во-первых, обаятелен, а во-вторых, раздевает их до нитки, прикрываясь самыми благими намереньями. Но королева, величественная золотая рыбка, тоже попалась на удочку этого морского хищника. Она согласилась на все условия и подарила ему лучшее судно во всём флоте. Так папаша и отбыл с обжитой земли, захватив для потехи своего сынишку, то есть, меня. Молва тут же разнесла слух, что моя мать - сама королева, но, конечно же, это не так.
- Постой-ка… То есть, у тебя были папа и мама? Другие папа и мама?
- Не настоящие. И то был я, но… как бы тебе объяснить… не-совсем-я. Я говорил тебе, что всё вокруг, большая часть этого мира, большая часть происходящих здесь событий кое-кем уже предрешена. Я знал об этой истории, как о произошедшей со мной, и в то же время не принимал в ней участия. Не-совсем-я принял командование кораблём, когда отец на полпути к новой земле скончался от неизвестной болезни. Многие считали, что его отравили, что отцовские ненавистники сумели пристроить на "Касатку" кого-то из своих людей, которые затем подмешали ему в любимое питьё отраву. Отца так любили, что почти единогласно сделали не-совсем-меня капитаном, нашли подходящий ящик, чтобы я доставал до штурвала, и даже помогали, когда это требовалось, его поворачивать, так как эта штуковина, рулевое колесо, на самом деле жуть какая тяжёлая… но это уже был я, когда, оставшись фактически без сильной руки, команда достала все запасы рома из трюма и напилась до розовых соплей. Валялась на палубе, как стая тюленей, в то время как внезапно разразившийся шторм слизывал их по одному за борт. Это был я, когда пытался повернуть руль на свет маяка, который я же и заметил вдали. Это был я, тот единственный, который выжил. То место… или время? Словом, тот момент, когда не-совсем-я стал собой, я стал называть ТОЧКОЙ ВХОЖДЕНИЯ. Это точка, когда ты понимаешь, что сказка больше не звучит из чьих-то уст, а происходит вокруг тебя, что она на самом деле жестокая, холодная, мокрая, и под неё не хочется засыпать.
Забегая вперёд и заглядывая в глаза брата, Денис видел в них серую бездну. Это не аллегория: в них можно свалиться, если подойти слишком близко. Что там за силуэты виднеются вдали? Силуэты корабля и его бравого капитана, кто находится в рулевой рубке и унизанной перстнями рукой небрежно поворачивает штурвал? Нет, про перстни Денис нафантазировал, он просто не мог видеть таких подробностей. Но вот прежняя "Касатка" исчезла вдали и появилась другая, дрейфующая со спущенными парусами по морским течениям. Капитана больше не было, вместо него к бортику привалился истощённый человек, извергающий в пучину последние крохи обеда. Этот силуэт был куда ближе предыдущего. Максим рассказывал историю как нечто, что передавалось из уст в уста, однако в самом конце его глаза вдруг полыхнули.
Они остановились передохнуть, встретив несколько шершавых, удивительно похожих друг на друга, камней. Максим сказал, что это окаменевшие лягушки, но Денису было сейчас не до чудес и здешней фауны: его занимали вещи куда серьёзнее.
Малыш сказал, пытаясь угадать взглядом линию горизонта:
- Западные земли населяют подданные испанской и британской короны. Вряд ли они знают меня в лицо, но предание о "Касатке" всегда свежо в их устах.
- Но ты же был ребёнком…
- Я и сейчас им остаюсь. И это вторая причина, по которой стоит держаться подальше от испанских поселений. Они думают, что я - демон, призрак, что в моей голове гнездятся вороны, которые давно уже выклевали мой прогнивший мозг…
Денис поёжился.
- Мы же не собираемся заглядывать к ним в гости?
Братец покачал головой.
- Нам придётся идти через подконтрольные той или иной короне территории. Соваться в чёрный лес? Там нет троп. И ни один топор, ни одно мачете не совладает с местной растительностью. Единственный способ создать в чёрном лесу подобие тропы - это валить в нужную тебе сторону, одно за другим, деревья, некоторые из которых достигают иногда высоты в семь десятков метров. Чтобы срубить одно такое, уйдёт целая вечность, а когда ты пропилишь достаточно глубоко, это дерево просто распахнёт рот и проглотит тебя вместе с пилой и топором. Идти в обход, через прерии? Там чаще всего видели ТЬМУ, и, кроме того, у меня дурное предчувствие относительно этих прерий. Они были безопасны, когда я начинал своё путешествие, но мир меняется.
Пока Максим говорил, Денис, усевшись на один из валунов, пытался дать отдых гудящим ногам.
- Придётся рисковать, - продолжал Максим. - В конце концов, люди из-за моря могут просто-напросто испугаться наставить на меня оружие. Дурная слава иногда важнее крепкого, вооружённого до зубов отряда лояльных тебе людей… однако слава, независимо от того дурная она или добрая, распространяется здесь с затруднениями.
Денис не совсем понял, что имел ввиду Максим. Несмотря на страсть как пугающую его перспективу красться как мышь через весь перенаселённый кошками дом Старой Тряпошницы, тётки, что обитала через квартал от их дома в Выборге, он улыбнулся.
- С тобой бы Бурчал не согласился.
- Кто это? - без интереса спросил Максим.
- Это из одной книжки про говорящих зверей. Их там унесло потоком во время паводка, и они долго-долго возвращались домой, в родную долину. Сначала по катакомбам старого города, потом через Лавинную гору… и эти звери - бобёр Бурчал, лис, крыса, куница, старый карась, которого таскали в стеклянной банке, - сначала цапались и старались друг от друга избавиться, но потом решили объединить усилия. Только так они и добрались до своей долины.
- Твой Бурчал - всего лишь герой нравоучительной книжки, - сказал Максим. - Раз за разом умирая здесь, на ДРУГОЙ СТОРОНЕ, думаю что я усвоил кое-какие уроки. Бесценные уроки, один из которых гласит: чем ты меньше, чем ты круглее и легче соприкасаешься с окружающим миром и людьми его населяющими… касаешься их не сильнее чем залётный ветерок, который едва может поднять прядь волос… тем меньше придётся наслаждаться полётом верхом на карусели мертвецов.
Денис хотел возразить. Он напряг свои мозги так, что трещало в затылке. Что это за зверинец? Из какой-такой ракушки он выполз, марширующий к высокой своей цели? Денис силился вспомнить обложку, и не мог, хотя обложки он запоминал куда лучше, чем автора. Может, эту книгу ему читала мама? Может, рассказывал кто-то из приятелей? Но вот в чём проблема: у Дениса, запойного книголюба, в приятелях таких не водилось. Там водился Митяй, который… впрочем, сами понимаете. Митяй - не наш случай. "Наверное, книжка была настолько неинтересной, что я постарался поскорее её забыть", - решил Денис, хотя толикой разума он понимал, что это не так. Неинтересную книжку он не стал бы дочитывать до конца. Поразмыслив так, Денис не стал отвечать Максиму.
- Пора идти, - сказал Максим, наблюдая, как Доминико носится в полях, пытаясь шевельнуть хотя бы одну травинку, вспугнуть хоть одного зайца. До ребят доносились его заунывные, но в то же время полные достоинства вопли, которые не имели никакого влияния на дикую природу. - Мы и так засиделись. У меня задница скоро примёрзнет к этому камню.
Денис чувствовал себя точно так же.
Нудная морось и не думала переставать.
12
После встречи с первыми местными обитателями, за слегка пугающей экстравагантностью которых крылось настоящее сопереживание судьбе обожаемого братца, Денис жаждал новых знакомств, но до полудня ничегошеньки не происходило. Да и после полудня тоже. Наблюдать, как взлетают птицы, быстро наскучило, хотя это и было довольно занятно. Вот сидит пичуга с серой грудкой, чёрным хвостом, острым, как индейская стрела, клювом и внимательными глазами-точками; а вспугнув её, ты видишь как, взмахнув крыльями, птаха превращается в быстрый росчерк карандаша по заштрихованному небу. И вот уже высоко вверху маячит галочка-"птичка", условность, приобретшая в этом мире выразительность и глубокое содержание.
Проголодавшись, Денис решил наколдовать себе еду. Дождавшись порыва ветра, он распахнул плащ, чтобы выглядеть волшебником, и сказал: "Пончик!". Потом сказал: "Пончик в моей руке, круглый, пышный, с кондитерской посыпкой и дыркой посередине", и искательно протянул руки.
В них что-то упало.
Вот это да! Как здесь, оказывается, легко колдовать! Денис был в восторге. Он мог бы прямо сейчас наколдовать хоть гору сладостей, любую игрушку, о которой мечтал всё детство, новый джойстик для приставки, конструктор…
Восторг Дениса пошёл на убыль, когда он увидел, что пончик представляет собой что-то плоское и грубо размалёванное. Он никак не ожидал, что столь любимая кондитерская посыпка окажется просто-напросто нарисованной.
- Нет-нет-нет, - сказал Денис. - Я же совсем не этого хотел!
Потом всё-таки попробовал.
Как настоящий гном-путешественник, пожалевший ноги своего пони и оставивший его в тёплом загоне, полном душистого сена, Максим семенил впереди с потрясающей скоростью, а потом, отбежав на порядочное расстояние, останавливался и поджидал своего неторопливого спутника.
- Что ты такое жуёшь?
- Картонку, - пробурчал Денис.
- Я тоже только ими и питался первый год, - сказал Максим, неожиданно тепло улыбнувшись, - посыпь землёй, да нарви какой-нибудь травки - вот, например, этой. Будет сытнее.
- Но почему? - Денис не мог сдержать негодования. - Твоя магия сломалась! Ты говорил, что всё здесь откуда-то берётся.
- Ничего она не сломалась. Просто она достаточно упрямая. Мир не любит меняться, он всегда стремится вернуться к исходной точке. И если ты прилагаешь мало усилий, ты ни за что его не сдвинешь. Он, конечно, выполнит твоё желание, но постарается отделаться куском размалёванной бумаги.
- Так как же мне съесть пончик?
- Ты должен захотеть его больше всего на свете. Твоё желание должно опрокинуть ДРУГУЮ СТОРОНУ с ног на голову. Тогда она даст тебе столько пончиков, сколько захочешь. Однажды, заблудившись в Пещерах Кривого Гнутого Рога (есть здесь и такие), я что было силы возжелал овсяной каши. Тогда я не ел почти двое суток. Видишь ли, я с малых ногтей терпеть не могу кашу в любом виде, и ты знаешь нашу маму: она убеждена, что без порции каши хотя бы раз в два дня, у ребёнка выпадут все зубы, а желудок скукожится, как рыбий пузырь.
- Да! Да! - подтвердил Денис с восторгом.
- Я умирал и не мог думать ни о чём, кроме каши. И вот тогда она вдруг появилась. Полилась с потолка, как водопад. Я захлебнулся и утонул, и с тех пор ненавижу кашу ещё больше. Как видишь, ничего хорошего из того, что ДРУГАЯ СТОРОНА дала мне изменить себя, не вышло. Так что я привык довольствоваться тем, что даёт она, и использовать магию слов как можно меньше.
Денис собирался спросить что-то ещё, когда Макс вдруг схватил его за руку. Денис послушно замер, медленно водя глазами по окрестностям. Что могло насторожить брата? Вот эта грязная, мокрая, похожая на потухший вулкан куча?
- Это же просто муравейник… - сказал Денис, и запнулся, вспомнив наставления (слегка поспешные; вряд ли в том состоянии он готов был воспринимать какие-то уроки), которые он получил, впервые дыша воздухом ДРУГОЙ СТОРОНЫ.
- Это муравейник ТЕНИ, - шёпотом сказал Максим. - Сиу называют это "корь" и "порча", но как по мне, ТЕНЬ - самое правильное название. Мало кто говорит здесь о её существовании, но они знают, хотя и не рассказывают мне всего.
Его глаза вдруг расширились и стали круглыми, как у совы. Будто их обвели несколько раз карандашом, да ещё с нажимом.
Денис не видел муравьёв; он вытягивал шею как мог, но сумел рассмотреть разве что мельтешение там, в глубине, как будто с высоты небоскрёба смотришь на главную городскую площадь. Из вершины муравейника, будто от фитилька потухшей свечи, поднимался сизый туман, который, казалось, был отлит из свинца: стрелы ветра отскакивали от него, не причиняя ни малейшего вреда.
Денис подобрал с земли камень, чтобы расколоть им земляную пирамиду и посмотреть на древних египтян лесного мира, но рука брата сжалась вокруг запястья сильнее. Тогда Денис сказал:
- Здравствуйте, господин муравейник! Как поживаете?
Ни ответа, ни шороха. Не то, чтобы Денис на него надеялся, просто со слов Доминико он знал, с каким уважением сиу относятся ко всему живому, пусть взгляды у них немного собственнические. Перед тем, как подстрелить, к примеру, оленя, они обязательно выражают ему своё почтение ("Что английскому лорду", как сказал бы Митяй), выясняют, сильно ли они отвлекут, если полакомятся его мясом сегодня за ужином.
"А что же, - спросил тогда Денис. - Он стоит и кивает?"
С непонятной, как всегда, миной на лице (и, как всегда, вряд ли она была благожелательной) Доминико сказал:
- Сиу очень уважают то, что они едят. Их женщины валяют шерсть этого оленя - именно этого оленя, никакого другого - и вышивают на полотне. Их мужчины рисуют его изображение красками на камнях. Их шаманы вырезают его из его же костей. Этот олень получает множество жизней вместо одной. Поэтому да, олень просто стоит и выслушивает восхваления. Это ведь очень гордый зверь, настоящий лесной кит, и чтобы прельстить его и уговорить быть сегодня едой племени, требуется время.
Не далее как несколько часов назад Максим вежливо поблагодарил окаменелых жаб за предоставленную возможность приклонить к их макушкам задницы. Так и выразился: "Наши пятые точки к вашим царственным головам".
Так что Денис мало-помалу начинал понимать, как здесь всё работает.
Однако муравейник безмолвствовал. Конечно, лягушки-истуканы тоже безмолвствовали, но совсем по-другому. Они безмолвствовали приглашающе, муравейник же был тих, как могильная плита с только что выбитой на ней надписью. Однажды, когда Денис был ещё совсем маленьким, они с родителями ездили на похороны дедушки. Дедушку он совсем не помнил, зато в память врезалась эта надпись незнакомыми пока закорючками (читать он тогда ещё не научился). Эти закорючки пытались говорить с малышом на языке движения элементарных частиц, а он только и мог, что пугаться и цепляться за воротник маминой рубашки.
Из Дениса сыпались вопросы, но Максим не отвечал. Будто сапёр, пересекающий минное поле, он обошёл земляную кучу по широкой дуге, двинулся дальше, угрюмый, как будто выточенный из куска старого сырого дерева. Денис догнал его и взял за руку. Ладонь брата была холодной и тяжёлой как камень.
За первым муравейником последовал второй, затем третий. Дурные предчувствия и большие тонконогие травоядные комары носились над головами.
- Я уже пробовал добраться до ЗОВУЩЕГО СВЕТА, - сказал Максим. - Каждый раз всё заканчивалось одинаково.
Денис округлил глаза.
- Как заканчивалось?
- Не слишком хорошо, - щека малыша дёрнулась. Он поправил очки. - Как будто что-то не пускает… что-то не хочет, чтобы я там оказался. Оставалось только бродить кругами.
Немного погодя он прибавил:
- Это я позвал тебя к себе. Я подумал, что вдвоём нам будет проще туда добраться. Прости, что вырвал тебя из твоего уютного мира, но без твоей помощи у меня ничего не получалось.
Денис почувствовал, как по тыльной стороне рук бегут назойливые мурашки.
- Я и сам… если б только точно знал, что у меня есть брат, я искал бы тебя, пока не свалился в какую-нибудь… дырку от бублика, которая привела бы меня сюда.
Максим смотрел в землю. Черты лица его вдруг истончились - так, как если бы его нарисовали карандашом для чертежей, тем, что постоянно лежал у папы на столе (2Т или как он там называется?). Сложно было различить в них сейчас хоть какую-то эмоцию.
- Мы дойдём до этого маяка, братец, - попытался уверить его Денис.
Муравейники закончились; оглядываясь назад, Денис видел на фоне серого пейзажа их очертания. Они казались залысинами гоблинов из финских преданий. Из леса будто бы кто-то смотрел, туда Дениса совсем не тянуло. В поля уходить по-прежнему не хотел Макс. Он считал, что двигаться вдоль кромки леса безопаснее. Доминико хмурился: "Это всё равно, что оказаться меж зубов спящей акулы и топать по её языку".
Тем не менее, они шли.
Призрака что-то беспокоило - он метался, то уносясь вперёд, то возвращаясь. Когда картонное лицо замаячило перед детьми в очередной раз, Денис понял, что старику есть что сказать.
- Докладывай, впередсмотрящий, - приказал Макс, заложив большие пальцы за пояс.
- Впереди работа для твоего героического клинка, малыш, - сказал Доминико.
- У тебя есть клинок? - воскликнул Денис. Он подумал, что неплохо было бы заиметь оружие и себе, но быстро остыл, вспомнив свои эксперименты с едой. Размахивать картонным мечом даже менее приятно, чем жевать картонный пончик.
- Покосившись на Дениса, Доминико сказал:
- Полчища лиходеев английских, да их чудовищ восьмилапых с костяными гребнями и крабьими клешнями жаждут нашей крови. Ну, то есть вашей. Моей-то чего жаждать? У меня её даже нет.
Если бы Денис был постарше, он бы схватился за сердце. Сейчас ему захотелось схватиться за другое место - мочевой пузырь наполнился, казалось, за доли секунды.
Однако Макс остался поразительно спокоен.
- Пустота?
- Она самая.
- Зачем бояться пустоты? - спросил Денис.
Ему никто не ответил. Впрочем, через несколько минут всё стало ясно.
Пустота простиралась далеко вперёд. Исчезал лес (просто обрывался, как будто от него, как от пирога, отъели кусок), исчезали поля, в прозрачном, без следа облачка или дымки, воздухе не чертил свои линии даже ветер. Не было дождя: несмотря на то, что Денис по-прежнему чувствовал, как по макушке стучат мелкие капли, над пропастью он просто исчезал. Куст с чёрной смородиной, который ближе всего отважился подобраться к краю, качал ветками над бездной. Нельзя сказать, чтобы при взгляде туда захватывало дух. Всё выглядело так, будто смотришь на чистый лист бумаги, такой скучный, что хочется сложить из него самолётик.
Далеко впереди виднелся другой, если можно было его так назвать, берег, начинался он так же внезапно, как обрывался этот.
- Что там такое?
- Разве ты не видишь? - спросил Доминико. - Большая концентрация ничего в одном месте. Сиу называют такие места ничегошеньки и просто стараются держаться от них подальше. Никто не знает, откуда они взялись, и что за улитка проползла здесь в незапамятные времена, но, так или иначе, ничегошенькитут нет.