Под столом, незаметно от мамы и папы, Денис ещё раз ущипнул себя за руку. Ничего. Нет, лучше будет думать, что под этим кустом он и нашёл волшебную дверь, провалился в кроличью нору, как Алиса из книжки, только эта нора вела в обыкновенный мир. И проснулся, упав с собственной постели.
Вздохнув, Денис решил, что пока будет держаться этой теории.
- Всё хорошо, папа, - сказал он, отправляя в рот первый караван с едой.
Отец нахмурился.
- Ты потише ешь, господин юный людоед, не проглоти вместе с содержимым тарелки нас всех.
Он был сегодня в прекрасном настроении. Может, даже улыбался, но за бородой это было трудно понять. Отец обладал редким даром хмуриться и улыбаться одновременно.
- Вы невкусные. Я просто, наверное, жевал во сне одеяло и соскучился по нормальной пище.
- Даже по манной каше с комочками? - спросила с кухни мама.
Денис заёрзал на стуле.
- А что, она будет?
- Да, сейчас вплывёт. На огромном блюде, как ты любишь. Комочек на комочке, всё на листьях щавеля. Ты же любишь его так же, как и манную кашу, я ничего не путаю?
На мгновение Денису показалось, что в руках у мамы, на тарелке будет комковатая тьма, которая, как чёрная дыра, немедленно затянет в себя всё вокруг. Чтобы избавиться от этого видения, Денис зажмурился и больно надавил на большой палец ноги ножкой стула. Он слышал вкрадчивые мамины шаги, шуршание её юбки, чувствовал, как на шее выступает холодный пот. Но это всего лишь поднос с яблоками, румяными и кое-где уже переспелыми. Ставя поднос на стол, мама подмигнула. Переспелые, "сахарные" яблоки всегда были страстью Дениса. Но сейчас он не испытывал к ним влечения.
- Спасибо, - сказал он, беря один плод и чувствуя, как голова идёт кругом. - Я, пожалуй, пойду к себе. Почитаю что-нибудь.
- На улице прекрасная погода, - сказал папа. - Открой хотя бы окно.
- Так и сделаю - пообещал Денис.
В распахнутое окно, словно джин, немедленно влетел Митяй. Когда Денис увидел уцепившиеся за карниз пальцы, он снова подумал о ТЕНИ. Но образ её как будто уменьшался в размерах, уходил прочь. Он больше не был таким пронзительным, не казался глубже самого глубокого колодца. Возможно, пройдёт время, и Денис будет видеть её признаки лишь в колючих силуэтах, которые росистым утром отбрасывают на землю кленовые деревья.
Румяное лицо Митяя светилось, как у бурундука, который видел, как в кладовую пронесли мешок семечек.
- Ну, что?
- Что что?
- Насчёт чердака? Ты был там? Ну же, скажи, герой, что ты обдурил предков и стал Джеймсом Бондом года в этом доме? Конечно, только в то время, когда я у тебя не гощу.
- Не был.
- Но я видел, как зажглась лампа!
- Ах, да. Лампа, - Денис досадливо потёр бровь. - Я про неё забыл.
- Ага! - палец Митяя обвинительно ткнул Дениса прямо в нос. - Теперь говори! Нашёл ты своего брата? Он, наверное, умственно отсталый, и его держат на чердаке, чтобы тебе не пришлось выводить его на поводке, как собаку.
- Сам ты умственно отсталый, - сказал Денис. Он ни капельки не обиделся. Митяй же… ничегошеньки не знает. Если раньше он восторгался этим мальчишкой, то теперь чувствовал, что готов отмахнуться от него, как от назойливой мухи.
Митяй видно что-то почувствовал, потому как посерьёзнел.
- Так что ты там нашёл?
Денис рассказал о ненаписанной книге в "писательском" столе у отца, умолчав, конечно, обо всём, что случилось в последующие дни. Тем более что для мамы, и папы, и Митяя этих дней не было.
- А как же твой брат?
- Он был, но сейчас его нет, - сказал Денис, стараясь, чтобы голос звучал как можно более бесстрастно. - Его сбила машина… моя мама, когда выруливала из гаража. Он теперь живёт там, в этой книге. Отец начал её писать, да почему-то не закончил. Видно, понял, что писателя из него не получится. Братец там, словно малолетний морской капитан, корабль которого садится на рифы. Тогда он в одиночку добирается до маяка, где находит умирающего смотрителя, призрак которого становится ему другом. Папка начал сочинять и записывать эту историю, когда Максим был ещё жив. Но когда случилось несчастье, он не смог больше писать.
Денис рассказывал всё это так, будто говорил не о собственной семье, а о чём-то услышанным краем уха в сериале по телевизору. Митяй смерил его внимательным взглядом.
- Твоя мама не водит машину.
- Теперь не водит.
- Ты что-то не договариваешь, - услышав, как родители ходят за дверью, убирая со стола, Митяй понизил голос. - Она ни за что не осталась бы такой приветливой, весёлой, если бы задавила собственного сына машиной.
- Наверное, она пила какие-нибудь таблетки, - сказал Денис, со спокойной отрешённостю понимая, что скоро Митяй, который разбирается во взрослых неизмеримо лучше чем он, загонит Дениса в угол. - Чтобы всё забыть.
- Ну а твой отец? Он тоже ничего не помнит? И вообще, кто тебе всё это рассказал?
Впервые в своей жизни Денис использовал приём, который будет применять в неуютных и просто бесполезных по его мнению разговорах в течение всей своей жизни - угрюмое молчание, похожее на звук, с которым камни стучат друг об дружку на холодном, просоленном берегу, когда на него накатывает волна.
Митяй не мог понять, что случилось с его лучшим другом. Он запустил в ладони волосы и смотрел на Дениса, словно ожидая, что ответ просыплется из него, как крупа из треснувшего сосуда. А потом, не говоря ни слова, вылез в окно и исчез. Слышно было, как мягко приняла его земля, как скрипнула ось велосипеда.
- Они мне ещё расскажут, - сказал Денис окну и развевающимся занавескам. - Клянусь, рано или поздно они расскажут.
26
Всё, казалось, было как раньше. Летние каникулы по капле вытекали из худого ведра мальчишеского существования. Это ведро наполнилось сначала августовскими грушами с дачного участка, а потом школьными буднями, в которых Денис почти не принимал участия, пялясь в окно (в которое стучался первый снег) или в потолок.
Всё только казалось таким, как раньше. На самом деле оно таковым не было.
По утрам у Дениса болела голова, и солнце, всегда (если не было облаков) светящее в окно, казалось крошечной точкой на роговице глаза. Засыпая, он как будто чувствовал, как щекочет ноздри трава. "Как я могу быть выдуманным?" - иногда, ни с того ни с сего, вдруг спрашивал он себя. Всё казалось каким-то не таким. Нелепым, как синий кусок пластмассы непонятного назначения, найденный в песочнице. Возможно, это деталь игрушки, которую любопытный малыш разобрал по частям прямо здесь. А может, часть космического корабля пришельцев - не зря же он оплавлен с одной стороны и не просто так его не берёт пламя карманной зажигалки!..
Мальчик отвечал себе: "Я же расту! Я стал другим", и всё вроде бы приходило в норму.
Денис и вправду изменился. Родителей стали вызывать в школу. Мама очень удивилась, когда это произошло в первый раз. "Ты что это, сынок, решил попробовать на вкус кризис взросления?" - спросила она. А папа сказал, уткнувшись в газету: "Дорогая, это бывает у всех детей. Само пройдёт". Последующие разы, однако, маме не приходило в голову смеяться, а папе уповать на время. За дурным поведением на уроке, как вагоны за паровозом, следовали разбитые стёкла, оскорбления учеников, драка, а потом Денис и вовсе перестал появляться на занятиях. Как полагается, он складывал с вечера рюкзак, минута в минуту вдыхал свежий утренний воздух, выходя на крыльцо, но вместо школы ноги вели его в другую сторону. Митяй, по-прежнему главный супергерой всех времён и народов, с некоторых пор обходил его за версту. Однажды они чуть не подрались. Наверное, с этих пор он стал чуять в Денисе то, что спаситель Готэма увидел бы в кривляющемся Джокере, встреть маленький Брюс Уэйн маленького будущего Джокера (как бы его там не звали).
- Ты ведёшь себя, как будто всё и все вокруг сделаны из туалетной бумаги, - сказал однажды Митяй.
В этом была доля правды. Именно так Денис и ощущал мир, хотя до некоторого времени этого не осознавал. Казалось, стоит чиркнуть в кармане зажигалкой, как она проест дыру не только в джинсовой ткани, но и в самой сути вещей.
Он постоянно и с пристрастием вопрошал мир: "Меняешься ли ты? Что нового с тобой случилось за последний год?" Он подмечал и с пристрастием разглядывал каждую перемену, которая происходила с его родным городком, изучал новости в мире, наблюдал за знакомыми людьми, как биолог наблюдает за бактериями в пробирке. У мамы, к примеру, появилась первая прядь седых волос. Лицо её немного одряхлело, осунулось, на шее залегли чуть заметные складки.
- Ты, наверное, станешь когда-нибудь политиком, - говорила она, видя, как трясутся от некого сдерживаемого чувства руки Дениса при виде чего-то, что он не может себе подчинить или хотя бы понять. - Ты слишком спешишь. Вырасти, дай всему своё время.
"У меня нет этого времени, - мог бы ответить Денис. - Мне нужно выяснить, реально ли это всё, до того, как я стану по-настоящему взрослым, добропорядочным членом общества, возводящим крепость своей жизни. И если к тому времени земля вдруг уйдёт из-под ног, я себе не прощу.
Он больше не пытался разговаривать с Максимом. Иногда в голову приходило, что брат, возможно, наблюдает за ним, но в такие моменты губы Дениса сжимались в тонкую линию - он нарочито делал вид, что Макса никогда не существовало. Что этот пристальный взгляд, который он прямо сейчас на себе ощущает, на самом деле принадлежит старухе из дома номер шесть по Тополиной улице, любительнице цветов и сестре любительницы детей, которые, как известно, тоже в некотором роде цветы.
И всё же однажды не удержался. Как-то вечером подошёл к отцу и спросил напрямик:
- Слушай, а расскажи мне про Макса.
С самого ненужного на свете путешествия прошло три года. Денису было двенадцать. За плечами - первый привод в милицию за участие в массовой драке, многочисленные ссадины и синяки, полученные в ней, всё ещё очень живо напоминали о себе.
Папа поднял глаза от газеты. Он сильно сдал за последние годы и походил на помятый детскими ладошками пластилин. Очки в старомодной роговой оправе торчали на носу, как уродливый насест для птиц на крыше старого коттеджа. Всё чаще сидел в кресле, чем на жёстком стуле, и даже есть предпочитал не за столом, а в этом кресле. Семейные обеды канули в небытие, впрочем, Денис и не жалел. Последнее, что его теперь волновало, были семейные обеды.
- Как ты сказал?
Денис зажмурился и бросился с места в каньон.
- Расскажи про Макса. Про вашего первого с мамой сына, которого она задавила, когда сдавала назад из гаража.
- Мама не водит машину, - ответил папа. Газетные листы под его пальцами ломались, как тонкий лёд.
- Водила.
- И у нас не было детей кроме тебя, - лицо отца дёрнулось, будто то было не лицо, а пыльный мешок, в котором билась пойманная зверушка. - Иногда мне хочется, чтобы и тебя у нас не было. Ты заставляешь маму реветь в три ручья. Она неделями потом ходит сама не своя.
- Я тебе его опишу, - со злорадством сказал Денис. - Вот такого росточка, светлые волосы, нижняя губа чуть выдаётся вперёд. Носит очки, не такие как у тебя, а более округлые, в тонкой оправе. Иногда кажется что её нет совсем, а есть только глаза, из-за линз они выглядят большими. Просто огромными. Сколько ему было? Кажется, шесть. Где вы его похоронили? Как давно ездили на могилу?
- Мы… - не своим голосом сказал мужчина. - Я…
Кажется, он решил, что сын окончательно сошёл с ума.
Денис едва увернулся от тянущихся к нему рук. Заскрипело кресло, с подлокотника свалилась кружка с остатками чая, которые, словно ртуть, вальяжно растеклись по полу. Газету папа прижимал к боку локтем, как будто не оставлял надежды вернуться в безопасный (для него), захватывающий мир военной операции Израиля в Палестине. Двигался он неловко, жадно хватая ртом воздух, как будто кадавр, сшитый из лоскутов тел всех нерадивых отцов на свете. Денис выскочил из комнаты, какой-то частью сознания злорадствуя непонятно чему, а какой-то - радуясь, что матери нет дома и что этот ужас благополучно минует её ушей.
- Кажется, нам с тобой настало время серьёзно поговорить, - взревел он. - Вернись!
И сразу, противореча себе:
- Я не желаю ничего больше слышать об этой твоей навязчивой идее!
После этого Денис два дня не появлялся дома, ночуя где придётся, катаясь в пригородных электричках (была мягкая ранняя осень) по окрестным деревням и питаясь яблоками из чужих садов. У него была кое-какая наличность, и мальчик, не задумываясь, тратил её на супы в дешёвых общепитах, а мелочь щедро дарил глупым уткам, как будто твёрдо решил одарить блестящей монеткой каждый пруд в радиусе двадцать километров от города.
Больше всего на свете Денису хотел взять брата за шкирку, как щенка, и ткнуть носом в то, что происходит вокруг. Он лично изменил течение судьбы нескольких мальчишек, поколотив их, и потрепал изрядно нервов учителям. Его дважды переводили из класса в класс. В него даже влюбилась одна девчонка (хотя подруги её его побаивались). Денис, конечно, не стал отвечать ей взаимностью: по прежнему не представляя, как общаться с девочками, а тем паче с влюблёнными девочками, он просто принял к сведению, что и такое бывает. Из соседского дома съехали соседи, и теперь кирпичный коробок с пожухлыми цветами на газоне (мама иногда бегала их поливать - лето нынче стояло жарким - а также кормить приблудившегося щенка) глядит на дорогу пустыми окнами словно усталая, одинокая женщина, которая не удосужилась даже привести себя в порядок после сна. Разве это не значит, что по планете гордыми семимильными шагами шествует жизнь? Нельзя сказать, что двенадцатилетнему мальчику легко понять такие вещи, но Денис ощущал её биение каким-то новым, ранее недоступным чувством.
И, тем не менее, что-то было не так. Что-то не давало Денису спокойно спать по ночам. Укоризненный взгляд мамы казался ему не то нарисованным на бумаге, не то мимолётом увиденным в кино, и не производил в сердце никаких передвижений. Будто пришёл в гости и понял, что когда-то ты здесь жил. И с удовольствием бы остался, но время к вечеру и уже пора уходить…
Прошло ещё три года. Денис почти свыкся с этим ощущением. Решил уже бросить искать… когда кое-что нашло его само. Намекнуло: "Я уже здесь. Не смей меня игнорировать".
В дом по соседству въехали новые жильцы. На родной Денису улице многое поменялось: больше не было той кристальной ясности, когда воскресным утром каждая лужа сияет, как бриллиант, когда тётушки выползают из своих домов и, судача между собой, тянутся на рынок за свежими овощами и гуськом проползают в щербатый рот продавца-грузина. Ты бежишь, смеёшься просто так, от нечего делать, улыбаешься в ответ на запутавшуюся в трамвайных проводах улыбку неба, здороваешься со всеми подряд, а тебе за это дают конфеты. Мир тогда звенел велосипедными звонками, будто бокал детского шампанского, хозяева лавок, кулинарий и кафе без страха выносили свои самые любимые цветы в горшках и ставили у порога своих заведений, искренне веруя, что на них, как пчёлы на мёд, слетятся клиенты и покупатели.
Теперь же всё вокруг было наполнено туманом выхлопных газов. Трамвайные рельсы демонтировали, забыв после этого заложить дыры в асфальте: в дождливую погоду там купались воробьи, отнюдь не становившиеся от водных процедур опрятнее. Со зловещим звоном катались бутылки, падали с бордюров, будто авиационные бомбы. Рынок пропах тухлятиной и кишел какими-то подозрительными личностями. Казалось, там, как в детективной истории из сериалов прошлого века, пытались найти убийцу.
Как сюда могли переехать новые люди, Денис не представлял. Он сам бы с удовольствием оторвался от ветки и улетел, куда глядят глаза… откровенно говоря, он поклялся себе так и поступить, как только закончит школу, как только по паспорту стукнет восемнадцать, и на досуге пересматривал любимые фильмы о бродягах (в особенности об Александре Супербродяге). Много и жадно читал. Полюбил Довлатова; по вечерам сидел, захлопнув на коленях книгу и глядя в потолок, пытался представить себе то время и те нравы, в которых жил писатель.
Словом, переехать в такой мир и в такое время мог только человек, напрочь лишённый всех человеческих чувств. Денис заочно на него разозлился. Как мог он (в то время как безымянный мальчишка по-соседству хандрит и пялится целыми днями в потолок ли, в сырое ли небо, мечтая, хотя бы для начала, вырваться из силков этой улицы) так по-деловому грохотать вещами, раздавать приказания грузчикам высоким деловым женским голосом, просить быть поосторожнее "вон с той корзинкой", охать, ахать, знакомиться с местными котами, беседовать с булочником, который сначала отвечал отрывисто и неохотно, куда-то торопился, а потом вдруг стал любезным. Наконец, жизнерадостно хлопать дверью. Последнее уже вовсе ни в какие ворота не лезет. Денис лежал на кровати, отправленный к себе после очередного безобразного препирательства с матерью, и ему казалось, что до противного деловая женщина, которая всю улицу может обернуть вокруг пальца, а депрессивные тополя украсить ёлочной мишурой, заглядывает к нему в окно.
Это просто неприлично, заявляться сюда и устанавливать свои порядки!
Когда Денис ближе к вечеру выбрался на улицу (сбежал, как последнее время бывало, через парадную дверь, прячась от родителей в тени монументальных шкафов), новые счастливые обладатели соседнего дома были уже внутри. Оставшиеся от старых жильцов пыльные шторы, похожие на потяжелевшие веки, всё ещё были на окнах, но они приподнялись, словно дом-старик увидал нечто, заслуживающее его внимания. Нечто, что стоит видеть. Новую надежду?
На крыльце лежал раскрытый чёрный зонт - не то сушился, не то просто оказался забыт снаружи в кутерьме переезда. Легко представить, как эта громкоголосая дама расхаживала с ним под дождём, словно под пятой у Господа. Денис, забыв про всё, про приятелей, которые ждали его здесь, неподалёку, за стеной, ничего не ограждающей и служившей лишь носителем уличного искусства, стоял и пялился на зонт, ощущая внутри брожение странных воспоминаний. Это самый обычный зонт-тросточка с чёрным куполом и загнутой ухватистой ручкой. Самый обычный, и, тем не менее, вид его не давал ему покоя. Денис никак не мог понять - с зонтом ли что-то не так или всё-таки с ним самим?...
Знакомство с его владельцами отодвинулось на десятки лет. Были, как в дурном затянутом фильме, только предзнаменования. Позже, возвращаясь по темноте домой, свет в окнах того дома Денису показался ярче, чем у бывших соседей - возможно потому, что стёкла вымыли, а уродливые шторы сняли. Во дворе не было собаки, зато появились прекрасные цветы, а будку приспособили под хранение рассады и удобрений. У него опять возникло чувство раздражения. Какое они имеют право устанавливать здесь свои порядки? Таким не место в нашем городе. Таким место в другом мире. В размалёванной, благополучной Европе, но не здесь, где существует он, Денис.
Однажды вечером он подкрался к крыльцу соседского дома и заглянул через окошечко в двери внутрь. В прихожей стояла детская коляска. Это было старомодное средство передвижения, формой похожее на резинового утёнка, с четырьмя большими колёсами, точь-в-точь как у велосипеда, с тентом, призванным защищать голову ребёнка от дождя и солнца. Хотелось запрячь туда нескольких лошадей. Трудно было разобрать, какого цвета была коляска, может, тёмно-зелёная. Или чёрная?