– Разговорчики! – потемнел лицом Федор.
Женщины рассмеялись хором, замахали руками, дружно и весьма ехидно извиняясь за слова. Зашептались ненамного тише. Теперь Федьку Буйка обсуждали уже детально, от портянок и до коренных зубов… Слов он не разбирал, но мучился страшно, вполне точно представляя себе изобретательность бабских сплетен и их злость. Лена, споро стучащая ножом по разделочной доске, готовя общий обед, сжалилась над "господином", тряхнула рыжими волосами и завела песню. Нескончаемую, неторопливую, удобно раскладываемую на голоса. Люди охотно подхватили. Саня удивленно глянул вверх. Похожее серостью и гниловатой сыростью на старую мешковину небо вроде чуть приподнялось, уступив неиссякаемому жизнелюбию мамы. Даже тень беды дернулась, отползая… но тотчас вернулась, клубясь темным пятном в одном месте. Так вещало чутье мага. Конечно, пока он не маг и даже не ученик колледжа, но прочел немало, да и отец не зря тратит на его обучение все свободное время. Кое-что за год стало гораздо заметнее – незримое иным, но реальное.
Саня обернулся, глянул в хвостовой вагон, заваленный малоценным имуществом. Пусто. Спрыгнул на рельс, шагнул правее, чтобы изучить насыпь вдоль состава… и наткнулся на Фрола Кузьмича. Начпоезда слушал Ленкино пение и смотрел на нее так странно и пристально, что Сане стало не по себе. Впрочем, Сушков тотчас развернулся и пошел к своему вагону. Темное пятно беды висело над его головой. Пока лишь копилось.
Первый снег выпал через три дня. Лена напекла блинов и устроила праздник проводов осени, ей не нравилось общее уныние. Люди снова пели, живущая в седьмом вагоне на смутных правах экономки Люся пришла к общему угощению. Молча, вроде даже виновато, выставила две банки меда, выложила сахар.
– Тошно тебе у вимпиря, – посочувствовала Лена. – Да брось его! Было бы о ком жалеть. Не мужик, а сплошная гниль. Ты ж не муха, чтоб в эдаком копаться.
– Обещал жениться в зиму, – вздохнула Люся, комкая подол платья. – Сказывал, уедем на станцию и станем жить своим домом.
В темных крупных глазах билось отчаяние. Своим собственным надеждам Люся не верила, словам Фрола Кузьмича – тем более. Однако к жизни в лучшем вагоне она привыкла и находила в ней немало хорошего. Саня обмакнул блин в мед, съел, облизнулся и сочувственно глянул на женщину. По отцовой классификации, эта – сухая палочка. И себя ей жаль, и несбывшегося, и ничтожной толики полученных благ. А еще ей совестно и больно: всем вредит Фрол, но тень его мерзости падает и на нее.
– Люська, брось поганца! – еще раз сказала Лена, уже требовательно и жестко. – Он тебя со свету сживет. Ну прости меня, я виновата в первую голову. Я тебя к нему повела знакомить и устраивать, думала – не согласишься. Еще думала – просто возьмешь что можно и поживешь немного себе в удовольствие. А вышло иначе. Перебирайся к нам, у тяти есть комната, я с ним поговорила. Он тебе отдаст ключ, документ составит. Он машинист, вольнонаемный. Это его собственная комната, которую можно поменять на жилье на станции. Понимаешь? Пошли вимпиря куда следует. Не хозяин он тебе. И ты не вещь.
– Я не умею так, – вздохнула Люся, но глаза ее были полны удивления.
– Адреса не знаешь, куда послать? – громким шепотом предположила Ленка. – Слушай, подруга, тут я могу тебе помочь как никто другой.
Кругом оживились, зашевелились, переговариваясь и ожидая продолжения. Самая рыжая и красивая женщина поезда передала сменившей ее у сковородок приятельнице лопатку для переворачивания блинов и половник для заливки жидкого теста. Вздохнула, разгибаясь, пошевелила плечами, взглядом нашла начпоезда, тотчас нырнувшего за угол дальнего вагона, – Сушков снова тайком приглядывал за общим неожиданным оживлением – и стала громко и внятно излагать маршрут движения Фрола Кузьмича, ведущий все дальше от поезда, частым ельником, в непролазную глушь. Черных слов Лена не использовала, но и без того получалось ловко и звучно. Люся слушала, то и дело прикрывая губы ладонью, словно пыталась удержать себя от высказывания любых подобных слов. Да разве такое может выговорить кто-то, кроме Лены?
Саня ловко выхватил только что шлепнувшийся на макушку стопки горячий ноздреватый блин, макнул в мед. Теперь он сполна видел то, что пытался ему объяснить отец. Мама не просто шумела и ругалась. Она меняла удачу. Более того, перекраивала всю судьбу Люси, только что раздавленной и жалкой, согласной до бесконечности терпеть брезгливое, презрительно-насмешливое безразличие Фрола, тихо плакать и рассыпаться в труху… А после маминых слов – уже иной: решившейся попробовать изменить то, что минуту назад выглядело незыблемым.
– Ты иди, не мерзни. – Лена приобняла приятельницу за плечи, поправила ее тонкую кофту. – Я от сказанного не отрекаюсь, ты меня знаешь. Ключ твой. Не спеши сразу все менять. Такое требует обстоятельности.
– Спасибо, – тихо шепнула Люся.
– Тятю благодари, – фыркнула Лена. – Он не всякой станет помогать, отец у меня человек жесткий, но справедливый.
На том разговор и закончился. В сумерках праздник отшумел, люди стали расходиться по вагонам.
Утром иней высеребрил пути. Серость неба подалась вверх, проредилась. Дыхание теперь висело белесыми облаками мерзлого пара, долго копившаяся сырость из воздуха выпадала в болотистую низину близ путей редкими мелкими снежинками, высветляя жухлую траву и намечая узор для зимней росписи. Звуки разносились далеко, лес окончательно оголился, обрел прозрачность, прорисовался четче и ярче по седине первого зазимка.
Надеясь на улучшение погоды и радуясь бодрому морозцу, люди работали споро. Ободряло и то, что затянувшийся ремонт участка близился к завершению, не сегодня завтра сходни будут втянуты в вагоны, "Букашка" привычно загудит, собирая свое население, и отправится на новое место. Значит, будет отдых во время переезда, а перед этим сдельщики получат кровные за исполненную работу. Пусть шпалы гниловаты, костыли изготовлены сомнительными производителями, а рельсы уложены гораздо хуже, чем при бригадирстве Короля, однако близость денежного расчета сделала людей сговорчивыми. Народ судачил, что, если случится авария, отвечать за нее Фролу и новому бригадиру. А они люди маленькие, с них и спрос невелик. Корней заново осматривал паровоз, слушал общий гомон и все сильнее злился. В нем кипела и бурлила иная правда. Он, машинист, лучше прочих понимает, как страшна авария и что это такое – сход поезда с рельсов. Разве можно допустить подобное, даже простым молчанием? Разве посильно чужую смерть, твоими руками уготованную, списать на Сушкова и объяснить его жадностью? Но вот беда: из столицы не шлют ни ответа на письмо, ни проверки… Конечно, в прошлый раз тоже не особенно быстро откликнулись. Без малого год думали, примерялись, ждали случая. Так ведь с наградой и переводом можно погодить. А вот с гнилыми шпалами – совершенно нельзя.
Саня слушал дедово бормотание с самого рассвета: он пошел с Корнеем к паровозу, забросив уроки. В пробуждении машины от долгой спячки ему виделось некое чудо. Холодный, заиндевелый и темный паровоз медленно прогревался, оттаивал, наполняясь кипящей и шумной жизнью большого котла. Обретал голос, раздышивался – любимое дедово словцо в отношении пуска машины – на морозце, выбрасывал пар высокими острыми струями. Протертая заново медь отделки, казалось, теплела, словно в ней копились солнечные блики. Резкий дух угля мешался с иными дорожными запахами, знакомыми и притягательными. Паровоз копил силы, чтобы в первый раз прокрутить колеса, поднатужиться и нарушить сонный покой состава. Тягучим хрустом катилась волна звуков по сцепкам как по позвоночнику. Дед улыбался, гордый любимым стареньким "Букашем", безотказным и неприхотливым, бормотал одобрительно, что иные современные на таком дрянном угле и не раздышались бы, а этот паровоз притерпелся, освоился, сдюжил, уверенно набирает рабочее давление. Саня слушал и кивал, полируя поручни и медный номер "БуСт-1456" – полное официальное имя паровоза. Он знал, пока дед лишь проверяет любимца. Вот уже и закончили бросать уголь, и котел более не греется… Сигнала к отправке нет, и поступит он в сумерках, никак не ранее. Завершив полировку, Саня спрыгнул на шпалы и огляделся: деда нигде поблизости не оказалось. Решив, что Корней ушел к отцу, мальчик неспешно зашагал к своему вагону, пиная мелкие камешки и пробуя высвистывать сложную мелодию, которую старался перенять у Васьки еще прошлым летом.
Возле "семерки" Саня споткнулся, подозрительно изучил невидимое прочим темное пятно беды, сегодня уже вовсе густое и страшное, юркнул под вагон, выбрался с другой стороны и прижался ухом к щели. О ней знали немногие даже среди ушлых мальчишек. Мала, звука настоящего не дает, хоть и позволяет проникнуть в тайны господина Сушкова, поскольку находится в доске стены его купе-кабинета. Но если прислушаться и добавить чуток магии…
– Фрол, он точно решил дать телеграмму, зуб даю, – буркнул голос кладовщика Ефима. – Говорил я тебе: не мудри, доиграемся.
– Часы у тебя? – коротко уточнил начпоезда.
– Да, Король их даже не хватился пока что.
– Ладно, делай как решил, твоя правда-с. Люди как раз к ночи явятся, нужные. Однако же учти, я знать ничего не знаю-с. Если все пойдет криво, сам тебя и…
– Не советую. – Голос кладовщика прозвучал спокойно и даже мягко. – Ты все знаешь и ты в деле. Больше скажу: сам ручки запачкаешь. Баба твоя письмо видела. Я на сходнях с ней столкнулся. Белее мела, налетела слепо и понеслась по шпалам – только подол замелькал. Уйми ее, Фрол. Хоть язык вырви, хоть вовсе удави, а молчать она должна накрепко.
– Выбей дурь из нее. Дело несложное, это ж не рыжая Ленка, которая и Михею не испугалась бы зубы пересчитать или челюсть сковородкой выправить, – хмыкнул третий голос. – Эй, Фрол, зря ты на нее пялишься. Не про тебя баба.
Начпоезда отозвался, но его слов Саня уже не стал слушать. Он закусил губу и огляделся. Никого… Хоть бы Олег рядом был! Надо и отца предупредить, и деда, и маму, и тетю Люсю. Всех сразу! Но сперва следует убраться от опасного вагона. Пробежав по шпалам мимо "семерки" и следующего за ним девятого, Саня нырнул под вагон и оказался у переднего тамбура родного пятого. Прыгнул на ступеньки, оглянулся, стараясь не высовываться и не показывать любопытства. От "семерки" спустились по насыпи трое, у кромки леса их поджидал еще один бездельник. А как еще можно назвать путейца, не занятого работой в середине дня? Карман Ефимовой стеганки странно топорщился, скрывая нечто тяжелое и крупное, и Сане стало окончательно не по себе. Люди огляделись – и сгинули в болотистой лощине. Мимо сходней, спотыкаясь, прошла Люся. Она всхлипывала, куталась в платок и явно ничего вокруг не видела и не слышала. Саня попробовал окликнуть – бесполезно…
Сзади за рукав требовательно дернули, и Саня вздрогнул.
– Жду тебя уже час, – вслух пожаловался Олег. – У нас уроки…
– Хирургический набор с тобой?
– Тут. – Олег хлопнул ладонью по холщовой сумке и удивленно сморгнул. – Сань, что случилось?
– Где сегодня работает бригада?
– Ну часть людей проверяет склад, крепит неиспользованные рельсы, иные…
Дослушивать Саня не стал: судя по обстоятельности начала, Олег знает, где искать Короля. Пробежав по коридору, Саня заглянул в свою комнату, кивнул маме, которая сосредоточенно наблюдала за не теряющим привлекательности чудом очистки сковороды от жира, проглотил комок азартного колючего беспокойства.
– Начпоезда собирается тетю Люсю прибить, – бросил он с ходу. – Ты позови кого-нибудь и туда сходи, к "семерке", а я побегу деда искать. Неспокойно сегодня.
Лена поставила сковороду на стол и кивнула, не задавая никаких вопросов. Саня уже бежал назад и думал о том, что у него лучшая мама на свете. Кто еще из пацанов может вот так сказать пару слов – и не сомневаться, что понят взрослыми до конца и, более того, сразу же воспринят всерьез? Олег ждал на шпалах.
– Тебе ведь Король нужен? Там, – указал он в сторону хвостового вагона.
Добежать до хвостового вагона – дело двух минут. Нашептать отцу на ухо все подслушанное – вообще несколько мгновений. Вот теперь можно передохнуть и чуть успокоиться. Потому что Король обязательно во всем разберется и не допустит беды.
– В лощинку пошли, – прищурился Король, щупая карман и убеждаясь в пропаже подаренного Береникой хронометра. – И деда дома нет. Вот старый упрямец! Точно, сунулся обойти поезд лесом. Он еще третьего дня грозился прицепиться к телеграфу и дать срочную, да по своей привычке – шумно, Ефим наверняка разобрал, стал приглядывать…
Рядом спрыгнул на рельс из вагона Саша, вопросительно глянул на Короля. Подтянулся Федор Буев, начальственно огляделся:
– Чего не работаем? Все заняты, а вам…
– И верно, все заняты не тем. Шабаш! – рявкнул Король, не слушая насупившегося от важности бригадира. Люди стали удивленно оборачиваться, и Король громко пояснил: – Корней пропал! Не найдем сейчас, в живых ему не остаться. Я полагаю, он там, за первым поворотом, туда и побегу с Сашей. Вы ищите двумя группами вдоль путей. Заморозок нам на руку, любой след виден.
– А я… – охнул Буев. Затоптался, озираясь. Люди привычно послушались Короля, стоило ему возвысить голос. – Эй, так и я с вами!
– Федька очнулся, – рассмеялся один из путейцев. – Не спешит Фролке докладывать, вот чудо.
Король и Саша уже бежали по шпалам, Саня припустился следом. В затылок дышал Олег, немного окрепший за лето на Лениных борщах. Бежать было страшно. Очнувшееся впервые по-настоящему чутье Сани, не желавшее ничего замечать во время практических занятий, теперь вещало вовсю. Виделось темное облако впереди и левее, за путями. Второе ощущалось позади, над поездом. И оба были в движении, оба разбухали и готовились пролиться большой бедой. А еще из неоглядной дали спешило, гонимое темным ветром, третье, совсем чужое и тоже опасное…
Король первым приметил фигуру деда в прогале безлиственного кустарника у телеграфной линии. Одним длинным прыжком одолел насыпь и помчался напролом. Саша ругнулся, споткнувшись, неловко скатился вниз и тоже заспешил по болотистой низинке, пару раз оглянувшись влево. Саня никуда не глядел, просто старался по мере сил не отставать слишком уж крепко от взрослых. Однако он едва миновал сырые, чавкающие камыши топкой болотины близ насыпи, когда отец и его напарник уже скрылись далеко впереди. Жидкая ледяная грязь налипла на штаны, сделала ботинки пудовыми и неподъемными, связала ноги, подсекая их при каждом шаге, словно и в ней копилась злая темная удача. "Сегодня целиком ее день", – запоздало сообразил Саня, подал руку отставшему Олегу и принялся тянуть его, ускоряя бег. Черный день. Оттого все дела шли криво, а решения запаздывали.
За густой черной сеткой кустарника крикнули, то ли командуя, то ли ругаясь. Сухо хрустнул выстрел, потом второй, третий. Лес вздрогнул от резкого звука и замер. Кто-то упал и покатился, взвизгнул шало, тонко – и смолк. В липкой тишине Саня выпустил руку приятеля, продрался через кусты и увидел полянку. Взгляд сразу и страшно наткнулся на лежащего ничком деда. Саня мельком отметил, как отец вминает сапог в ребра Ефима, рубит ладонью его затылок. Не успели? В голове стало пусто, эта мысль не желала там утверждаться, слишком она была темна и ужасна. Но и света вроде неоткуда больше ждать. Мимо протопал задыхающийся Олег, упал на колени возле Корнея и стал усердно пытаться его перевернуть. Саша помог и замер, кривясь и мрачно сопя.
Сразу стали видны три дырочки в любимой старой кожанке машиниста, две кучно, рядом, на груди, третья ближе к рукаву. А еще Саня с замиранием сердца встряхнулся, разобрав тот самый свет, которого уже и не ждал в этот день. Блестело нечто маленькое, но яркое. Олег всмотрелся, достал из сумки свой набор в кожаном футляре, судорожно вздохнул, ощупал грудь деда под курткой, залез глубже, тронул плечо. Размазал по лицу грязь пополам со слезами и обернулся к Королю:
– Он жив.
Король присел рядом и неуверенно похлопал по дедовой куртке. Тихонько рассмеялся, извлекая из внутреннего нагрудного кармана табакерку.
– Саня, ты видел хоть раз такую странную, неявную и в то же время плотно упакованную удачу? – спросил он, изучая серебряную безделушку. – Ренка такие вещицы не дарит зря.
Лицевая часть толстого серебряного узора крышки была в одном месте прорвана насквозь, табак свободно сыпался наружу. Рядом узор вмялся до самого донышка. Но серебро по-прежнему лучилось светом, не различимым обычным глазом, и цепко хранило две пули из трех.
– Помогите снять куртку, – прервал общее оцепенение Олег. – Плечо у него задето. Но, как мне думается, ничего опасного, мягкие ткани. Только крови теряет много, надо срочно остановить.
– Саша, делай в точности, что прикажет доктор, – велел Король.
Он выпрямился, расправил плечи. Глянул вверх. Саня тоже посмотрел. Тень над головами таяла. От путей уже спешили люди, кричали на бегу, спрашивали, цел ли Корней. А над поездом темное пятно все еще висело, это видел сам Саня и, теперь у него не осталось сомнений, нечто подобное различал отец.
– Пошли выручать маму. – Король помрачнел и зашагал через кустарник, больше не оборачиваясь в сторону деда. – Плохо, когда беда приходит не одна, Саня. Как бы не опоздали мы. Надо было мне Сашку к "семерке" отослать. Впрочем, от "бы" пользы мало. О сделанном жалеть поздно, о несделанном – тоже.
– Один ты бы их не сумел так быстро одолеть, – утешил Саня, изо всех сил стараясь не отставать. – Папа, а дед успел отбить телеграмму?
– Полагаю, что нет, – сразу отозвался Король. – И это плохо.
Он выбрался к самой насыпи, подал сыну руку и зашагал вверх быстро и уверенно, чуть не волоком втаскивая на крутой подъем Саню. Люди спешили навстречу, кивали, а услышав, что дед жив, светлели лицами. Кто-то додумался, что нужны носилки, в орешнике застучал топорик.
У поезда было тихо и пусто. Король шел не задерживаясь и не оборачиваясь. Добрался до "семерки", глянул на Саню:
– Стой тут. Если кого-то или что-то важное увидишь, крикни мне. Понял?
– Да.
Саня сгорбился и вздохнул. Напряжение короткого и страшного бега покинуло его, а тревога осталась. Стоять и ждать невесть чего оказалось труднее, чем мчаться опрометью по путям. Олегу – и то проще. Он, оказывается, настоящий врач, он теперь оперирует деда! И надо же, ничуть не сомневается. Казался таким тихим, в себе копался. Над лягушками иногда плакал: жалко, видите ли, их, здоровых и живых, резать…
За спиной хлопнула дверь вагона. Король силой стащил по сходням Люсю, едва способную стоять на ногах, помятую и какую-то перекошенную. Следом виновато и тихо спустилась мама.
– Обе – в нашу комнату и не высовываться, – резко распорядился Король. Дернул жену за плечо, разворачивая к себе: – Лена, ты меня знаешь. Никаких споров. Как скажу, так и будет правильно.
Мама молча кивнула, она выглядела непривычно бледной, до синевы.
– Собирай вещи. Найди Санькин пропуск в столицу, ректором выписанный, мало ли как сложится. Иди.
Лена снова кивнула, обняла за плечи и повела прочь бессмысленно постанывающую экономку Фрола Кузьмича. Люся все время оттягивала с шеи платок и надрывно кашляла. Король звучно вздохнул, сел на ступеньки и задумался. Похлопал по деревяшке, приглашая устроиться рядом Саню:
– Верно я понимаю, что до сумерек сюда должны прибыть некие люди, вызванные Фролом со станции?
– Я так слышал.