И получилось так: мы внутри сидим. Япошки снаружи. Они нам чего-то кричат, руками машут, мол, выходите, все равно вам деваться некуда. Вот ефрейтор и пальнул в них для острастки. Отступили они подальше, а уходить все равно не хотят. И что делать, у нас ни еды, ни воды, ни боеприпасов.
Пошли мы тогда с ефрейтором… Кстати, он из шестой артиллерийской роты и зовут его по-простому - Степан Быков. Так вот, пошли мы со Степаном храм осмотреть. Вдруг тут другой выход есть или еще чего найдем.
Только начали мы храм смотреть, не понравился он мне очень. Не похож он был на другие буддистские храмы, что мы видели. Совсем не похож. Хотя тут, как и в любом местном храме, все было отделано золотом, у меня появилось какое-то неприятное ощущение, словно не храм это вовсе, а место гадкое, оскверненное. Отчего мне так казалось? Не знаю. Только было мне неприятно… мороз по коже, да и только.
Да и у Степана то же ощущение было. Он мне так сказал:
- Выбираться нам отсюдова надо. Мне тошно от этих желтолицых, будь они китайцы аль самураи… Не по душе все это… Пакостно тут все, словно в дерьмо вляпался.
Но делать-то нечего, надо выход искать, не век же в осаде самурайской сидеть.
Зашли мы за алтарь, а там лесенка такая вниз, и стоит местный старичок в оранжевом балахоне. Сам лысый, маленькие глаза щурит, "Ни хао", - нам говорит.
Ну, Степан к нему сразу по-свойски.
- Я, - говорит, - тебе сейчас все "хао" разнесу, ежели ты, гадюка желтожопая, не покажешь, как нам отсюда выбраться!
Дядька-то Степан здоровый. Он как взял этого узкоглазого, как тряхнул, над полом приподнял. У того аж зубы застучали, только он свое дурное дело дюже знает. Висит на руке Степана и головой кивает, все свое "ни хао" твердит. Шваркнул тогда его Степан об стену.
Тут я вступился.
- Чего, - говорю, - старика калечишь. Он маньчжур или китаец, священник. Он тут вовсе ни при чем. К тому же священников никаких, ни мусульманских, ни еврейских, убивать нельзя. Мне об этом наш батюшка говорил, когда я на войну добровольцем уходил.
Только, похоже, Степану до моих слов, как до луны, было.
- Это не священник, а жрец ихний - идолопоклонник. Таких Иван Грозный сразу на кол сажал.
- Ну то Грозный был… А нам негоже жизни невинного человека лишать, грех на душу брать.
- Скажете тоже, "невинный", - усмехнулся Степан. - Он уже в том виновен, что желтожопым родился, а уж в том, что служит богам языческим, и подавно.
- Смотрю, тебе дай волю, так ты пол-Китая перережешь.
- Наверное, - пожал плечами Степан. - Только дюже я желтожопых не люблю, - слово "желтожопый" он произносил всякий раз с особой выразительностью, словно оно ему нравилось, и он старался использовать его, чтобы покрасоваться, хоть даже и передо мной. - Только вот черножопых я еще больше не люблю, арапов там всяких, - продолжал Степан, чуть подумав. - Приезжал тут к нам один в город. Сам здоровый, как каланча, губы, как подушки, глаза навыкате, а кожа чернее ноябрьской ночи. Так наши его как-то вечерком поймали и отделали по первое число. Вот так-то…
- Да ты, я смотрю, настоящий расист, - ухмыльнулся я. - Только монах этот, нравится тебе это или нет, наш единственный шанс выбраться отсюда.
Степан с сожалением вздохнул и поставил старичка на пол.
- Ладно, вашблагродие, уговорили, - а потом вновь обратился к китайцу: - А ну говори, где тут у вас второй выход? - и выразительно помахал перед носом старика огромным кулаком.
Старик залепетал что-то на своем щебечущем языке, а потом указал на одну из ниш, скрытых в полутьме. Мы заглянули туда - там дверь. То ли старик по-русски понимал, то ли догадался, что мы ищем.
Ну, Степан его для порядку еще разок тряхнул: мол, смотри у меня, мы шуток не любим. А потом мы к той дверце рванули. Только за ней не выход был, а еще одна комната. Странная такая, словно оружейня - все стены клинками увешаны. Я таких странных клинков раньше не видел. А в центре стоит что-то вроде саркофага египетского, и по форме в нем как будто человек лежит, только голова у него осьминожья. Противный такой саркофаг. И что самое главное, над саркофагом дыра в потолке - путь к побегу.
Свистнули мы солдатиков, вооружились до зубов, жаль только, огнестрельного оружия тут никакого не было, ну так недаром говорится: "Пуля дура - штык молодец". Потом исподнее нарвали, веревку соорудили. Двое парней на саркофаг этот, будь он неладен, забирались, ну и меня как самого легкого к потолку подняли. Зацепился я за край, подтянулся. Ну, это вам не турник в училище. Поболтался я макарониной минуты две-три, а потом все-таки удалось через то отверстие выползти. И ведь что самое мерзкое - отверстие небольшое, в него человек и так не особо пролезет, не то что ногу закинуть, а вот так чисто на руках вытащить себя - дело тяжкое. Однако ж я справился. Да и как не смочь тут было, если япошки могли в любой момент дверь разнести и в храм вломиться?
С трудом выбрался я на крышу, а она скользкая, наклонная. Огляделся. У китайского храма крыша была четырехугольная и в центре поднималась полукругом до шпиля-маковки, так что от японцев она меня закрывала. Они меня не видели, впрочем, я их тоже.
Распластался на раскаленной черепице, самодельной веревкой опоясался и бросил ее конец вниз в дыру, своим.
Стали они по одному на крышу вылазить. Тяжело было - не то слово. Веревка в тело впилась, казалось, еще мгновение, и перережет она меня надвое, а ткань трещит, словно лопнет вот-вот. Но все-таки не лопнула. А как выбрались все на крышу, я веревку наверх втянул. Посидели мы, отдышались.
Степан на разведку пополз, только вернулся вскоре.
- Плохо дело, - говорит. - Не спуститься нам. Тут до земли саженей сто будет, да японцы вокруг. Спрыгнуть не спрыгнем, а по веревке полезем - засекут. Они тут часовых выставили. Те нас здесь на крыше не увидят, только вставать нам во весь рост не стоит. Придется ночи ждать.
И теперь лежим мы на горячей черепице, под жарким маньчжурским солнцем.
Вечер того же дня
Японцы определенно желают нас поймать. Где-то неподалеку идет сражение, а они по-прежнему сидят возле храма. Часовых дополнительных выставили и костры жгут. В их свете я и пишу.
Нам не спуститься.
Но что удивительно: почему, если японцы так хотят нас захватить, они двери не выбьют. Двери хоть и массивные, но против гранаты и динамитной шашки не выстоят.
Перед самым закатом я с одним из парней перебрался на другую сторону крыши. Осторожно проползли вдоль козырька. Смотрели на зарево над Мукденом. Там все небо темным дымом затянуто, а закатное солнце его красным расцветило - жуткое зрелище. Только вот понять бы, как там у наших дела. Пробились они к Порт-Артуру или нет. Но тут, на крыше, мы только гадать можем.
Да тут еще одно странное событие случилось. Не знаю, как и описать его. Ближе к вечеру набежала пара тучек. Пролилась легким дождиком и тут же исчезла. Ну, нам тот дождик лишь в радость, однако дело не в этом. Над тем отверстием, через которое мы на крышу выползли, ни одна капля не упала. Мы со Степаном специально смотрели. Словно кто зонт над дырой держал, только зонта никакого на самом деле не было.
Вечер 19 февраля, 1905 год
За день случилось многое, так что теперь я не знаю, останемся мы в живых или нет. Единственная надежда на то, что какая-то из наших частей пройдет неподалеку от храма, благо дорог тут мало, а воинские части по дорогам в основном движутся. Иначе мы погибли.
Но начну по порядку.
Утром, когда я проснулся, первым делом подполз к краю крыши и проверил японских часовых. Все на местах, храм охраняют. А может, ждут, пока мы сами отсюда не выйдем. Только долго им тогда ждать придется. А потом глянул - Степана-то нигде нет, а веревка наша самодельная привязана и вниз в отверстие в крыше спущена.
Выходит, что Степан, пока мы спали, в одиночку назад в храм полез. Интересно, что ему там понадобилось? А может, врагам сдаться решил и нас сдать? Вот так я сначала подумал. А потом решил, что нельзя о людях плохо. Ничего такого Степан не сделал, чтобы я вот так впопыхах его в предатели записывал.
Посидел я, прикинул, что к чему. Парни пока спали, и я решил их не будить. Солдат спит - служба идет. Вместо этого положил одному из них под руку винтовочку, проверил оба кинжала, что со стены в храме позаимствовал. Острыми они были как бритвы и легко из ножен выходили. После перекрестился да и полез назад в храм по веревке. Надо же узнать, чем там Степан занимается.
Спустился я осторожно, смотрю, рядом с саркофагом на полу кувшин какой-то стоит и миска с овощами, а в дальнем углу какая-то тень колышется.
Я кинжал достал, подкрался и уж только локтях в трех распознал, что то Степан. Он спиной к саркофагу стоял, прямь за изголовьем, и какую-то штуковину выломать из стены пытался. Ну, я кинжал убрал, прокашлялся.
- Мародерствуем? - спрашиваю.
А Степан как встрепенется, метнулся, свой револьвер вскинул.
- Да ты поосторожнее, - говорю. - Я это, Гришка.
Он револьвер тогда опустил.
- Сам вижу, кто таков. Чего с крыши слез?
- Посмотреть, что ты тут творишь.
- А что творить-то? Вон жратвы раздобыл, только одному мне ее наверх не поднять.
- Где? - удивился я.
- Эко вы, вашблагродие, недогадливы. Вот вчера мы внизу монаха трясли. А ночью я и подумал: а чего этот монах с нами остался, к японцам не вышел? Ведь его-то, своего, они бы наверняка не тронули. Раз не вышел, значит он или нас боится, или… Но что он нас боится, я сразу отмел. Не похоже вчера было, чтобы он так уж слишком струхнул. А раз так, то и выходит то самое "или"… Как я до этого в мыслях своих дошел, так сразу сюда вниз спустился. Вначале храм осмотрел - там никого. Но где-то же этот желтожопый должен быть. Осмотрел ниши повнимательнее, и глядь… в одной из них лестница вниз ведет. Ну, спустился я - там келья огромная, запасов жратвы пруд пруди, а посреди кельи из камня фонтанчик бьет. И еще три старичка - один наш - в оранжевых тогах статуями сидят. Вот, думаю, в чем дело. Ну и позаимствовал у них еды и воды. Теперь вот только наверх поднять бы.
- Это хорошо.
Я к саркофагу вернулся, кувшин взял, хлебнул. Вода свежая, ледяная. Мигом жажду утолил.
- В самом деле здорово ты это, Степан, сообразил. Я бы ни за что не догадался.
- Да нет, вашблагродие, тут дело несложное. Человек ведь, он - хоть разбойник черножопый, хоть монах - жрать и пить хочет. Без этого никуда. А раз так и старик второй вход нам не показал, то запас у него где-то быть должен. Вот я на поиски и отправился.
- Все равно молодец, - и я еще раз хлебнул из кувшина. - А у стены чего терся?
- Да тут… - начал было Степан, но замялся.
- Говори…
- Да тут одна штуковина забавная… - он шагнул в сторону. Я пригляделся. На стене среди золотистых узоров выделялся зеленый камень. Он словно светился изнутри и был прикрыт лепестками узора, так что если глядеть на него издали, казался светящимся осьминогом. Странное украшение.
Я шагнул ближе, словно загипнотизированный, хотел было коснуться странного камня, но тут сверху через дыру высунулась голова одного из наших солдатиков.
- Эй? Вы где там? - в голосе слышались нотки страха, словно солдат решил, что мы бросили всех, найдя способ улизнуть из храма.
Но мы быстро успокоили наших товарищей по несчастью. Потом передали им кувшин и овощи. Блюдо не прошло через отверстие и пришлось перегружать его содержимое вручную. Так как отверстие располагалось довольно высоко, процесс затянулся. На всякий случай мы решили было запереть дверь в усыпальницу, но не тут-то было. Мало того, что открывалась она внутрь, так еще засов был сделан с другой стороны, словно жрец хотел запереть кого-то в самой усыпальнице. Это мне сразу не понравилось, но тогда я не стал задумываться, зачем все это сделано.
После того как все трофеи Степана передали наверх, я вернулся к странному камню. Вначале я попытался отогнуть кованые пластины, которые и придавали камню сходство с осьминогом, и вынуть его из оправы. Потом я попытался подцепить его кинжалом и вытащить из стены, но мне это не удалось.
Вместо этого я глубоко вдавил камень, и тут за спиной у меня что-то страшно заскрипело. Я обернулся. А дальше все было словно в страшной сказке…
Сейчас, пытаясь описать случившееся, я вновь задаю себе вопрос: а не пригрезилось ли мне все это? Быть может, это был сон или галлюцинация, вызванная солнечным ударом, - слишком долго я пролежал вчера на раскаленной крыше, вот солнце Гаоляна и расплавило мне мозги.
И все же…
Когда я надавил на камень, так надавил, что он ушел в стену на добрую пядь, крышка саркофага разошлась в длину на две половинки, и эти половинки со страшным скрежетом раздались в стороны. Я был слишком далеко, чтобы заглянуть в саркофаг и приметить, что там происходит, но инстинктивно взял кинжал наизготовку, готовясь отразить нападение невидимого противника. А вот Степан стоял к саркофагу много ближе моего.
Разглядев, что внутри, он вскрикнул, отступил на пару шагов и вскинул револьвер.
Новый неприятный звук, чавкающий, словно разрывали гниющую плоть, и покойник сел в гробу. Однако он не был похож на обычных людей. Был он точной копией твари, выбитой на крышке саркофага, - человек с осьминогом вместо головы.
Степан вскинул револьвер и надавил на курок Три выстрела в замкнутом помещении прозвучали оглушительно, но тварь словно и не замечала пуль, которые одна за другой впивались в нее. Я, должно быть, закричал, а может, только хотел кричать. Так или иначе, в первые мгновения я застыл, парализованный страхом. Мне бы прийти на помощь Степану, но я не мог. Мое тело попросту не слушалось.
Степан же схватил со стены кривую саблю и, шагнув к твари, рубанул сплеча. Ожившее чудовище перехватило клинок левой лапой и, сжав острое как бритва лезвие, стало выворачивать саблю из рук Степана. Тот, вцепившись в оружие из последних сил, закричал мне:
- Беги, Григорий, беги…
Я шагнул было в двери, но он разом остановил меня:
- Не туда. На крышу беги!
Я секунду помедлил, но видя, что тварь постепенно одолевает Степана и вот-вот обезоружит его, метнулся вперед к саркофагу, а потом прыгнул, зацепившись как можно выше за нашу импровизированную веревку. Она затрещала, но выдержала. Тварь, не выпуская из руки клинка Степана, повернулась в мою сторону. В какое-то мгновение ее голова оказалась в аршине от моей ноги. Рывок, и щупальца осьминога захлестнули мне ногу, потянули вниз. Я же со всей силы рванулся вверх. Только сил на то, чтобы вырваться из цепкого захвата чудовища, мне не хватило. На мгновение я повис на одной руке и рубанул кинжалом по бледному щупальцу. Хлынула зеленая кровь, и тварь взвыла.
Это был ужасный звук. Звук, подобного которому я никогда раньше не слышал и надеюсь, не услышу. В нем смешались воедино боль и ненависть к роду человеческому. И еще это был зов - зов твари, попавшей в смертельную ловушку.
Изо всех сил вцепившись в веревку, я устремился к спасительному отверстию. Мгновение, и меня ухватил за руки один из солдат. Рывком он втащил меня на крышу. Одновременно на нас посыпалась битая черепица - это открыли огонь япошки. Видимо, заметив шевеление на крыше, они попытались упредить любую нашу попытку выскользнуть из капкана.
Я же, сделав глубокий вдох, вырвал из рук солдата винтовку. Заглянул в дыру. Чудовище уже почти целиком вылезло из саркофага. Одной рукой оно по-прежнему сжимало обнаженный клинок, а другой впилось в плечо Степана, нависая над ним. Солдат же, проигрывая схватку, опустился на колено. Его лицо было перекошено от напряжения, и он из последних сил сопротивлялся ожившему монстру.
Не задумываясь, я вскинул винтовку и всадил обе пули в голову твари. Я видел, как пули вошли в мягкую плоть, разрывая ее на куски, и чудовище вздрогнуло всем телом, почувствовав силу удара. Но через мгновение раны затянулись. Человекоосьминог даже не повернулся, чтобы взглянуть в мою сторону, он продолжал сжимать плечо и саблю Степана.
Я сразу понял: пули эту тварь не берут. Сталью ее не остановить. Клинок Степана она сжимала голой рукой, и, похоже, боль от острого как бритва клинка ее не очень беспокоила. Тем не менее я же отрубил ей одно из щупалец. Я взглянул на свой кинжал. Несколько необычная форма рукояти… Я снял его со стены храма. А у Степана сабля обычная, армейская. Осененный неожиданной догадкой, я схватил один из присвоенных мною кинжалов и метнул его в спину твари. Бросок получился так себе. Тем не менее клинок в цель попал и, что удивительно, почти по самую рукоять вошел в тело чудовища, словно то было не из плоти и крови, а из желе.
В этот раз тварь взвыла, качнулась и, выпустив плечо Степана, попыталась свободной рукой дотянуться до клинка, засевшего у нее в спине чуть ниже лопаток.