Оставшись со своим учеником наедине, Хетта Таваци спросила:
- Что теперь ты задумал, Джурич Моран?
Он сразу утратил всякую веселость. Стал озабоченным, хмурым. Даже на "Освобожденную Любовь" смотреть не хотел. А что на нее смотреть - пройденный этап. Некая идея полностью завладела Мораном. Он расхаживал взад-вперед по мастерской, жадно поглядывал на станок, тискал пальцы и вздыхал. Хетта, недоумевая, следила за ним, но заводить разговор не спешила.
Наконец он остановился и резко развернулся к ней.
- Скажи мне, Хетта, что бы ты отдала за то, чтобы… чтобы ничего этого не случилось?
Она почувствовала, как в душе у нее все сжалось. Опасность, страшная опасность надвигалась на нее саму и на всю семью Таваци, Хетта ощущала это всем своим естеством. Как и положено матери, охранительнице, она страшилась этой неизвестной опасности. Но имелась еще одна ипостась Хетты - отчаянная, склонная к авантюрам. И вот эта ипостась жадно тянулась к Морану и заранее ликовала.
- Что ты затеваешь, Джурич Моран?
- Сперва ответь мне, Хетта Таваци, ответь мне честно и искренне, как если бы я был ближайшим твоим кровным родственником, - что бы ты отдала за то, чтобы ничего этого не случилось?
Он был очень серьезен. Его глаза пылали зеленым огнем - так ярко, казалось, они не горели еще никогда. Он весь дрожал от возбуждения, плечи его тряслись, руки беспокойно бегали по подолу рубахи и цеплялись за пояс.
И в третий раз Моран повторил свой вопрос:
- С чем бы ты согласилась расстаться навсегда, Хетта Таваци?
Теперь она застыла на краю пропасти. Сладостной пропасти, откуда можно выйти живым и преображенным, но где можно и сгинуть навеки, истлеть и превратиться в сладость.
Десятки нитей Моран вложил в ее руки. Она ощущала их натяжение. Они подрагивали, как вожжи, удерживающие горячих коней. Нити чужих жизней, которыми сейчас она могла распорядиться по собственному усмотрению.
Хетта закрыла глаза, чтобы полнее воспринимать происходящее. Сияние заливало мир, и безумный снег хлопьями сыпался на землю.
И когда Хетта Таваци подняла ресницы, первым, что она увидела, были зеленые огни с россыпью золотых точек - глаза Джурича Морана. Он жадно всматривался в ее лицо.
- Ты согласна? - прошептал он.
- Ох, Моран!.. - Она вскинула руки и обхватила его за шею. - Моран! Джурич Моран! Ох, Моран!..
Уткнувшись лицом ему в грудь, Хетта заплакала, и безопасно, тихо, окутанная нежностью погрузилась в ту самую пропасть, о которой только что с таким ужасом грезила.
* * *
- Этот гобелен, - сказал Джурич Моран, - не должен быть выставлен на всеобщее обозрение. Он заключает в себе великую тайну семьи Таваци. И вы запомните только это - но запомните накрепко. Что до остального, то это напрочь выветрится из ваших голов. Сейчас вы все еще отдаете себе отчет в том, какие события происходили в вашей семье и в Гоэбихоне на самом деле. Вам известно, что бедняжка Иман, дочь Хетты Таваци, родила ублюдка по имени Номун; что ублюдок этот вместе со своей безумной матерью погубил многих сограждан, в том числе и Готоба, второго сына Энела Таваци; что Хетта Таваци в конце концов поднесла своей дочери отраву и тем самым попыталась избежать большего позора. Все это вам известно.
Он медленно обвел глазами собравшихся.
Все Таваци были здесь, и снова в доме стояли длинные столы с яствами, только теперь на месте смертной кроватки лежал свернутый в трубку гобелен. Моран возвышался прямо над ним, расставив ноги, - у левой ноги блюдо с жареной свининой, у правой ноги блюдо с хлебными лепешками.
Одни Таваци вздрогнули раньше - когда Моран упомянул о предательстве Номуна и его матери; другие позднее - когда речь зашла о том, что Хетта убила собственную дочь. Один только Энел Таваци сохранял полное равнодушие и просто ждал, пока завершится церемония.
- А теперь я покажу вам мою новую работу! - сказал Моран. - Клянусь всеми моими кишками, она стоит того, чтобы на нее посмотреть!
Он наклонился над гобеленом и свистнул сквозь зубы:
- Энел Таваци, помоги мне.
Вдвоем они развернули тканую картину и повернули ее к присутствующим, чтобы все могли полюбоваться. Гобелен изображал знакомый всем пейзаж - реку Маргэн и город Гоэбихон с его башнями и стенами. А на реке пылали корабли с разрисованными бортами и треугольными красными парусами. Десятки пиратов, охваченных пламенем, корчились на палубах, и среди них можно было различить фигурку молодого человека с лицом, закутанным в вуаль. Он воздевал руки к небу в тщетной мольбе о снисхождении, а огонь плясал на его голове и бежал по его одежде.
- Сейчас вы еще помните, что ничего этого не было, - сказал Моран. - Но скоро все изменится. Скоро бывшее станет небывшим. И только одно сохранится в неприкосновенности: гобелен. Вы должны беречь гобелен, вы должны прятать его и вы ни в коем случае не должны ничего в нем изменять.
Он помолчал, надеясь, что за время этой паузы каждое его слово надежно впитается в память слушателей. Затем положил гобелен на стол и спрыгнул на пол. Вслед за ним спустился и Энел Таваци.
Хетта подошла к своему бывшему ученику.
- Что все это значит? - спросила она тихо.
- Ты же с самого начала моей речи была здесь и все слышала, - ответил он, подняв бровь и рассматривая ее удивленно, как будто видел в первый раз. - Кажется, я выразился довольно внятно.
- Помнится, еще недавно ты заклинал меня никому не рассказывать о моем преступлении, - прошептала она, - и сам же при всех разгласил тайну.
- Через несколько часов это не будет иметь никакого значения. Мой гобелен отменяет все трагедии, - Моран сделал энергичный жест, как будто зачеркивал нечто. - Впрочем, я еще не вполне понял, что именно он отменяет. Многие детали неясны даже мне самому, хоть я и творец этой великолепной, мощной вещи. Но некоторые базовые позиции определены уже сейчас. Например, Гоэбихон точно не будет взят и разграблен, а женщины, соответственно, не будут изнасилованы. Пиратские корабли и вместе с ними Номун-ублюдок бесславно сгорят. Точнее, сгорели. Если я не ошибся в расчетах, то в самое ближайшее время вы все осознаете и убедитесь на собственном опыте в том, что именно так все и происходило.
- Это обман? Иллюзия? - настойчиво допытывалась Хетта.
- Нет, просто… Как бы это выразить поделикатнее, чтобы ты сразу в обморок не хлопнулась? - Он задумался на миг, а потом махнул рукой и сказал прямо: - Просто другое прошлое. Ничего особенного. Правда, проделывать такие штуки строжайше запрещено, и если Мастера в Калимегдане узнают, то… то я… то мне… - Он криво улыбнулся. - Да кто им расскажет-то? Никто! Вы ведь все равно ничего не вспомните.
- А вдруг ты ошибся? - Хетта Таваци сверлила Морана взглядом. - Если твое вмешательство окажется губительным?
- Ты не любишь сюрпризов? - Моран обиженно надул губы: - Отойди от меня, коварная женщина. Меня удручает твое неверие в мои способности. Я желаю вкушать плоды моего триумфа. Я желаю есть, пить и веселиться!
С этим он уселся за стол, и остальные последовали его примеру.
Когда пиршество было закончено, гости разошлись, гобелен убрали в сундук, и стол разобрали. Слугам было приказано работать всю ночь, чтобы к утру в доме не осталось и следа от вчерашнего беспорядка. "Потом можете выспаться и даже взять выходной день", - добавил Джурич Моран, завершая речь, обращенную к служанкам. Те ожидали подтверждения от господина Таваци, а господин Таваци пробурчал: "Делайте, как вам сказано" и ушел к себе.
* * *
В эту ночь Хетта спала беспокойно. У нее болел средний палец на левой руке, и она никак не могла понять причину этого странного недомогания. Она ворочаясь с боку на бок, пыталась сгибать и разгибать палец, гладила его, мяла и снова погружалась в тревожные сны.
Ее муж проснулся перед самым рассветом. Хетта сразу услышала, как он ворочается, и по его дыханию поняла, что он не спит.
- Нужно будет выгнать этого твоего ученика, - проговорил господин Таваци, оборачиваясь к жене и открывая глаза. - Из нашего дома и из Гоэбихона. Чтобы духу его здесь не было! - Он улыбнулся Хетте чуть виновато: - Не понимаю, отчего я даже во сне не переставал об этом думать… Но согласись, господин Джоран явно утратил всякое представление о приличиях. Он ведет себя в нашем доме как хозяин, распоряжается слугами. Он помыкает даже нами! Что это за праздник, который он устроил? В честь чего было пиршество? У меня от этого Джорана сразу начинает болеть голова.
- Нет ничего удивительного в том, что он командует и переходит все границы, в том числе и границы приличия. Для таких, как он, не существует ни запретов, ни препятствий. Это Джурич Моран, - ответила его жена, садясь в постели. - Прости, что не рассказала тебе этого сразу.
- Ничего страшного. Я почти догадался. Догадка постоянно крутилась у меня в мыслях, но никак не желала выйти на свет, отсюда и головная боль… "Джоран"! Ну и имечко. Таких не бывает. Разумеется, это Джурич Моран. Я должен был сразу сообразить. Одно только непонятно: почему тролль из числа калимегданских Мастеров явился в наш городок да еще попросился в ученики?
- У него были причины, - ответила Хетта Таваци. - У него на все имеются причины, хотя главная из них - его собственные капризы. Когда я его встретила, он действительно совершенно не владел нашим ремеслом.
- Он довольно быстро выучился, - проворчал господин Таваци. - Такого ученика у себя никто не потерпит. Ведь подобные ученики очень быстро становятся мастерами, а конкурировать с такими чрезвычайно трудно.
- Только безумец осмелился бы конкурировать с Джуричем Мораном, - возразила Хетта Таваци. - Он взял у нас то, что мы могли ему дать, - основы ремесла. А потом уже творил самостоятельно.
- Это абсолютно неестественно - создавать такие большие и в своем роде совершенные работы в такие короткие сроки, - сказал господин Таваци.
Хетга отозвалась:
- Он всегда будет спешить. Если он не поторопится, идея надоест ему, и он бросит дело на полпути.
- Откуда ты знаешь?
- Я же была его наставницей, - напомнила жена. - Впрочем, он почти со мной не разговаривал. Сам Моран, я хочу сказать. Но его руки - другое дело. Многое я узнала от его рук и кое-что - от его ног.
- Ты рассматривала ноги чужого мужчины?
- Ах, оставь, любимый! Он же тролль.
Хетта прикусила губу и с загадочным видом уставилась в потолок спальни.
- Интересно, есть ли у Джурича Морана хвост? - проговорила она.
- А ты так ни разу этого не проверила? - осведомился муж. - Хетта, ты меня изумляешь! Какие отвратительные мысли приходят тебе в голову.
- Это ты меня изумляешь, - отозвалась она, посмеиваясь. - Ну как я, по-твоему, полезу в штаны к постороннему мужчине?
- Но ведь речь идет о хвосте.
- Хватит! Ничего не желаю слышать о хвостах. Я только хотела сказать… - Она вдруг замолчала, а потом рассмеялась. - Понятия не имею, о чем я хотела сказать! Кажется, светает. Ну вот, наступил еще один день. Пора вставать. У меня много забот.
Она выбралась из кровати и снова почувствовала боль в пальце. Посмотрев на свою руку, Хетта увидела, что средний палец ее левой руки туго-натуго обмотан яркой зеленой ниткой.
Сперва Хетта хотела сорвать нитку и покончить с этим, но затем остановилась и призадумалась. И неожиданно пришла к такому вот выводу: если некто обмотал ее палец ниткой, значит, у него имелись на то основания. Кажется, сама Хетта только что говорила об этом. Джурич Моран ничего не делает просто так.
Она поспешно оделась и вышла из дома. Господин Таваци удобнее устроился в постели и снова заснул - на этот раз спокойно и без сновидений.
Хетта торопилась. Откуда-то она знала, что все дела необходимо закончить как можно быстрее. Она миновала несколько улиц, пересекла площадь и вошла в здание гильдий.
Книга гильдийских уставов лежала там, где она хранилась уже несколько веков, - в маленькой комнате, где обитал ее хранитель. В те годы это был некто Сариа, сын зеленщика. Хранителя всегда избирали из самой низовой среды - для того, чтобы у него не возникало предпочтений и чтобы он одинаково ненавидел всех богатых ремесленников города. Это обеспечивало его объективность при разборе спорных вопросов.
Сариа очень серьезно относился к своей работе и в ранний час уже находился в комнате. Пролистывал книгу и перечитывал уставы. Услышав шаги, он поднял голову.
Хетта стояла в дверях, взволнованная и румяная. Она выглядела так молодо, что Сариа поначалу даже не узнал ее и строго нахмурился.
- Что тебе нужно здесь, милая? - спросил он.
- Я Хетта Таваци, - ответила женщина. - Могу ли я войти?
Сариа побледнел. Разумеется, он глубоко чтил семью Таваци - самый старый и наиболее уважаемый род ремесленников в Гоэбихоне. С тех пор, как Гампилы запятнали себя позорным предательством, открыв ворота города разбойникам, у Таваци больше не оставалось соперников. И ведь именно братья Таваци, Энел-младший и Готоб, пробрались на корабли пиратов и сожгли их. В пламени страшного пожара разбойники погибли почти все - и случилось это благодаря отваге Таваци. Храбрецы и отличные мастера. Как ни старался Сариа соблюдать объективность, перед этим семейством он трепетал.
Хетта Таваци сказала:
- Не задавай мне вопросов, Сариа. Я должна остаться в этой комнате одна. Мне потребуются книга уставов, клей, перо и чернила.
- Я счастлив предоставить вам все это, госпожа Таваци, но что вы собираетесь делать?
- Я просила не спрашивать, - напомнила она.
- Прошу меня простить, но я не могу… Ведь речь идет о книге уставов! - Сариа выглядел растерянным и несчастным. - Я не имею права! - в отчаянии воскликнул он.
Хетта прошипела:
- Слушай, ты, зеленщик! Я отправлю тебя обратно в лавку твоего отца - разбирать гнилые овощи, если ты сейчас же не уберешься отсюда и не позволишь мне сделать то, что я должна!
Угроза подействовала на Сариа противоположным образом.
Он вскинул голову:
- Вы не смеете разговаривать со мной как со своим слугой, госпожа Таваци. Я - хранитель уставов, и не имеет значения, кто мой отец. Вы извлекли меня из ничтожества, вы сделали меня уважаемым гражданином - ну так и уважайте собственное творение.
Хетта помолчала, переводя дыхание и пытаясь справиться с волнением. Наконец она произнесла:
- Послушай меня, Сариа. Произошло нечто. И я обязана записать это, а потом заклеить страницы.
- Зачем?
- Что - "зачем"?
- Зачем это записывать?
- Чтобы память о происшествии не истлела. А это произойдет, если я не сделаю запись немедленно!
- Зачем же тогда заклеивать страницы?
- Потому что никто не должен знать о том, что произошло.
- Зачем же записывать?
- Потому что оно на самом деле было.
- Но тогда для чего заклеивать? Правда на то и правда, чтобы ее узнали все.
- Некоторую правду лучше утаить.
- В таком случае, ее не стоит записывать.
- Она может потребоваться. В какой-то момент. Поэтому ее необходимо сохранить.
- Но в заклеенном виде, - подытожил Сариа.
- Именно, - кивнула Хетта и вытерла пот со лба. - Я рада, что ты меня понял.
- Теперь понял.
И он вышел из комнаты, оставив Хетту наедине с книгой уставов.
Она раскрыла чистые листы, взяла перо и начала писать.
Хетта Таваци записала все, что случилось.
И о насилии, учиненном над ее дочерью Иман.
И о Номуне, и о пиратах.
И о гибели Готоба.
И о смерти Иман.
И о вмешательстве Джурича Морана.
И о гобелене, который он создал.
А под конец - о нитке, которая была намотана на средний палец ее левой руки.
Закончив писать, Хетта Таваци аккуратно заклеила страницы по краю и сделала пометку: "читать только хранителю и соблюдать в тайне".
После этого она размотала с пальца нитку, сожгла ее на пламени свечки и с легкой душой отправилась домой - к мужу и милой дочери Иман, которая никогда не выйдет замуж по причине своего слабоумия.
- Теперь ты понимаешь? - обратился к Деянире Тиокан, пятнадцатый хранитель книги уставов.
Девушка кивнула.
- В вашем прекрасном, богатом и внешне благополучном городе имеется маленькая грязная тайна. Обычное дело, поверь. Любой капитал имеет в своей основе какое-нибудь гнусное преступление. И у любого американского миллионера найдется предок - австралийский каторжник, если не похуже. Ничего страшного.
- Ты немножко не то понимаешь, - Тиокан постучал пальцами по книге. - Скоро я перейду к практической стороне дела. Итак, мы имеем в городе весьма опасный артефакт.
- Дубину, с помощью которой можно заставить человека исчез… то есть, пропасть навеки? - спросила Деянира.
- При чем здесь дубина! - Тиокан поморщился. - Ее в любом случае здесь уже нет. И тебе лучше, чем кому-либо другому, известно, что забрал ее отсюда твой приятель, этот твой земляк, Авденаго… Ты совершенно тупая, Деянира, и меня это, честно говоря, угнетает… Все это время речь шла о гобелене. Ты ведь общалась с Джуричем Мораном и должна была научиться смотреть на мир его глазами.