Поймать его не просто; он ведь не только чувствует охотника, он, злодей, мысли читает. Вот если бы перехитрить как-то, запутать… А что? - мысль. Заставь поверить, что хищник - он, а ты жертва. Вот, только, не зашло бы это сильно далеко…
Жейнов Станислав
Жу
"Книги, книги, книги… Хорошие бесполезные книги". Шекспир, Ницше, Гетте, Пушкин, Сократ - мелькают знакомые имена. "Приятно было познакомиться, - сказал он вслух, - но надо идти".
Отошел от шкафа; взгляд блуждает по темной комнате, нырнул в коридор, зацепился за тонкую черточку, отраженного в зеркале света. Потом, человек подошел к трюмо. Рассматривает себя, закинул назад волосы, улыбнулся: "И ты прощай, - сказал тихо, подмигнул еле заметному отражению. - Надоел ты мне за столько лет… Три тысячи четыреста пятнадцать дней… Ох надоел… Не попадайся мне на пути… - Погрозил пальцем".
Виктор прошел на кухню, включил свет, и больше часа писал письмо. Начиналось, оно так: "Ну здравствуй Витя…"
Дописал письмо, сложил лист вдвое, и на обратной чистой стороне вывел контур какой-то жуткой, неведомой твари. Висячей кухонной полкой прижал кончик листа к стене; так, письмо видно даже из коридора.
Выключил свет, подошел к окну, уперся лбом в стекло: "Ну, как тут "этот"?"
На остановке, под дождем, в свете фонаря топчутся люди. Подъезжают автобусы, забирают: мокрых, уставших, серых… Но их не становится меньше; темнота выплевывает под фонарь новые и новые зонтики. Люди, безразличны Виктору, - только - вон тот старичок без зонтика - вот-вот, тот самый в плаще - ему интересен. Хромой, низенький, промок до нитки.
Старик пристает к прохожим, что-то рассказывает: возбужденно, в захлеб, но быстро теряет интерес к собеседнику, переносит внимание на другого, - отстал от другого, находит нового, и… и так уже несколько часов.
"Как ты любишь дождь, - скользнул, неуловимый полутон мысли, хотя сам Виктор уже ни обращает внимания на старика, кажется, думает, о чем-то постороннем. - И побродить по остановке, поговорить с незнакомыми людьми. Ты счастлив… ничего тебе больше ненужно".
"Значит так, - обратился к себе. - Не думать о главном… Больше, не думать о главном".
Вернулся в комнату, лег на диван, не моргая пролежал четыре часа. Вспоминает, думает, но только не о "главном"… О "главном" думать, он себе запретил. (Виктор, научился ставить цель, и двигаться к ней о ней не думая. Заставлял себя бояться цели, не желать, убегать от нее, но в конце, приходил туда, где планировал появиться заранее, какие бы, сомнения и разочарования ни настигали в пути).
Опять на кухне, опять глядит в окно. Все тот же дождь, но людей уже нет, - почти нет. Также бесцельно, возбужденно потирая руки и разговаривая, - только теперь уже с самим собой, хлюпает по лужам все тот же старичок. "Хватит, иди домой", - снова, как тогда, - сонно и безучастно, - легкой тенью в голове Виктора, пронеслась чужая мысль. И старичок будто услышал, остановился, пожал плечами, подозрительно оглянулся по сторонам; взгляд побежал по темным окнам многоэтажки; зябко, человек поднял ворот плаща, быстро зашагал прочь.
"Я готов, - подумал Виктор. - Завтра… Да нет, уже сегодня. - Покосился на часы. - Сегодня, начнется охота"…
1
…всматриваться, в пустую темноту увядающей ночи. Там, за темнотой, на той стороне поляны, за густым, колючим кустарником, за жирной полосой леса - начинается рассвет.
"Долго ж ты шел, - подумал Виктор. - Что ж ты так? Я уже переживал". Снял палец с курка, подышал на него, размял пальцами другой ладони.
Уже пол часа он чувствует зверя, и с каждой минутой боль в боку становится сильнее. "Значит, я таки попал, - подумал человек, непроизвольно улыбнулся. - А ведь, сколько ругал себя…"
Виктор, и правда, - сильно переживал из-за прошлогоднего промаха, прокручивал в уме тот вечер, - по минутам, разбирал каждый шаг, и всегда находил все новые, новые ошибки: "Слишком нервничал… - думал он. - Плохо пристрелялся… Не поменял место засады, когда ветер переменился… И зачем, так поспешил с выстрелом… Хотя… Хотя: запах, нервы, ветер - все не так важно… Есть вещи посерьезней… Мысли - вот что меня выдало. Жу - считывает образы. И я знал об этом… хотя - скорее догадывался, но… О чем я тогда думал?.. Дай бог памяти: О сапогах? - да, промок тогда… О них родимых… Еще, о палатке… и о костре… ммм… Дилетант! Тебе бы мышей ловить..!"
Так и было, - минутная слабость: на миг расслабился, отвлекся, и все, - вдруг осознал - раскрыт, и ничего другого уже не оставалось - только стрелять… и этот промах… хотя - нет, не промах… совсем не промах.
Боль в боку все труднее терпеть, во рту появился гадкий привкус; в нос ударили резкие запахи, но самый неприятный, тошнотворный - это, запах собственной кожи.
Чем ближе подходит Жу, тем большую боль причиняет охотнику пуля, - им же некогда выпущенная в мохнатое брюхо животного.
Зверь, большой и опасный ломает ветки, качает многолетние, крепкие деревья - подходит к поляне, но в этот раз не выскочил на открытое, не подставил свой мускулистый бок, - осторожничает, осматривается. Нет, не вышел из леса, обходит; невидимый для человека, не спеша приближается к месту засады.
Но чем он ближе, тем тише трещат под лапами сучья; тяжелое, ревущее дыхание столь отчетливо слышимое на том конце поляны, постепенно, сошло на нет.
Охотник достал флягу, сделал глоток сладкого молока; во рту смешалось с тошнотворной, чужеродной отрыжкой, - не ожидал такого эффекта, будто выпил стакан гноя. Горло, рефлекторно сузилось, с трудом подавил рвотные спазмы: поплатился за это, резкой болью в желудке.
Это, он придумал еще в прошлый раз. Нестандартные обстоятельства требовали нестандартных решений. Привкус молока, натолкнет Жу, на мысль о легкой добыче. Хотя, молоко, - это не все. Вытащил из кармана, и положил в рот два маленьких желудя, не спеша разжевал. Кончик языка онемел, щеки свело аскомой, как на приеме у стоматолога. "Иди, иди сюда, - прошипел охотник. - Тут тебя ждет вкусный молочный кабанчик…"
Неплохо. Сработало. Возбуждение Жу, мгновенно передалось Виктору; часто задышал, руки трясутся, - чуть не нажал на курок, когда соседнее дерево колыхнулось от толчка спорхнувшей птицы.
Человек на секунду будто провалился куда-то, но только на секунду, - очнулся, дрожь прошла; появилась сила, злость, уверенность, и все это накапливается, разбухает, просится наружу. Все сомнения, страхи - испарились, и нет ничего, - в мире только двое: охотник и добыча, убийца и жертва.
Но все же, он как в тумане, мысли путаются, сегодня они странные, непривычные: "Убогое, обиженное природой существо, - подумал он, - эти неразвитые мышцы, слабые челюсти, притупленное обоняние, - по какой-то нелепой ошибке, возомнил себя хищником. Самонадеянный и обреченный, ждет на дереве, пытается, слепыми глазками выцарапать из чащи, хоть какой-то намек на движение".
Теплое сырое мясо и, жгучая сытная кровь, - скованы бледной кожей, томятся в ожидании освобождения, и от предвкушения по клыкам Виктора потекли густые слюни.
Всего один прыжок отделяет его от жертвы и…
Но сработал какой-то инстинкт, что-то где-то треснуло и электрический сигнал весело понесся по нейронам, зарылся в дебрях левого полушария, прицепился там к какому-то забытому рудиментарному нерву, и… Сознание вернулось к Виктору, но навечно сковало волю абсолютным, тяжелым страхом. Даже, не страхом - ужасом.
"Когда это случилось?" - мелькнуло в голове у человека. Секунду, минуту, может, час, он живет чужими мыслями, чувствами. Сильный, опасный противник. Таких еще не было. Как легко рассеял внимание, подавил волю, проник в сознание… Страшно, не принадлежать себе… Страшно, подчиняться чужой воле… Но страшнее - подчиняться воле дикого, жестокого врага.
К счастью, вечность, как ей и полагает, продлилась не долго, и освобождаясь от губительного оцепенения, Виктор успел перевернуться на спину, увидел: стремительные отточенные зубы, и за ними несутся, стараются не отстать два черных искрящихся глаза. Ружье зацепилось за ветку, выстрелило раньше чем надо, и все же, разрывная пуля задела часть огромного тела, и кровавые ошметки больно ударили человека по лицу. Жу пролетел мимо, успел когтистой лапой полоснуть шею, и где-то внизу в темноте, - затрясся, завыл от боли.
Что-то теплое хлынуло на плечи и грудь человека, проникло за пазуху, нежно и ненавязчиво перекинулось на спину. Обращать внимание на это, нет времени, - зверь промахнулся, - не спроста: уж больно глубоко они залезли друг другу в голову, и также как человек проникся злостью хищника, так и зверя в прыжке, сбил с толку бездонный, заразительный страх человека. Этот страх еще не прошел, и раненое, обезумевшее животное, - что вязнет в кустах, с трудом продирается сквозь густые заросли осинника, - еще можно, нет - нужно, догнать и добить.
2
Уже больше часа длится изматывающая погоня. По началу, охотник все больше ориентировался на стоны раненого зверя, но чем дальше в чащу, тем терпеливее, осмотрительнее становится хищник. Увеличиваются интервалы, когда преследуемый останавливается и издает резкий, пронзительный вой, что переходит в глухой, долго не стихающий рык. Виктор думал - Жу, просто не в силах стерпеть боль, позже решил - пытается отпугнуть, но от последней догадки вздрогнул: зверь подает голос, когда он (Виктор) сбивается со следа.
Уже легче. Сквозь кроны деревьев пробилось солнце, и редкие следы зверя и алая кровь, что блестит на кустах, и примятой траве, легко указывают путь беглеца. Жу, как почуял, растворился в лесу, и уже не издает ни звука.
Остановился, знает - охотник отстал. Оглядывается, скалится; мясистые мокрые ноздри пожирают сырой, обреченный своей пассивностью воздух. Виктор тоже зачем-то оглянулся, ощутил сильную боль в шее, щупает дрожащими пальцами, на месте ли пластырь. Другой рукой, облокотился на сук сухого дерева. Кривое, уродливое, почти завалилось: агрессивно торчат из земли обломанные корни. Виктор пытается передать бедняге всю усталость и боль, но тщетно. Отстал от почти поверженного калеки, вдруг почувствовал сильный укол в ногу. Набрал полную грудь воздуха, медленно выдохнул, пытается отдышаться, присел на землю, аккуратно развязал левый ботинок. Снял, хоть и знает: делать этого не стоит; нога, и без того распухшая, тяжелеет, от резкого прилива крови зачесалась. "Назад, ботинок будет трудно… - думает охотник, - пока - "этот" рядом. Лапу гаду сильно покалечил, а судить по ноге, так совсем отстрелил. Хотя, как он так быстро, без одной лапы..?"
От боли разрывается бок, ребра стонут, руки будто вырвали и назад прибили. Эта боль - чужая, в разы слабее, чем у животного. "Опасно. - Виктор морщится, кряхтя трогает ногу. - Болевой порог у меня ниже, как бы от шока раньше не окочуриться… Будет смешно…"
Единственной радостью для него, что больше не надо ограничивать память и фантазию, можно ходить, дышать, мыслить, как человек. Никаких секретов, маски сняты, роли распределены, осталось доиграть лишь некоторые незначительные сценки незнакомого, но предсказуемого спектакля.
Хищник, не удаляется, не приближается, как и Виктор, приходит в себя, борется с болью, оценивает причиненный ущерб. Последнее преимущество - внезапность, на что еще рассчитывает охотник, ускользает с каждой минутой. Так близко, Жу еще не подпускал. Виктор знает, на каком боку лежит зверь, чувствует, как солнце припекает подушечку на уцелевшей задней лапе, и медленный ритм дыхания животного, сбивает его собственный. Усталость Жу - последний шанс, и тот с каждой секундой теряет в весе.
"Последний рывок!.. Сейчас, или никогда!.. Все, или ничего!.." - болючим шариком прокатилось по мозговым извилинам, и еще, что-то про натиск, быстроту и почему-то глазомер, правда, последнее немного запоздало, нагнало уже после, - когда Виктор, резко, неожиданно для себя вскочил на ноги, перемахнул через высокий кустарник, и разбивая в кровь босую ступню, помчался в сторону встревоженных обескураженным животным, папоротниковых зарослей.
Перед глазами на секунду появилась и исчезла красная, с яркими желтыми полосками, спина, не прицеливаясь, почти наугад, охотник выстрелил вдогонку. Между черной дырой ствола, пулей и затылком жертвы, можно провести прямую линию. Выстрел мог быть последним, но… Пуля, разрезая изъеденные насекомыми листья, цинично насвистывая мрачную, садистскую песенку, вдруг разочарованно ухнула, впилась в старый, давно решившийся на самопожертвование пень, и не в силах вынести накопившихся противоречий, не поняв и презря благородный порыв последнего, разнесла беднягу на тысячу мелких щепочек.
Не сбавляя темп, на бегу перезаряжая ружье, Виктор принялся отчаянно осыпать свинцом все заподозренные в предательском сокрытии кусты, густо разросшиеся деревья.
Перепрыгивает через овраги, продирается сквозь заросшую, непролазную глушь, пробегает поляны, и снова беспросветная темень, жирные дубовые кроны, тяжелые еловые лапы.
Несколько раз видел зверя, но удача оставила, и каждый выстрел, больше вредит самому, отдаваясь тупой болью в ушах, чем всегда опережающему на шаг, будто заговоренному животному.
К обеду, Жу завел в болото; с кочки на кочку, по колена в вонючей жиже, по пояс в жиже, по грудь в жиже: с брезгливостью, с неприязнью, с равнодушием. Ноги вязнут в иле, идти все труднее, не успеть; затягивается зеленой тиной - тонкая полоска - след, оставленный Жу. "Вернуться? - никогда. - Вернуться? - не знаю. - Вернуться? - может быть. - Вернуться? - …"
Но вот, опять островки, показались кусты, из под жидкого чада выползла грязная земля.
Уже на берегу появилось что-то новое в ощущениях, подозрительно оглянулся по сторонам: "Что это может быть?.. И эта, пугающая легкость в теле… Где-то пропустил?.. Где-то ошибся?.. Где?.." - Нервная улыбка пробежала по лицу: "Точно! Патронташ - сука" - выругался в голос. Устало выдохнул, хлопает себя по туловищу, оглянулся - ничего не видно; след затянуло ряской. Но а вдруг… может, там… дальше, вопреки закону притяжения, назло всем глупым выдумкам Ньютона, из последних сил, но держится на плаву, зазывает, отблескивая медной бляшкой… Но… нет, нет. Его нигде нет.
Виктор не помнит, вставил в двустволку новый патрон или..? Трясущимися руками, с трудом согнул в колене ружье, облегченно выдохнул. Оба на месте, оба целые.
"Теперь, все нужно делать аккуратно, - подумал он. - Два патрона - совсем мало… это почти ничего, и… и это конец охоты. И может, хорошо, что только два? Далеко это зашло, далеко - я зашел. - Оглядывается, морщится. - Этот парень, не по мне… Чего бежал? Ведь давно понял… но бежал… Как под гипнозом, будто он хотел, а не я… А может, и правда - не я?.. Какая теперь разница, потом, подумаю об этом, а теперь все… теперь назад… назад…"
Повернулся лицом к болоту, с ужасом представил обратный путь: " А что делать? Ничего не поделаешь!" Еще раз посмотрел в сторону, куда ушел хищник, мысленно попрощался, разочарованно сплюнул, будто выплюнул последние сомнения, и… попытался развернуться, но не смог. Не обратил внимания, как сильно увяз в грязи, не сумел высвободить разутую ногу, потерял равновесие, нелепо махнул рукой и… выронил ружье.
Сразу, не понял, что произошло, замер в недоумении, как завороженный: растерянным взглядом умственно отсталого наблюдает, как оно булькая, пеленгуя sos бесшумно лопающимися пузырьками, погружается в черную, густую жижу.
3
Иногда, Жу шел по пятам, и Виктор вслушиваясь в шорох и треск веток, испуганно оглядывался, потом, прибавлял скорости, но не на долго - он устал. Бывало, слышал знакомый рык впереди, и тогда менял направление, шел туда, где казалось безопасней.
Давно сбился с пути, и было уже все равно куда идти, лишь бы не стоять, только не останавливаться, и лучше даже бегом, но… куда? Не он выбирает маршрут, знает это, и ничего не может поделать; ружье еще не высохло, дуло забито грязью - тайна - порох в патронах сухой, или… А сырой капсюль - сработает? Шансы, что ружье выстрелит пятьдесят на пятьдесят, и те - другие, ненужные пятьдесят, затягивают шею петлей дубящего страха, не дают остановиться, встретиться лицом к лицу, расставить точки над Й. Первые же пятьдесят, кажется Виктору, сбивают спесь с самого - Жу, не позволяют форсировать события, заставляют выжидать.
Виктор бежал, путал следы, пытался взывать к здравому смыслу неугомонного преследователя: "Нет, в этом уже нет никакого смысла!.. Пойми глупый!.. - Охота - это когда ты убиваешь, а не тебя!.. С жертвой, не может быть равных шансов!.. Это глупо!.. Это, так неправильно!.. Противоестественно!.. Нет! Нет, мы не в том положении, чтобы так рисковать!.. Что мы, с голоду умираем?.. Так ведь нет!.. Что тогда?.. Просто, месть?.. А это, еще более неумно!.. Я охотник, - ты добыча - все честно!.. Что я нарушил?.. Какие правила?.. Я не ставил капканов!.. Не травил тебя собаками!.. Я… я плачу взносы!.. У меня охотничий билет!.. Нет… нет, все не правильно, и то что между нами… ну это просто… недоразумение?!"
Так, ничего не получится, понимает Виктор, надо по другому: "Да - наверное, смешно? Вот так, был жертвой, и вот - банкуешь. Ну так - насытился своим триумфом, и беги себе! Расскажи всем, как гнал дурака охотника! Я не против… Я уйду и не вернусь… Пойми, ведь не голод, не инстинкты движут тобой, а… а…" Замялся, - он не знает, что движет Жу, какую цель преследует хищник; у Виктора нет точки опоры, ребра жесткости, фундамента, упершись в который можно потянуть на себя, сбесившуюся глыбу компромисса.
"…и ты можешь не верить мне, - неуверенно продолжает человек, - но теперь, когда мы столько времени рядом… Я!.. Я чувствую, как стремительно ты умнеешь! Копаешься, скребешься в моих мозгах и… и неужели, не увидел - там, в самом центре, на видном месте, жирными буквами… Гуманизм! Всепрощение! Доброта?!" Нет, не срабатывает, чувствует Виктор: "Обидно: такие хорошие, правильные слова, и…" И опять он увидел Жу.
Теперь тот стоит на месте, выжидающе смотрит на охотника. Инстинктивно Виктор вскинул ружье, прицелился, но зверь не убежал, только присел, спрятался за небольшой холмик. Лохматая рыжая морда, то поднимается над травой, то пугливо ныряет обратно. Провоцирует, догадался Виктор.
"Тебе тоже интересно, - продолжил он мысленный монолог. - Ну, иди ближе, и проверим… Шансы равны… Не выстрелит, и прикончишь меня одним ударом… Ну, чего ждешь?.. Ааа..! Ты знаешь, что выстрелит… еще как выстрелит, но не сейчас… Ты умный, очень умный - я тебя раскусил… А теперь уходи… Ты проверил - не сработало, так что иди… иди!"
И он исчез, правда ненадолго. Еще много раз показывал себя: мелькал среди поросших высокой травой холмов, отблескивал из темноты леса, широкой оскаленной пастью, напряженно ожидая грохота опасной пули, или сухого щелчка, беззащитной осечки. Но, ни первого, ни второго. "Раскрывать карты можно, только на сто процентов используя свои пятьдесят, - решил охотник. - Стрелять, только с колена, зафиксировав ружье в локте, и не далее, чем с десяти метров, а лучше - в упор".