ПУТИ ЗВЕЗДНОРОЖДЕННЫХ
565 г., Двадцатый день месяца Гинс
Мрачные ущелья Хелтанских гор, на дно которых никогда не заглядывает солнце.
Мир здесь был изменен,изменен еще страшнее, чем в Сумеречном Лесу. Простой смертный не смог бы отыскать дороги сюда, как никогда не вышел бы живым из Лон-Меара. Простой смертный, но не Звезднорожденный.
Урайн без колебаний Шел вперед. Он знал, что тропа под его ногами, тропа, задергивающаяся страшной огненной зыбью, тропа, скользящая змеей и неожиданно выворачивающая к нему отвратительную гнилозубую пасть, тропа, порой выскакивающая на гребень скалы, острый, как заточенная во сто крат тоньше волоса сталь клинка, – единственный путь к его цели и, кроме него, есть в мире только два человека, способных пройти ее до конца.
Воздух здесь был горек, как полынь, и с каждым вздохом, казалось, раздирал легкие на тысячи клочьев. Серьга в ухе Урайна сияла крохотным изумрудным солнцем. Ее свет порою был единственным, что озаряло его дорогу.
На некоторых участках тропы царила кромешная мгла. На других обитали обманчивые призраки, безмолвно склонявшиеся к земле при появлении Урайна, Длани Хуммера. Кругом стояла полная тишина, как и в Сумеречном Лесу.
На тропе ничему нельзя было удивляться. Урайн не удивлялся. После Лон-Меара он навсегда разучился удивляться. Поэтому, когда тишину разорвал громоподобный раскат, Урайн и бровью не повел.
Он не знал, как именно должно выглядеть то место, куда он направляется. Он не знал, что укажет ему на достигнутую цель. Но когда рокот усилился и отвесная скала слева от тропы, дав трещину, начала разъезжаться в стороны, он понял, что достиг своей цели.
Урайн вошел в расширяющийся проем. Зеленый камень в его серьге засиял ярче солнца.
Казавшаяся доселе совершенно цельной, скала скрывала в своем чреве огромную пещеру. Ее идеально отполированный пол уходил вверх ступенчатыми уступами, словно сиденья для зрителей в харренском театре. А на каждом уступе неподвижными изваяниями, сидя по-птичьи, застыли Воины Хуммера.
Они глядели перед собой невидящими глазами, напрочь лишенными век. Кутах. У ног каждого – изогнутый серповидный меч. Коготь Хуммера.
Стены пещеры слева и справа от Урайна были сплошь исписаны чьим-то огненным перстом. "Чьим-то", – мысленно ухмыльнулся Урайн. Высокие столбцы оплавленных знаков Истинного Наречия Хуммера.
Урайн охватил все написанное двумя цепкими взглядами. Направо и налево. Так. Понятно. Мог бы изъясняться и покороче.
В углу на каменной тумбе лежал обруч с таким же серебристым отливом, как и тела кутах.
Урайн подошел к нему, помедлил полмгновения и, отбросив прочь остатки нерешительности, надел его на голову. Перед глазами поплыл молочно-белый туман. Урайн почувствовал, как растворяется ткань его багряного плаща, выворачиваются назад колени, нос удлиняется и образует единое целое со ртом…
Когда зрение его прояснилось, все цвета показались ему оттенками серого. Тогда Урайн понял, что не ошибся. Он расхохотался – шестьсот глоток кутах издали дикий переливчатый рев.
Урайн встал – шестьсот кутах разом поднялись и выпрямились в полный рост. Урайн наклонился и поднял шестьсот мечей, лежавших перед ним. Они были тяжелы, остры, приятны на вид и отлично сидели в руке. С рождения он – шестьсот кутах – не видел ничего лучше. И ему не хотелось ничего больше, кроме как распороть мечами теплую плоть и, вырвав сердца врагов, утолить их теплом вечный холодный голод, сжигающий его тело – шестьсот тел – изнутри.
Теперь Урайн был многорук, многоног, многоочит. Управляться со всем этим богатством оказалось не так-то просто. Он попытался переместиться на несколько шагов крайним левым кутах и понял, что ощущает сколопендра, решившая почесать двухсотой ножкой двести первую так, чтобы все остальные при этом остались неподвижны.
Целая колонна кутах, сталкивая друг друга вниз, полетела вниз по каменным уступам. Он попробовал еще несколько раз, и только с седьмой попытки отдельно взятый кутах смог выкарабкаться из-под груды навалившихся на него тел и сделать несколько самостоятельных шагов.
С двумя дела обстояли уже хуже, но в конце концов двое кутах смогли встретиться внизу у выхода из пещеры и поглядеть друг другу в глаза. Потом хлопнуть в ладоши. Потом один присел, а второй взобрался ему на плечи. Сидевший выпрямился. Стоящий у него на плечах подпрыгнул. Да, таких игрушек у Урайна в детстве не было.
Потом уже трое кутах подошли к телу в багряном (Урайну он казался темно-серым) плаще, распластанному у каменной тумбы. Дико было видеть себя самого, лежащего вот так, замертво, и глядеть на себя же несколькими парами чужих глаз. Настолько дико, что один из кутах наклонился и снял обруч с головы лежащего тела.
Перед глазами опять поплыл молочный туман…
Когда обратное воплощение завершилось, Урайн встал с каменного пола. Рядом с ним неподвижно застыл кутах, держащий в руках серебристый обруч.
– До Порядка и Блага еще далековато, – пробормотал Урайн, похлопав кутах по ледяному плечу, – но для первого раза неплохо. Очень неплохо.
565 г., осень
С Хелтанских гор спустилось и быстро двинулось на восток давно позабытое Сармонтазарой воинство. Пятьсот серебристых существ длинной цепочкой в затылок друг другу шли через леса, через реки и горы. Двухсот пятидесятое существо, находящееся в центре колонны, несло на своих плечах бесчувственное тело человека. На человеке был длинный багряный плащ и серебристый обруч. Еще сотня птицелюдей шла впереди, выстроенная полукружием.
И все, что видели они, что видели идущие в основной колонне, видел Октанг Урайн. Он вполне привык управляться со своим новообретенным воинством. Кутах шли споро и уверенно, словно единое существо о шести сотнях тел.
Но кутах голодали.
На третий день разведчики, идущие впереди, учуяли поселение. Над крышами низких, полуутопленных во мшистой земле домов курились дымы, флегматично ревела скотина, на небольших, огороженных жердями подворьях заходились лаем собаки. Они унюхали кутах издалека.
Колонна перестраивается, кольцом охватывая деревню. С телом Урайна остаются двое. Раздается беззвучный приказ, и кольцо быстро схлопывается. Некоторое время слышны испуганные крики, рычание собак, детский плач. Потом над ночной деревней воцаряется полная тишина.
С рассветом кутах уходят, а в лесу в двух лигах от деревни остается большая яма, засыпанная свежей землей.
В этой деревне жили гервериты. И во второй, через которую Воинство Хуммера прошло спустя два дня. И в третьей.
И ни в одном из селений, в которых кормились кутах, не осталось свидетелей их кровавых трапез.
Глава 6
ПЕРЕПРАВА
562 г., Седьмой день месяца Алидам
С тех пор как Элиен и его новый знакомец покинули Тардер, прошло тринадцать дней. Дороги Ре-Тара ни в чем не уступали харренским, а Тракт Таная, который пересекал всю страну с севера на юг, вообще считался лучшей дорогой Сармонтазары. Четыре сер поносных колесницы в ряд могли лететь по нему быстрее птиц – и это чистейшая правда, подтвержденная Ре-тарской войной.
Элиен спешил воспользоваться Трактом, пока тот совпадает со Знаком Разрушения. Каждый день они с Герфегестом покрывали двухдневную норму, предписанную конному войску Уложениями Айланга. Крум чувствовал себя превосходно, лошадь Герфегеста – тоже. Оба были отменными грютскими скакунами, до которых ре-тарским лошадям было очень далеко. Они, кажется, подружились.
Элиен считал, что погоня стердогастов им больше не угрожает. Однако Герфегест, видимо, придерживался другого мнения. Иногда, при сильном северном ветре, он останавливался и с таким выражением лица, словно читал старинный трактат о поваренном искусстве, втягивал носом воздух. Иногда ему удавалось учуять что-то, одному лишь ему ведомое, и тогда Герфегест недовольно качал головой.
Элиен догадывался, что тот опасается погони стердогастов, но предпочитал помалкивать. Сын Тремгора уже привык к тому, что Герфегест сам решает, когда и о чем нужно говорить. Если Элиен начинал какой-то разговор, который Герфегесту был неинтересен, то слышал в ответ одни лишь загадки.
Так, спросив однажды напрямую, кто он такой, Герфегест, и чем промышляет, Элиен услышал: "Я – Герфегест, носящий также кое-где имя Тофа, а промышляю я удовольствием".
В другой раз Элиен осведомился, какие дела гонят Герфегеста на юг, в землю грютов. Тот ехидно покосился на него и сказал, что Элиен сейчас как две капли воды похож на наставника, который его, Герфегеста, в детстве сильно поколачивал.
На третий день, запершись в отведенной ему комнате в очередной сегролне, Элиен спросил у раковины Леворго, кто таков, по ее мнению, Герфегест. "Есть разница?" – философически ответила вопросом на вопрос раковина, и Элиен совсем пал духом.
Чтобы не морочить себе больше голову, Элиен решил, что Герфегест – контрабандист, промышляющий торговлей запрещенными усладительными зельями. В Харрене с такими разговор был суровый и короткий, поэтому сын Тремгора больше к этому вопросу не возвращался.
Так или иначе, с Герфегестом ехать было определенно веселее, чем одному.
Каждое утро Элиен, улучив удобный момент, сверялся с картой. Он уже давно заметил на ней крохотное изображение меча, которое, как нетрудно было догадаться, перемещалось по карте в точности так, как Элиен перемещался по Сармонтазаре. За мечом на зелени ре-тарских полей оставалась рваная черная борозда. Впереди уходила на юг красная дуга, столь небрежно и столь изящно очерченная Леворго.
Пока что все шло очень хорошо Даже лучше, чем Элиену того хотелось. Чем сейчас занят Урайн? Где его пресловутые ловушки? Способен ли он распространить свое магическое могущество до Тракта Таная или нет?
Элиен пребывал в постоянном напряжении. Ночами, во время короткого отдыха в сегролнах, он не расставался с оружием, просыпался от каждого шороха и однажды до смерти перепугал одного из постояльцев, которому вздумалось выйти среди ночи по нужде, причем по возвращении его угораздило перепутать двери.
Бедолаге повезло. Над его ухом среди ночи завис меч Эллата, и только благодаря железной выдержке Элиена клинок не прошел последних двух роковых пальцев. Невинно пострадавшего пришлось задобрить деньгами.
И только однажды сегролна подарила Элиену наслаждение. Только однажды.
* * *
Ближе к вечеру разразился чудовищной силы град. К счастью, когда первые горошины льда пронзили мутный воздух Тракта Таная, предусмотрительные Элиен и Герфегест уже пили хмельной напиток из кобыльего молока в сегролне.
Вдруг дверь отворилась, и вошли двое. Старик и девушка. Они сели за соседний стол.
Герфегест не обратил на вошедших никакого внимания, зато Элиен не сводил глаз с вошедшей девушки. На вид ей было не больше пятнадцати. Ее волосы и одежда были мокры. Рыжие локоны спускались на ее хрупкие плечи змееобразными прядями. Она вся дрожала от холода, и с ее точеного носика то и дело скатывалась очередная капля.
Старичок, судя по разговору, обрывки которого долетали до Элиена, приходился ей дядей. Они следовали на ярмарку, которая обещала быть в одном из соседних селений. Старик звал девушку Теллой, а она его любезным дядюшкой.
Телла была высока и худа, быть может даже излишне, глаза ее были грустны, словно осеннее утро, а в манерах было что-то от изнеженной жрицы. Она не была ни вульгарна, ни многословна, и спустя некоторое весьма непродолжительное время, за которое вошедшие успели скромно отобедать, Элиен почувствовал к ней особого рода влечение, которое начало настойчиво искать себе выхода.
Элиен не знал, насколько доступна понравившаяся ему девушка, но отказываться от своих намерений ему не хотелось. Он позвал трактирщика и за небольшую мзду поручил ему узнать у опекуна Теллы, не уступит ли он племянницу на один, всего лишь на один вечер. Сально улыбнувшись, трактирщик побежал наверх. Туда, где располагались в снятой комнате Телла и ее дядя. Вскоре он вернулся. Его лукавый прищур говорил больше, чем любые слова.
* * *
Телла оказалась милой девушкой. В меру скромной, в меру глупой, в меру изящной. Быть может, только слишком наивной. Волосы ее отливали медью, а глаза были цвета весеннего луга.
Для начала она спела Элиену одну из песен, какими обычно созывают народ на ярмарке, затем она болтала о том о сем – о здоровье маменьки, о прошлогоднем неурожае. Бедняжка, похоже, имела весьма смутное представление о том, за что столь знатный и мрачный на вид воин заплатил ее дяде так много золотых монет.
Затем Телла танцевала, плавно покачивая своими худыми бедрами из стороны в сторону. Обаятельно смеялась и снова несла чепуху. "Похоже, она действительно понятия не имеет, зачем она здесь", – подумал Элиен.
Телла понравилась Элиену. Даже слишком. Но на вопрос "Что делать дальше?" ни она, ни Элиен не могли дать вразумительного ответа. Слишком странным было бы предаваться любви с молодой особой, которая, похоже, понятия не имеет, откуда берутся дети.
– Сколько тебе лет? – спросил наконец Элиен, взяв в плен ее маленькую руку.
Ответ удивил его – ей не было даже четырнадцати. В харренских землях достигшими брачного возраста считались лишь шестнадцатилетние.
– Ложись! – Элиен довольно грубо указал Телле на ложе, застеленное овчиной.
Девушка была покорна его воле. Ее глаза смотрели на воина с плохо скрываемым любопытством. В них не было ни желания, ни страсти, ни даже страха.
Элиен вынул из сарнода -браслет из черных камней. Браслет Гаэт.
* * *
– Милостивый гиазир, ты снова подарил мне жизнь, – сказала Гаэт, приподнимаясь на ложе, и ее полные губы обнажили ровный ряд белоснежных крупных зубов.
Элиен молчал. Он не смог поймать тот миг, когда совершилось столь чудесное превращение. Телла исчезла. Вместо нее на желтых кудрях овчины лежала Гаэт.
– Гаэт, – прошептал Элиен.
Одежда слетела с него, словно с клена – добыча осеннего ветра. Гаэт, в отличие от исчезнувшей Теллы, была раскованна, опытна и горяча. И вот уже два тела сплелись на ложе в ожидании глотка вечности. И бревенчатые стены грязной комнаты деревенской сегролны превратились в жертвенное капище, где вершится священный обряд любви.
Элиен не помнил, сколько раз за эту ночь их объятия оканчивались удвоенным стоном. Он не помнил, когда и как исчезла Гаэт. Но он помнил, как перед самым рассветом она прошептала ему в самое ухо фразу, смысл которой он сумел понять лишь спустя несколько дней.
– Бойся медленноструйного Ориса. Бойся тихой воды под замшелыми бревнами, – сказала Гаэт и растаяла в утренней дымке, оставив в объятиях Элиена вконец обессилевшую двенадцатилетнюю женщину. Браслет лежал рядом. На нем оставалось четыре камня. Всего лишь четыре.
Только через одиннадцать лет сын Тремгора узнал о том, что Телла умерла спустя два дня после их встречи. Но и тогда он не пожалел о случившемся…
* * *
Элиен и Герфегест оставили Тракт Таная на востоке и углубились в лес по одной из многочисленных троп, на которых изредка можно было встретить крестьянина с вязанкой дров или пугливую косулю. Последние, как правило, сразу же становились жертвами Герфегестовых стрел. Им нужна была еда, а о сегролнах в этой глуши не приходилось и мечтать.
– Где-то здесь должен быть мой плот, Хуммер его пожри, – недоумевал Герфегест, расхаживая по колено в застоявшейся воде среди высоких тростников, которыми глухо поросли берега медленноструйного Ориса.
– Все-таки ты недобрый человек, – дружелюбно заметил Элиен, жуя травинку. – Добрые люди не прячут плотов по плавням. Они едут в Нелеот, платят пошлину, и перевозчик везет их куда душа пожелает.
– Ты, добрый человек, помог бы мне лучше плот отыскать, а то до утра ведь провозимся. Ты ведь, кажется, так спешишь, что твоя собственная тень отстала на полпути и валяет девок в какой-нибудь сегролне.
Элиен отшвырнул травинку. Он поднялся, предвкушая воду, хлюпающую в сапогах, и серебристые молнии водобегающих пауков, когда Крум, мирно пощипывавший траву рядом с кобылой Герфегеста, вдруг взвился на дыбы и негодующе заржал.
Серебристые молнии… Почему он подумал о серебристых молниях? Может быть, потому, что в небе с востока на запад пронеслась удивительно крупная падающая звезда? Какая-то странная, двойная, падающая звезда, которая к тому же не упала.
– Эй, Герфегест! – крикнул Элиен.
Молчание. Безветрие. Никакого намека на шорох в тростниках. Уже не вечер, но еще не ночь.
Позвать еще раз? Глупо. Если это шуточка, то это очень гнилая шуточка. Элиен может звать хоть двадцать раз, негодяй все равно не отзовется, а потом выскочит, гукая что-нибудь нечленораздельное, и тогда Элиен крепко поколотит негодяя. Но если это не шутка, то…
По спине Элиена пробежал отвратительный холодок. Только бы не стрела. Это так обидно – стрела в затылок. Никаких шансов даже для Первого Меча Харрены.
Со всех сторон поляну обступали деревья. До ближайшего края леса – шагов пятьдесят. И непроглядная стена камышей. Можно получить стрелу откуда угодно. Очень неуютно и глупо топтаться вот так, закрывшись щитом, выставив меч в оборонительной стойке и ожидая, когда некто (или нечто?) решится на нападение.
Крум заржал еще раз. Жеребец Элиена и кобыла Герфегеста бросились к реке. Ну а ему, Элиену, куда броситься?
Из леса вылетело метательное копье и уткнулось в землю у ног Элиена. Слабовато бросили – не умеют или не хотят? Вслед за первым с разных сторон вылетело еще около двух дюжин. Бросали опять словно бы нехотя, но от некоторых все же пришлось уклониться. Одно из копий со звоном ударилось о щит Элиена с такой силой, что сын Тремгора с трудом устоял на ногах. Тяжелые копья.
– Брось оружие, северянин! – заорали из леса на ре-тарском. – Мы свое уже бросили!
Вслед за этим по всей окружности поляны раздался гогот.
Элиен облегченно вздохнул – стердогасты. Потом припомнил, как непросто было одолеть одного Эрпореда, и подумал, что если стердогастов столько, сколько копий, а именно это они и хотели сказать своим обстрелом, то шансов у него практически никаких. Утешало разве вот что: пожелай они его убить, уже давно убили бы – от двух дюжин копий может увернуться только ветер.
– Оружие мне слушать не мешает! Говорите, чего надо! – крикнул Элиен.
Стердогасты опять загоготали и вышли из леса, подковой охватывая Элиена.
– Где твой дружок, грютская гадюка? – спросил один из них, наверное, большой друг покойных Эрпореда, Тимара и Таммы.
– Сбежал, – безразлично ответил Элиен. Он не сомневался в том, что Герфегест им неинтересен, а главную ценность представляет он сам.
– Если пойдешь с нами, останешься жив, – посулил стердогаст.
– Вы тоже будете живы, если уберетесь немедленно.
Стердогасты подходили все ближе и убираться никуда не собирались. Копий у них не было, луков, скорее всего, тоже. Насколько позволяла видеть молодая луна, восходящая над лесом, все Стердогасты были вооружены варанскими секирами.
Элиен быстро воткнул меч в землю, схватил первое подвернувшееся копье и, вложив все силы, метнул его в самого болтливого из стердогастов. Тот, кажется, этого не ожидал. Копье раздробило ему правое бедро, и он упал, заливаясь криком и кровью.