Глава 11. Карнавал
Спустя две седмицы все охранцы Луша, которые терзали Хельгу Равушку, были мертвы. Их, изуродованных и повешенных, находили в самых разных местах: на окраинах столицы в домах, отведенных под снос, в парках, а последнего, Вертуша-младшего, обнаружила государыня Гвель под окнами своей опочивальни, и ее вопли и слезы перебудили весь дворец. Уголовное судопроизводство Аальхарна причисляло висельников к самоубийцам - поэтому семерым мертвым охранцам было отказано даже в достойном погребении: под плач детей и вдов их закопали в общей яме за воротами кладбища. Следователи сбились с ног в поисках убийцы или убийц, но вполне предсказуемо ничего не обнаружили. Преступник отлично умел заметать следы.
После похорон Вертуша-младшего Луш внезапно оставил столицу и уехал в Гервельт, где, запершись в своих покоях, напился до зеленых кизляков, полностью перекрыв свои прежние достижения на этом поприще. Ему было страшно. Луш прекрасно понимал, кто стоит за этими смертями, но вместе с тем он не мог предъявить Торну никаких официальных обвинений в убийствах. Это означало бы собственное признание его величества в смерти девчонки.
После того, как Фрола Петрика сняли с дерева в загородном парке, Луш установил за деканом инквизиции плотный негласный надзор. Естественно, следившие не обнаружили ровным счетом ничего предосудительного: ночи, когда охранцы Луша умирали один за одним, господин декан проводил в объятиях своей новой пассии, имея превосходное алиби. Единственным, что насторожило государя при прочтении доносных отчетов, был тот факт, что после убийства Вертуша-младшего Торн снял со своего счета довольно значительную сумму золотом - однако сам по себе этот факт ничего не значил. Господин захотел порадовать фаворитку очередным камешком, мало ли…
Камешек как раз и обнаружился - лебединую шею Софьи Стер украсил кулон с изумрудом размером с куриное яйцо. Когда государыня Гвель увидела декана со спутницей на карнавале, то по изменившемуся выражению ее лица Луш понял, что у супруги опять случится разлитие желчи от досады. А завидовать в самом деле было чему - украшение на шее девушки оказалось очень достойным. Впрочем, о бесценном камне Луш подумал уже постфактум, когда поздней ночью готовился ко сну в своих покоях - а пока он стоял в центре пышно украшенного зала и смотрел сквозь прорези маски на гостей. Каких только личин тут не было! Духи небесные едва не парили над паркетом на огромных белоснежных крыльях, морские девы в разноцветных рыболовных сетях на голое тело кокетничали с языческими воинами в высоких шлемах, а от цветов, тропических птиц и диких животных вообще было не протолкнуться. Среди роскоши карнавала Софья - без маски, в изящном, но простом платье - казалась самим воплощением искренности, чистоты и правды. Луш откровенно ею любовался - так не могут оторвать глаз от произведений гения, так смотрят на цветущее весеннее дерево после долгой холодной зимы, думая одновременно обо всем и ни о чем, не говоря ни слова и понимая всей душой: как хорошо, что я еще не умер, как хорошо, что я до этого дожил.
Луш никогда не испытывал никаких романтических чувств. Натура ли была такова, или воспитание, но он оставался холоден ко всем тем эмоциям, что так красочно описывают поэты, и в юности, когда все перебаливают восторженной любовной лихорадкой, не получил иммунитета к этой болезни. Даже с собственной супругой у него никогда не было ничего, хотя бы близко похожего на пылкую и страстную любовь. В один прекрасный день отец сказал, что пора жениться и назвал имя Гвели, девушки из благородного древнего рода, жених и невеста обменялась портретами и парой любовных писем, наскоро состряпанных по шаблону и с грамматическими ошибками - и довольно, пора венчаться. Все строго и спокойно, по старинному брачному обычаю, все как у людей. Теперь же собственный благоговейный трепет почти пугал его - Лушу казалось, что если он подойдет к этой девушке, дотронется до нее, возьмет за руку, не говоря уже о большем, то у него просто остановится сердце.
Он как никто другой имел все права на эту красоту. Государю великой державы не принято отказывать, ни в коем случае - да он и не сделал бы с ней ничего дурного. Разве садовник, холя и лелея драгоценную розу, думает о том, как сломать ей стебель или оборвать лепестки? Ни в коем случае. Поэтому Луш испытывал значительный моральный дискомфорт, глядя, как его розой владеет - другой. Государь люто ненавидел декана инквизиции, и у него в душе все переворачивалось и кипело от гнева, когда проклятый Торн с полным на то правом брал Софью за руку, обнимал ее в танце, что-то небрежно говорил, а девушка слушала, кивала и улыбалась той тихой особенной улыбкой, что словно озаряла ее лицо теплым ласковым светом. Это ненадолго, думал Луш, с усилием отводя взгляд от Софьи и раскланиваясь с многочисленными настырными придворными, которые его совершенно не интересовали. В нем словно пробудилась темная уверенность в том, что нужно просто наложить лапу и прорычать: мое! - и чудесная роза будет расти в его саду.
Пока государь размышлял о том, как бы спровадить Торна с карнавала куда подальше, окаянный декан что-то сказал Софье на ухо и оставил ее развлекаться в одиночестве, с твердой уверенностью двинувшись в сторону фуршета. Луш пылко возблагодарил Заступника - вин на столах было довольно, значит, декан, истинный поклонник выпивки на дармовщинку, на своих ногах оттуда не уйдет - и, выждав некоторое время для приличия, отправился к девушке. Софья тем временем успела выскользнуть из бального зала на лестницу и с искренним интересом рассматривала мраморные статуи античных богов и героев, которые во множестве украшали коридор и лестничные площадки.
- Звезда снова освещает мой вечер? - произнес Луш. Софья встрепенулась и сделала реверанс. Было видно, что девушка смущена вниманием со стороны его величества.
- Добрый вечер, сир, - негромко промолвила она, не поднимая на него глаз. Луш подошел ближе и ощутил ее запах - очень тонкие и дорогие духи, сквозь которые едва уловимо пробивался теплый аромат ее кожи.
- Как вам нравится во дворце? - спросил Луш. Софья улыбнулась и осмелилась, наконец, посмотреть ему в лицо. Удивительные медовые глаза были ласковы и благожелательны.
- Тут очень красиво, ваше величество, - сказала она с нескрываемой радостью ребенка, попавшего в лавку со сладостями. - Картины просто изумительные. И статуи… Я раньше видела статуи только в церкви, но там не такие…
Ну еще бы там были такие, мысленно хмыкнул Луш, рассматривая вместе с Софьей колоссальную скульптуру Всепобеждающего духа. Статуя выглядела живой - казалось, крылатый посланник Заступника вот-вот сорвется с пьедестала и обрушит гнев небес на головы несчастных грешников. Софья рассматривала его с благоговейным страхом. Удивительно, думал Луш: она жила на соседней улице, гнусный инквизитор просто пошел и купил ее. А я и не знал, что она есть… И не заметил бы ее, встреться мы на улице.
- А вы любите цветы, Софья? - осведомился Луш. Девушка кивнула и радостно ответила:
- Очень люблю, ваше величество. Но, к сожалению, они уже отцветают. А так жалко…
Лето в Аальхарне было недолгим, и местные цветы постепенно увядали, грустно склоняя головы к траве. Луш довольно улыбнулся и взял девушку под руку - Софья вздрогнула от неожиданности, но руки не отняла.
- Тогда вам стоит побывать во дворцовой оранжерее, - произнес государь и повлек Софью к лестнице.
* * *
Успев за два часа карнавала устать от шума и пестроты масок, Гвель присела на кресло в той части зала, которая традиционно отводилась для отдыха монарших особ и принялась приводить в порядок макияж, который, впрочем, нисколько не нуждался в коррекции. Настроения развлекаться и веселиться не было. Никакого. Гвель чувствовала, что сейчас расплачется. Фрейлины, которые при ее появлении заговорили было об искусстве и нашумевшей трагедии Дрегиля, дружно умолкли, повинуясь нервному мановению кисточки для пудры в руке госпожи.
И все ведь смотрят на эту гадкую девчонку! Даже старики министры, из которых еще в прошлом веке песок сыпался, глазок своих масленых с нее не сводят, что уж говорить о молодежи! Гвель шмыгнула носом и энергично плюнула в коробочку с тушью для ресниц, представляя, что плюет в физиономию этой девки. Так ей, так! Сперва бриллианты, а затем изумруд. И какой изумруд! Такого даже языческие государи не носили, а они-то знали толк в драгоценностях. Кому нужны эти жалкие камешки, которые сейчас украшают шею и руки государыни? Никто на них не смотрит, никто ее не видит, никому она не нужна - даже собственному мужу, который уже куда-то удрал под шумок. Наверняка напивается с кем-нибудь из старых приятелей, а до жены и дела нет.
- Ваше величество, добрый вечер.
Гвель оторвалась от своего зеркальца и увидела декана Торна. Ну надо же, трезвый. Кто б мог подумать. Вроде совсем недавно все кабаки в столице обошел - а еще лицо высокого звания! - а сейчас только поглядите, благородный кавалер.
- А я на вас обижена, господин декан, - без обиняков сообщила Гвель и отвернулась. Фрейлины вспорхнули со своих мест, словно стайка пестрых экзотических птичек, и разошлись, оставив владычицу вдвоем с собеседником. Шани присел рядом на банкетку и осведомился:
- Чем же я успел заслужить вашу немилость?
Гвель презрительно усмехнулась.
- Тем, что ваша дама носит неподобающие украшения. В конце концов, это неприлично. Где вы ее откопали, эту…, - Гвель задумалась, пытаясь выбрать словечко похлеще, но в итоге произнесла просто: - кокетку?
Шани невозмутимо пожал плечами.
- Да там же, где и все откапывают, ваше величество. У Яравны.
Гвель задохнулась от гнева. Какая-то продажная девка, которая живет по желтому билету, какая-то жалкая лоретка - и при дворе! И в таких украшениях! Нет, надо снова звать лекарника: похоже, у нее опять будет разлитие желчи, но на сей раз от ярости и гнева.
- Вы беспардонный наглец, каких белый свет не видывал! - воскликнула Гвель. - Вы… вы негодяй! Вы бессовестный бесстыдник! Привели во дворец свою куртизанку… Где ваша совесть, в конце концов? Вспомните, какой пост вы занимаете..!
Шани понимающе усмехнулся и взял Гвель за руку - крепко и уверенно, словно имел на это полное право. Гвель захотела было вырвать руку из его твердых сухих ладоней, но подумала - и не стала. Слишком уж властным было прикосновение.
- Госпожа моя, ну разве к лицу вам эта зависть? - негромко спросил Шани. - Вам, главной звезде на нашем небосклоне, стоит ли завидовать случайному метеору, который погаснет через несколько мгновений, и никто о нем не вспомнит? Подумаешь, какие-то украшения. Вы и сами прекрасно понимаете, что это мелочи.
- Мелочи? - воскликнула Гвель и нервно принялась обмахиваться пушистым веером из белых перьев. - Ну, знаете…!
- Знаю, - кивнул Шани. Его холодная уверенность почему-то успокаивала Гвель и одновременно внушала ей какое-то странное, незнакомое чувство - словно ее подхватило ураганом и несет неведомо куда, но от этого не страшно и не больно, а тепло и сладко. - Если я надену этот изумруд на пса, то разве вы сочтете собаку соперницей? А моя нынешняя подруга рядом с вами даже меньше, чем собака.
Гвель кокетливо улыбнулась, и нервные движения ее веера стали более спокойными и плавными.
- Что ж, ваша неусыпность, вы очень убедительны, - промолвила она ласково и добавила: - Пожалуй, я вам поверю.
- Замечательно, - откликнулся Шани. - Мне слишком тяжело быть у вас в опале…, - он осмотрелся, что-то быстро прикидывая, и спросил: - А как вы отнесетесь к тому, чтобы мы сейчас покинули весь этот шум и отправились прогуляться… ну, скажем, в оранжерею?
* * *
Домой они снова добрались по отдельности, но Софья почти заснула, когда внизу хлопнула дверь, и голос привратника сонно, однако деловито забубнил, докладывая о том, что случилось днем. Выбравшись из постели и быстро накинув халат, Софья выскользнула из спальни и вышла на лестницу. Привратник помогал хозяину дома снять плащ и уличную обувь и обстоятельно толковал о том, что на углу поставили нового будочника, ужин уже поставили на разогрев, а из Квета Запольского пару часов назад пришло толстенное письмо от некоего Алека Вучича.
- Добрый вечер, - сказала Софья. Шани поднял голову и взглянул на девушку.
- А, ты уже здесь? - спросил он. - Не думал, что его величество отпустит тебя настолько рано.
- Что вы, - усмехнулась Софья и стала спускаться по лестнице. Привратник уже шустро растапливал камин в гостиной, что-то негромко напевая себе под нос. Шани выписал этого деятельного маленького человечка с севера, с податных земель Шаавхази: ведь прежний домоправитель очень шустро доносил о каждом слове и звуке в доме… Впрочем, Шани сперва начал выдавать при нем заведомо ложную информацию, а потом и вовсе прогнал с места. - Он бы ни за что меня не отпустил, но я услышала шорох в розовых кустах и подняла плач. Дескать, тут кто-то есть, и честь моя навеки погублена.
- Слышал, слышал, - кивнул Шани, проходя в гостиную и на ходу распечатывая письмо от Алека. Его часть договора была выполнена, несколько дней назад Алек покинул столицу с тем, чтобы обосноваться в Квете - небольшом, но уютном городке, где на его новое имя уже был куплен дом. Узнав о том, что Алек уехал навсегда, и они больше не увидятся, Софья испытала неожиданную тихую печаль. Ей даже захотелось попросить, чтобы декан тоже отправил ее в Квет - после того, как все закончится, и она, наконец, получит обещанную свободу и новое имя.
- Это ведь вы шумели? - осведомилась Софья, усаживаясь в кресло. Привратник уже нес чашки с дымящейся ароматной кевеей. Шани невозмутимо пожал плечами и ответил:
- Что ты, не можно. Я был тих, как рыба в пруду. Это ее величество не сдержалась.
- То есть вы…? - Софья едва не рассмеялась в голос.
- То есть да, - с деланной мрачностью ответил Шани, отпивая кевею из чашки и нетерпеливым жестом отсылая привратника прочь. Когда тот удалился, зевая во весь рот и шаркая ногами, Шани закончил фразу: - Мне всегда приходится делать самую грязную работу, но я привык и не жалуюсь. Каждому свое. Кому пышки есть, кому королеву любить.
Впервые за много недель Софья вдруг почувствовала необыкновенную легкость. План, рассказанный ей несколько месяцев тому назад, выглядел совершенно невероятным, и Софья готова была поставить голову против разбитого горшка, что у хитроумного декана инквизиции ничего не получится. Однако сегодня основная часть замысла воплотилась в жизнь - причем без особого труда и напряжений ума со стороны Софьи, и все оказалось гораздо проще, чем она предполагала. Видимо, в самом деле, миром правит похоть - повидавшая жизнь именно с этой стороны, Яравна знала, о чем толкует.
- Я не ожидала, что будет настолько легко, - сказала Софья. - Все, как вы и предполагали.
- Когда ты снова встречаешься с его величеством? - осведомился Шани.
- Через два дня. Как мы с вами и договорились. Я упиралась, ломалась, говорила, что он меня не щадит и погубит.
- А то, что я тебя отколочу, сказала?
Софья кивнула и расхохоталась, вспомнив реакцию государя, который пообещал утопить мерзавца Торна в реке, потом руки отрубить, чтоб неповадно было, а потом снова утопить. Будет наука.
- Сказала. Все идет по плану?
- Так точно, - улыбнулся Шани, но сиреневый взгляд оставался сосредоточенным и твердым. Софья отвернулась, пытаясь скрыть улыбку и смотреть посерьезнее. Ей вдруг подумалось, что именно сегодня, сейчас, на волне эйфории от выигранного сражения, можно, наконец, спросить, для чего все это.
- Шани…, - окликнула она. - Можно задать вам вопрос?
- Разумеется, - ответил он, складывая уже прочитанное письмо и убирая обратно в конверт.
- Вы только не сердитесь, пожалуйста, но мне правда надо знать, - сказала Софья и поняла, что такая вводная только портит дело, и выпалила: - Зачем вы хотите отомстить государю?
Некоторое время Шани молчал, погрузившись в свои мысли и будто бы не расслышав вопроса. В конце концов, Софья стала молиться, чтобы он и в самом деле не расслышал ее жалкого лепета - очень уж неприятным и мрачным стало выражение его усталого закаменевшего лица. Софья своим неудачным вопросом словно бы ковырнула старую, никак не заживающую рану.
- Вместе со своим охранным отрядом он изнасиловал и убил мою жену, - наконец откликнулся Шани. Софья коротко ахнула и тотчас же зажала рот ладонями - от внезапно пронзившей жалости и сочувствия к чужому горю ей захотелось заплакать. - С охранцами расправился Алек, а государя взял на себя я. Как видишь, это самая заурядная кровная месть. Как у южных народов.
По щеке Софьи сбежала слезинка, затем вторая. Шани равнодушно смотрел на огонь в камине - так спокойно и недвижно мог бы сидеть мертвец, у которого давным-давно все опустело и сгорело в душе, и только воля, что сильнее и боли, и смерти, заставляет его двигаться вперед.
- Шани, мне очень жаль, - выдохнула Софья. - Простите меня, пожалуйста, я не думала…
- Ничего, - произнес он почти невозмутимо. - В конце концов, ты имеешь право знать, почему водишь государя за нос по моей указке. Где вы договорились встретиться?