- Она, государыня-матушка, по три деньги кормовых получает, всего-то. У тебя, государыни, мовница грязная, какая половики стирает, по шесть денег в день имеет!
Насчет половиков погорячилась Татьянушка, да с добрым намерением, что царица и поняла отлично.
- По три деньги? - Наталья Кирилловна решительно взяла из Аленкиных рук шитье, поднесла к глазам поближе.
Как все русские государыни, была она искусна в рукодельях, сама вышивала по обещанию для храмов, да и не было в теремах иного развлечения, вот разве что книги божественные. Светских же книг царицы чурались.
Подошла к матери царевна, Наталья Алексеевна, круглолицая красавица с длинной русой косой - недавно ей венец жемчугом низали и каменьями усаживали. Тоже взглянуть захотела.
Аленка, временно лишенная работы, стояла, достойно склонив перед царицей и царевной голову, так что при ее малом росте статная Наталья Кирилловна лишь макушку и видела.
- Татьяна Ивановна, поди сюда! - позвала она ближнюю боярыню, Фустову, бывшую свою казначею, у коей сохранилась отменная память на всё, с деньгами связанное. Та плавно подошла.
- Что прикажешь, государыня?
- Вели Петру Тимофеичу давать сей девке по пять денег кормовых, но в старшие мастерицы пока не переводить. В тридцатницы хочешь, девка? Потерпи. Я старых своих мастериц ради тебя звания лишать не стану. Вот прикажет кто из них долго жить - останется двадцать и девять наилучших. Тогда лишь тридцатой станешь.
Аленка низко поклонилась. Всё же это была царская милость.
Царицы обошли весь длинный стол, первой - Наталья Кирилловна, за ней - Марфа Федоровна, а там уж и самая младшая - Дуня.
- Приходи ночью в крестовую… - успела шепнуть Дуня.
Аленка, уже успевшая сесть, не ответила - еще старательнее склонилась над шитьем.
Вишь ты как царица высказалась - когда кто из старых тридцатниц помрет… Что же теперь - смерти кому-то желать? Может, еще и в храм сбегать - попросить, чтобы бог поскорее прибрал?
Очень уж осталась Аленка недовольна такими словами.
Подошла, нарочно приотстав, Наталья Осиповна.
- Приходи, Аленушка, попозже, спроси постельницу Ульяну, она ко мне проведет…
Это было уж вовсе нежданно.
Поразмыслив, Аленка решила первым делом боярыню навестить. Коли ее рассердить - не будет и коротких встреч с Дунюшкой. Теперь-то Наталья Осиповна подружкам мирволит, покрывает их, доченьку жалея. А коли не захочет?
Пришла она, как велено, и не смогла понять, чего от нее боярыня желает. Мялась и охала Наталья Осиповна.
- Ох, не так-то я тебя растила, да не тому-то я тебя учила… - только и повторяла. - Голубушка ты моя, Аленушка, как же с Дуней-то быть?..
И видно было, что нужно ей о чем-то попросить Аленку, и не могла она, бедная, никак не получалось. Одного от нее Аленка добилась - помогла ей Наталья Осиповна в крестовую проскользнуть.
Горели там лишь три лампадки да стояла на коленях государыня всея Руси - мужем ради немки покинутая…
- Плохо мне, Аленушка, и Покров-то мне был не в радость… - прошептала Дуня. - Куда ни глянь - всюду они, Нарышкины проклятые! Ты думаешь, для чего медведица-то мамой к Алешеньке Параню Нарышкину поставила? Чтобы она меня выслеживала! Она и спит возле кроватки Алешенькиной, и бережет его, а я же вижу - от меня она его бережет.
- Параню бог уж наказал, - шепотом отвечала Аленка. - С мужем-то, почитай, и не жила, его совсем молодым стрельцы насмерть забили.
- Всю бы Нарышкинскую породу стрельцы вот так-то забили, как того Ванюшку Нарышкина! - сгоряча пожелала Дуня. - Думал, раз он - царицын брат, так уж и царский венец примерять следует? Легко тогда медведица отделалась - двух братьев стрельцам на расправу отдала, а сама в тереме отсиделась!
- Да что ты такое, Дунюшка, говоришь? - изумилась Аленка. - Да если бы и ее порешили, кто бы Петрушу твоего уберег? Он же совсем несмышленый был, когда государыни братцев забили!
- Ох, Господи, прости меня, неразумную! - На словах Дуня, может, и опомнилась, однако злость в ней кипела. - А дядюшку нашего, Льва Кириллыча, взять? Уцелел тогда - ну и век Бога моли! А он лапушку Петрушу вовсе с пути сбил! Чтобы дядя племянника к зазорным девкам важивал? Аленушка, светик, когда же такое видано?
- А кто тебе напел? - Аленка знала, что молодой дядюшка, восемью годами старше государя-племянника, из родни у него самый любимый, во всех затеях от него не отстает, и если не сопровождает его в проклятую слободу, то зазывает к себе в гости, на Фили или в Покровское.
- Да уж поведали… Кто, как не он да не пьянюшка Бориска Голицын!
Аленка сообразила - братец Аврашка потрудился.
- Аленушка, ведь мне и помиловаться с Алешенькой не дают! - Дуня торопилась высказать всё, что наболело. - Она, Паранька проклятая, лучше моего знает, что сыночку нужно! Он еще дитятко - а она, Паранька, уж велит ему книги потешные рисовать, со зверями и с птицами, и потешные книги ратного строю! А писать велено Петьке Федорову, да Ванюшке Афанасьеву, да Ларивошке Сергееву - лучшим! И книгохранительницу она ему мастерить велела! Она - не я!..
Тут Дуня не выдержала - зарыдала, сама себе рот зажимая, чтобы весь терем не переполошить.
Аленка бросилась к ней, обхватила, спрятала лицо царицыно на груди.
Сколько лет прошло с того дня, как изъявила медведица Наталья Кирилловна свою волю - женила сына на красавице Дуне Лопухиной? Четыре года назад взяли счастливую Дуню в Верх, свадьбу в зимний мясоед сыграли.
А сколько лет прошло с той ночи, когда хитростью Бориски Голицына медведица Софью одолела? Немногим поболее трех. Дунюшка, до полусмерти перепуганная, полночи, пока вещи укладывали, на коленях перед образами простояла, гордилась потом - по ее молитве вышло, не пострадал Петруша, возвысился и ее с собой возвысил.
И наследника долго ждать не заставила. Год с месяцем после свадьбы пролетел - а уж у Дунюшки сынок.
И словно была у нее чаша, вроде тех больших серебряных в позолоте чаш с кровлями, что государи в награждение жалуют, полная счастья и радости чаша, о которой знала Дунюшка одно - Господь ей то счастье и ту радость целиком предназначил. И коснулась она губами края, и нерасчетливо осушила до дна всю ту чашу - и не стало более в жизни радости, ибо всю ее царица испила за полтора года.
Рыдала бедная Дуня самозабвенно, и так уж Аленке было ее жаль - прямо сама бы взяла пистоль и постреляла всех немцев в слободе, и Параню Нарышкину, и медведицу, и дядюшку Льва Кириллыча…
Однако не в медведице на сей раз дело было, и не в Паране Нарышкиной. Проста была Аленка в бабьих делах, однако поняла - это Дуня на всех на них ту злость срывает и обиду вымещает, которую по-настоящему высказать не может - стыдится. Не Параню - Анну Монсову клянет она сейчас…
А минуточки-то бегут, а ничего уж, кроме всхлипов, от Дуни не добиться… Хорошо, Наталья Осиповна заглянула - и ахнула, и кинулась к доченьке! Передала ей Аленка Дуню, а сама помедлила уходить, глядя на темные образа.
Сколько Дуня молилась, и когда Алексашенька болел, и когда Павлуша помирал… И ведь как молилась - истово! Не знала, бедная, что той ночью в Преображенском не ее молитва Петрушу спасла, спасать-то не от чего было, и верила, что может вымолить у Бога тех, кого любит!
С обидой глядела Аленка на образа, сама того не осознавая.
И вдруг пришло ей на ум такое, что она невольно прошептала: "Спаси и сохрани!.."
Видно, крепко любила Аленка - Дуню, а Дуня - Аленку, коли одно и то же им в головы пришло.
Высвободилась Дунюшка из материнского объятия и кинулась к подружке.
- Подруженька моя единая, Аленушка, светик мой золотой! - зашептала она, жалкая, зареванная, обхватив Аленку сильными руками. - Горлинка ты моя, птенчик ты мой беззлобливый! Ты собинная моя, помнишь, как у матушки нам радостно жилось? Я тебя никому ведь в обиду не давала…
- Не давала, Дунюшка, - закивала, тряся короткой косой, тесно сжатая Аленка.
- Так-то, господи, так-то, как родная жила… - не выдержав воспоминания о собственной доброте, заплакала и Наталья Осиповна. А чтобы ловчее было плакать, на скамью у стены села.
- Так и ты уж не выдай меня, заставь век за себя Богу молиться! Выручай меня, подруженька, не то - пропаду…
- Я всё для тебя, Дунюшка, сделаю! Говори - чего нужно?
Объятие несколько ослабло. Любезная подруженька вздохнула и голову повесила.
- И сказать-то боязно… - прошептала она. - Стыдно… Аленушка, помнишь, как Стешка долговязая жениха у Наташки отсушила? Ведь испортила парня…
- Да уж помню, как не помнить, - удивившись совпадению, отвечала Аленка. - Стешке-то, дуре, как досталось! Кулачиха ей половину косы выдрала, грозилась и всю отстричь. Хорошо, Ларион Аврамыч не стал сора из избы выносить, теперь-то насчет чародейства строго…
- Федор Аврамыч, - поправила Дуня. - Да я и сама никак не привыкну.
- А мне-то каково? - встряла боярыня Лопухина.
И то - тяжко под старость лет мужнино имя переучивать…
- Аленушка, подруженька, всё для тебя сделаю! - и не попросив толком, но полагая, что Аленка поняла ее, воскликнула Дуня. - Если снимут с Петруши порчу, если вернется, если по-прежнему меж нас любовь будет - чего ни попросишь, всё дам! Хочешь - жениха тебе богатого посватаю, в приезжие боярыни тебя пожалую, хочешь - в обитель с богатым вкладом отпущу! А то еще знаешь, чего мне на ум пришло? В обители матушки тебя читать выучат, а я тебя к себе псаломщицей возьму, чтобы не расставаться… Аленушка!..
- А ведь ты меня на грех наводишь, Дуня… - качая головой, прошептала Аленка.
- Ох, грех, грех… Не так я тебя растила, девушка, не тому учила… - вовсе уж некстати подала голос боярыня.
- Я твой грех замолю! - радостно пообещала подруженька. - Наши царские грехи есть кому прощать - коли понадобится, во всех церквах московских, во всех монастырях о тебе молиться станут! Вклады сделаю, в богомольный поход подымусь - всюду сама о тебе помолюсь, Аленушка!
Аленка, потупившись, вздохнула.
- Не то пропаду. Государыня Наталья Кирилловна со свету сживет… Да пусть бы бранилась! Любил бы муж, так и свекровина брань на вороту не виснет… Ведь знаешь, что она мне сказала? Что и я, мол, ту же мороку изведаю, как Алешеньку оженю! Что и мне таково же достанется, как ей сейчас со мной и с Петрушей! А его-то, чай, не винит! Аленушка, чем я ему не угодила? Ведь любил, Аленушка! Сидел напротив, за руки держал… Его испортили, вот те крест - испортили! Немцы проклятые! А порчу снять - это дело богоугодное!
- Тише, Дунюшка, тише!..
По лицу подружкиному решила Дунюшка, что более и уговаривать незачем.
- Мы с матушкой всё придумали! Сами-то не можем, смотрят за нами строго. А ты отпросись у светличной боярыни на богомолье, - учила Дуня. - Коли надо, деньгами ей поклонись! А как выйдешь из Кремля - найди ворожейку, пусть снимет порчу с Петрушеньки!
- Боязно, Дуня… - призналась Аленка.
- Ох, губите вы все меня!.. - вскрикнула Дунюшка. - На тебя-то вся надежда и была! Аленушка, неужто и ты отступилась?
- Поди, поди ко мне! - позвала Наталья Осиповна, и, когда дочь опустилась возле лавки на колени, принялась гладить ее по плечам, нашептывать горькие в ласковости своей словечки.
Аленка стояла, опустив руки. Страшно ей было - греха-то кто не боится? А пуще страха - жалость сердце разрывала.
Первой собралась с силами Наталья Осиповна. Дважды тяжко вздохнула - хочешь не хочешь, а нужно бабе тяжкий груз на себя брать, крест на плечи взваливать, дитя вызволять, на то она и баба…
- Аленушка!.. - Боярыня Лопухина, не поднимая со скамьи тяжелых телес, поманила девушку - и, когда та шагнула к ней, обняла, прижала и вмяла полное лицо в ее грудь, потерлась щекой о шершавую от мишурного шитья ткань сарафана, тяжко вздохнула. - Мы тебя вырастили, вскормили, ты нам разве чужая была, Аленушка? Нам тебя сам Бог послал - мы бы тебя и замуж отдали, кабы ты пожелала, и в монастырь отпустим с хорошим вкладом - только помоги, Аленушка, видишь - погибает моя Дуня!
- Вижу, - отвечала Аленка.
- Возьми грех на душу, девушка, - продолжала Наталья Осиповна. - Пусть только всё наладится, а уж я тебя отмолю! Пешком по монастырям пойду! Видит бог - пойду! Вклады сделаю!
Дуня, стоя на коленях с другой стороны, горько плакала.
- Матушка Наталья Осиповна, я на всё готова, - решительно сказала Аленка.
- Готова? Ну так слушай, Аленушка. Я узнавала - у немцев русские девки наняты, для домашнего дела, за скотиной смотреть. Там стрелецкие слободы поблизости - мало ли гулящих девок, без отца-матери? Эти девки, Алена, не пропащие, не дурные, а только без родителей остались, и ты их не бойся. Вместе с ними ты в ту слободу попадешь. Они тебе и дом той Анны Монсовой укажут. Но перед тем ты найдешь в Замоскворечье Степаниду, прозваньем - Рязанка. Я о ней не раз уж слыхала, на Москве она ведунья не из последних. Расспросишь у стрельчих, она в стрелецкой слободе живет. Пойдешь к той Степаниде, в ножки поклонишься, чтобы сделала государю отворот от той бесовской Анны! Самый что ни есть сильный! Алена, мой грех! Я - замолю! Слышишь? Мой!..
Бессильна и грозна, грозна и бессильна была боярыня, как всякая мать брошенной дочери, и жалко было Аленке смотреть на полное, мокрое от слез лицо.
- Аленушка! - Дуня испуганно подняла на нее огромные наплаканные глаза. - Гляди, Петруше бы худа не сделать…
- Какого такого худа? - резко повернулась к ней Наталья Осиповна. - Что на баб яриться не станет? Так и пусть бы, пусть, авось поумнел бы! Коли он в слободу ездить перестанет, то государыня ко всем к нам ласкова станет, а потом уж поглядим…
Видно, долго мучилась боярыня, прежде чем приняла решенье, но теперь к ней уж стало не подступиться. Не была она обильна разумом, однако и не могла позволить, чтобы доченьку понапрасну обижали. И, сообразив однажды, каким путем избыть обиду, она бы с того пути добром не свернула.
- Матушка, голубушка, а коли выйдет, как зимой? Ведь не чаяли, что жив останется!
- Вот и выходили на свою голову! Дуня, Дуня, знали бы мы, за кого тебя отдаем!.. Всякая стрельчиха кривобокая своим мужем владеет! Всякая купчиха! Видно, правду говорят - кто во грехе рожден, тому от того греха и помереть!
- Да про что ты, матушка, миленькая?
Аленка уж сообразила - про что. Не напрасно Наталья Осиповна четыре года при дочке верховой боярыней жила - понаслушалась в Верху всякого.
- У государя Алексея всё семя гнилое вышло! - уже без всякого береженья шипела меж тем Наталья Осиповна. - Одни девки удались, а сыны? Кто из сынов до своего потомства дожил? Алексей отроком помер, Дмитрий и Семен - вовсе младенцами несмышлеными! Федор - какой только хворью не маялся! Двадцать годочков только и прожил! Что, скажешь - семя не гнилое? И гниль эта далее пошла! Федору Агафья родить-то родила, да тут же дитя и скончалось!
- А государь Иван? - робко возразила Дуня. - Вот, Прасковьюшка-то ему рожает…
- Государю Ивану? Или постельничьему ихнему, Ваське Юшкову? Весь Терем о том ведает - а государь Иван главой скорбен, его дитя малое вокруг пальца обведет, не то что хитрая баба! Это Сонька затеяла, она Прасковью покрывает, и ждали они от Васьки Юшкова, чтобы сыночка Прасковье дал, тогда будет государству законный, мол, наследник! А она через два месяца после свадебки твоей Машку родила, через год - Федоську, через год - Катьку, потом Анютку! И далее будет девок рожать, попомни мое слово, такое у того Васьки семя. Неплодны у государя Алексея сыны!
- Это у Милославских кровь гнилая, - вступилась за своего Петрушу Дуня. - А как женился государь на Наталье Кирилловне - и родила она ему здоровенького…
- Ему? Да что ж ты, Дунька, четыре года в Верху живешь, а до правды не добралась? Не сын твой муженек государю Алексею! А чей сын - это ты у свекровищи своей спроси, у медведицы! Она, может, и ведает!
Аленка вскинула было глаза - не впервой слышала она непотребные разговоры про подлинного отца государя Петра и, при всей ее кротости, сильно любопытствовала знать, что же там вышло на самом деле. Но Наталья Осиповна вразумительно, с именами, продолжать не стала.
- Не иначе, от конюха он или от псаря! Только с ними и водится! В стоптанных башмаках, как дворовый мальчишка, носится!
Дуня зажала было уши, но вдруг отняла руки и, стоя на коленях, выпрямилась, глянула матери в лицо.
- Ты что такое говоришь? - крикнула. - Ты про государя такое говоришь? Ты мужа моего лаешь и бесчестишь?
Растерялась Наталья Осиповна. Рот раскрыла.
И то - дочка-то ей Дуня дочка, но - царица. Известно, что бывает, когда царице перечат… Протянула боярыня полные белые руки:
- Да сам себя он бесчестит, Дунюшка… Доченька…
И снова мать с дочерью друг к дружке приникли.
Дивно было Аленке - с каким пылом Дуня за Петрушу своего вступилась, на родную мать прикрикнула.
Притихли боярыня с царицей, вздохнули разом.
- Ну что же, надо от него ту змею подколодную отваживать. Дуня! Не с пустыми же руками Аленке к ней идти…
Дуня, глубоко засунув руку, достала из-под лавки скрытый свисающим суконным лазоревым полавочником высокий ларец-теремок, вытащила его за ручку, в крышку вделанную, и поставила меж собой и Аленкой.
- Знала, что понадобится. Тут у нас то скрыто, о чем никто не ведает, - сказала боярыня. - Из дому привезла да припрятала - мало ли кому придется тайные подарки делать… Кулачиха научила. Вот и пригодилось…
Подруженька, занявшись делом, малость успокоилась. Добравшись рукой до самого дна ларца, выставила на полавочник две невысокие, да широкие серебряные чарки и серебряную же коробочку.
- Вещицы небогатые, да нарядные, - подумав, сказала она. - Как раз ворожейке сойдут.
Аленка же залюбовалась тонкой работой.
Чарочки стояли каждая на трех шариках, махонькие - с Аленкину горсточку. Были они снаружи и изнутри украшены сканым узором, в завитки которого была залита цветная эмаль - яхонтовая да бирюзовая, а горошинки белой эмали, словно жемчужная обнизь, обрамляли венчики чарок, стенки и крышку коробочки.
Девушка взяла чарку за узорную плоскую ручку и поднесла к губам.
- Держать неловко как-то, - заметила она.
- Если кто непременно выпить хочет, так и ловко, - отвечала Дуня. - Просто ты у нас, как черничка безгрешная, и наливочки в рот не берешь.
Аленка покраснела - вот как раз от сладкой наливочки и не было силы отказаться.
- Бери спрячь поскорее, - велела Наталья Осиповна. - Незнамо, сможем ли еще поговорить так-то - тайно… Конечно, лучше бы денег дать, да только денег у нас и нет… Что надо - нам и без денег приносят. То-то оно - царское житье…
И унесла Аленка те чарки с коробочкой тайно, и спрятала их на дно рукодельного своего ларца. Но, когда разузнала у мастериц, как отпрашиваться на богомолье, то и обнаружилось - кого другого отпустили бы не глядючи, а к ней придираться начнут, потому как привели ее в Верх Лопухины. Пока сидит тихо и шьет, что велят, придраться не к чему. А начнет о чем просить - тогда увидит! Как ей Наталья-то Кирилловна отвечала? Жди, мол, пока старая тридцатница помрет! А нет чтоб отпустить ту же Катерину Темиреву в обитель, куда она давно просится!
Аленке всегда казалось, что государыня к ней добра. Она и не приметила, что царицын-то ответ неприязнь показывает. Однако, уж коли мастерицы в один голос твердят, значит, так оно и есть.