Вольфрамовый истукан задумался. В словах золотого болвана был определённый резон.
– Тогда так… При возникновении подозрений провокатора списать. Причём на глазах у объекта. Тем самым словам провокатора будет придана достоверность.И вообще, такой гаввах ломает большинство… Заодно решится и второй вопрос. Люди плохо переносят одиночество, а тут забрезжила надежда… и пропала.
– Будет сделано, господин Вольфрамовый Голем.
– После второго гавваха прессинг ещё усилить. Пусть глиняные болваны начинают его бить. И вообще побольше унижений.
– Хорошо, господин Вольфрамовый Голем. Возможно ли применение… ээээ… небольших телесных воздействий предварительно? Скажем, уже завтра. По опыту, побои и унижения значительно…
– На ваше усмотрение. Он должен быть готов через тридцать дней, плюс-минус трое суток. После чего устроите ему списание – но только по моей команде.
– Я понял, господин Вольфрамовый Голем.
Глава Особой Службы встал.
– И помните, господин Золотой Голем – если объект не будет готов в срок… или наоборот, уйдёт досрочно и самостоятельно, боюсь, дальнейшую службу Великому Игве вы будете проходить в виде бруска золота.
Глава 7
Звуки были домашние, успокаивающие. Звякала ложечка о стекло, журчали негромкие, спокойные голоса. Так порой бывает в детстве – лежишь, уже почти проснувшись, под одеялом, а глаза открывать не хочется… в школу сегодня не идти… так уютно, так сладко…
– Вставай… Вставай уже, девонька… – голос говорил с мамиными интонациями, но был почему-то не мамин.
Сознание вернулось разом, будто открыли невидимый шлюз. Марина села, озираясь, потом обхватила себя руками – она находилась на лавке, притом совершенно голая. Зачем тогда, интересно спросить, её так заботливо укладывали на кровать? И раздели ещё… и к тому же в интимных местах побрили?
– Да никто тебя не брил, чего ты, – раздался немного обиженный голосок Агиэля. – Это же твоё эфирное тело, как его в простоте называют.
Солнце било в окна, заливая помещение ярким золотистым светом – похоже, время перевалило за полдень. За столом сидела пёстрая компания. Сама хозяйка дома, рыцарь и ангел в трогательно-белых детских трусиках – так и не оделся, мелькнула мысль… И вылетела. Поскольку четвёртый персонаж явно превосходил по экзотичности всех предыдущих. Существо ростом в полметра сидело на подушечке, положенной на высокий табурет, и сосредоточенно дуло на чайное блюдце с кипятком. Густой меховой покров, одевавший чудо-юдо с ног до головы, не позволял судить об анатомии, лишь только большие уши с рысьими кисточками торчали вверх, да ещё голые детские ручки и ножки виднелись из мехового клубка. Впрочем, имели место примечательные глаза – круглые, как у филина, однако с кошачьими зрачками. В общем, дизайнера, способного сконструировать такое, на любой фабрике мягких игрушек без разговоров зачислили бы в штат. С двойным окладом…
– Познакомьтесь, – молвила баба Настя, – это вот Кузьма. Домовой мой, стало быть. А это Марина свет Борисовна.
– Здрасьте, – ляпнула девушка, окончательно растерявшись. Кузьма, в свою очередь, вскочил и сделал книксен, после чего вернулся к чаепитию.
– Молчалив он, – пояснила колдунья, – больше слушать любит. Не то что Матвей.
– Мудрец внимает, пустой горшок звенит, – с апломбом Лао Цзы изрёк Кузьма тоненьким голоском.
– Но-но, я попрошу! – раздался голос с типичнейшим кошачьим акцентом.
И только тут Марина обратила внимание. На кровати лежала спящая девушка, укрытая простынёй, а поверх расположился кот Матвей, удобно вытянувшись – тело на животе, голова и передние лапы на груди спящей. В изголовье кровати виднелась коробка с красным крестом – точь-в-точь аптечка. Вот только "аптечка" эта мигала разноцветными огоньками, да тянулись от неё две тоненькие трубочки. Одна к локтевому сгибу спящей, вторая и вовсе к сонной артерии. И в довершение всего над коробкой висело прямо в воздухе изображение сердца, бьющегося медленно и ровно.
– Сказку о временно мёртвой царевне читала? – в глазах ангела прыгали озорные огоньки. – Имеет под собой реальную основу, сильно искажённую гением поэта.
– А не хватит ли вам пялиться на голую девушку, охальники? – возмутилась наконец целительница-колдунья. – Двигать не пора в путь-дорогу, говорю?
– Пора, баба Настя… – вздохнул рыцарь, поднимаясь. – Ой, пора!
– За тело своё не беспокойся, – промурлыкал кот Матвей, – у нас надёжней, чем в банке…
Ну хорошо хоть не в морге, мелькнула у Марины посторонняя мысль.
– Смотри пролежней не наделай! – рыцарь мимоходом огладил кота.
– Но-но, я попрошу! – раздался возмущённый мяв.
Ноябрьское солнышко старалось вовсю, вплотную приблизив температуру воздуха к нулю градусов. Но так и не сумело тот нуль преодолеть – трава в тени по-прежнему искрилась изморозью. Трое уходящих из этого мира шагали по жёсткой промёрзшей траве, чрезвычайно напоминая всем видом приготовленных к расстрелу. Рослый плечистый мужчина в полотняной рубашке и брюках, зато босой, мальчишка в одних трусиках, зато с крыльями за спиной, и уже совершенно без единой нитки девушка… Марина даже невольно поискала глазами – не видать ли поблизости расстрельной команды.
Додумать очередную постороннюю мысль девушка не успела. Белый камень, похожий на какой-то незаконченный памятник, возвышался меж трёх кряжистых сосен. Агиэль, не замедляя шага, нырнул в полированную поверхность, как в воду, только круги пошли, точь-в-точь на поверхности пруда. Марина беспомощно оглянулась, но избушки уже не было видно за деревьями.
– Давай! – герр рыцарь мягко, но достаточно сильно толкнул девушку, и она врезалась в поверхность того, что со стороны казалось толстенной каменной плитой. Тело обожгло будто горячим паром, но ощущение длилось лишь долю секунды. Ух!..
– Ну, вроде справились, – из белого камня, оказавшегося теперь за спиной Марины, вынырнул Йорген. – Всё в порядке?
Марина только молча озиралась. Лес вокруг сильно изменился. Вместо голых серых деревьев кругом буйствовал разгул красок золотой осени. И теплее стало явно, гораздо теплее…
– Йорик, я трусы опять утратил, – Агиэль рассматривал низ собственного живота.
– Зато шикарно перешёл, не сбавляя шага, – рыцарь укоризненно покачал головой. – Когда уже научишься думать о деталях? Ничего сквозь Грань пронести не можешь, каждый раз голый до нитки!
Ангел виновато вздохнул.
Между тем Йорген выкатил из ближайших кустов мотоцикл необычного вида. Сделал в воздухе пассы, и на траве возник тючок с одеждой.
– Держи, – рыцарь протянул другу какой-то детский комбинезончик. – А это тебе, Марина. Примерь, если что, поменяем.
Менять ничего не пришлось. Из белья, правда, оказались в наличии лишь узенькие голубые трусики, но размер подошёл идеально. Шерстяной спортивный костюм тёмно-зелёного цвета с непонятной эмблемой на груди сидел плотно, однако нигде не жал. Белоснежные носки и зелёные, в тон костюму, не то кеды, не то кроссовки тоже пришлись впору. Дополнил экипировку длинный лыжный свитер с высоким воротником и вязаная шапочка.
– А мне опять большой сделал, – Агиэль закатывал рукава.
– Так переделай, кто мешает? – в отличие от напарника Йорген сохранил штаны и рубаху в целости, и сейчас шнуровал высокие ботинки.
– Да неохота… ладно, сойдёт… А можно, я так, Йорик?.. – небесный мальчик состроил умильно-просительную мордашку.
– Нельзя, – отрезал рыцарь, напяливая через голову толстый свитер. – Здесь ещё Олирна, если ты помнишь. И холодно уже сейчас, и неприлично. Элора будет огорчена твоим поведением!
– Ладно, – вздохнул ангел. – Я полетел. Догоняйте!
Огромные крылья широко развернулись, Агиэль подпрыгнул и с шумом унёсся вверх.
– Садись, – Йорген уже сидел верхом на мотоцикле, протягивая девушке невесть откуда взявшийся шлем и второй рукой поправляя собственный.
– Погоди! – взмолилась Марина, не выдержав потока чудес. – Да объясни же!..
Рыцарь улыбнулся.
– Ну конечно, мы с Агой всё объясним. Правда-правда! Но давай перенесём лекцию в другое место. Здесь, в Олирне, всё ещё очень плотное время.
Мотоцикл взял с места неожиданно бесшумно, будто и не имел никакого мотора. Электрический, что ли?
– Обычный вечный двигатель! – не оборачиваясь, ответил Йорген, как всегда, уловив невысказанный вопрос.
– Вечный двигатель невозможен! – отчего-то решила проявить эрудицию студентка Кострова.
– Он работает во всех мирах Шаданакара, где имеется градиент энергии, положительный или отрицательный! За исключением Энрофа, где градиент нулевой! – несмотря на отсутствие шума мотора, голос водителю всё-таки пришлось повысить, поскольку валежник вовсю хрустел под колёсами.
От дальнейшей учёной дискуссии Марина воздержалась, крепче прижимаясь к широкой спине и надёжно зажмурившись, поскольку здешний лес оказался ещё гуще родного, и манера вождения герр рыцаря тоже не претерпела заметных изменений. Вот интересно, может ли убиться насмерть её "эфирное тело"?
– Легко! – развеял сомнения Йорген, ловко уворачиваясь от очередного дерева, вставшего на пути.
Треск ломаемых веток прекратился, и Марина, помедлив, решилась открыть глаза. Теперь они мчались по какой-то лесной дороге, с едва накатанными колеями. Герр рыцарь всё набавлял ход, решительно оставив позади отметку в сотню километров за час, амортизаторы машины стонали… что-то будет, когда выедем на трассу, мелькнула очередная мысль… как там говорили древние римляне – "дум спиро, сперо"? [Dum spiro, spero – Пока дышу, надеюсь. Прим. авт.]
– Потерпи! Скоро увидишь здешнюю Москву!
…
Станок выплюнул очередную пружину, и Алексей сунул в приёмное отверстие новый пруток. Сколько он уже сделал этих проклятых пружин? Не сосчитать… Здесь вообще не существовало понятия "дневная норма" – просто, если не сунуть пруток, секунды через три станок отключится и противно завоет. Подойдёт глиняный голем, и на заду бывшего сержанта образуется синяя полоса…
Момент начала инцидента Горчаков пропустил, поскольку всё внимание было поглощено проклятым станком.
– А-а-а! – человек в проходе нелепо дёргался, придавленный тележкой, на которой находилась какая-то массивная деталь. Глиняный голем, ведший подконвойного на цепи, обернулся и тупо смотрел на происшествие.
Станок, оставленный без внимания, злорадно взвыл, сообщая керамическим стражам, где находится злостный нарушитель трудовой дисциплины, однако Алексей уже был вдали от него. Подбежал и откатил телегу, весившую с грузом, верно, добрых четверть тонны.
– Оооо… – узник стонал, нога его торчала под нелепым углом. Перелом… От своего собеседника Горчаков уже знал, что свежие, полные сил "эфирные тела" усопших обладают большой способностью к регенерации. Некоторые даже очень большой. Но по мере истощения способности эти падают. Счастье ещё, что здесь, в Скривнусе, не приживаются никакие микробы. Иначе ночёвки на голом железе давно уморили бы… воспаление лёгких как нечего делать.
– Что здесь происходит? – железный памятник явился на шум.
– Перелом, о мой господин! – доложил глиняшка. – Производственная травма!
– Почему этот здесь? – кивок на Алексея.
– Проявил сочувствие!
– Понятно.
Железный голем неторопливо взял Горчакова за голову, наклонил и сунул её себе между ног – точь-в-точь как это делает свирепый папаша, собираясь выпороть сына. Вынул из руки глиняного гибкую дубинку. Удар! Ещё удар! Ещё! Ещё!
Алексей стоял в унизительной позе, крепко сжав колени, чтобы не попало по причинному месту, и молчал, скрипя зубами. До сей поры ему удавалось избежать порки.
– Тебе урок, на будущее, – закончив экзекуцию, железный истукан отпустил воспитуемого. Покалеченный узник по-прежнему тихонько стонал, лёжа на полу.
– Этого к господину Золотому Голему! – наконец-то соизволил обратить внимание на несчастного железяка. Один из керамических вертухаев грубо схватил пострадавшего под мышку и понёс, не обращая внимания на душераздирающие стоны. Было очевидно, что речь не идёт об отправке в госпиталь. Гаввах со списанием – Горчаков уже знал, что это такое…
– Мой господин, но кто повезёт груз? – указал на тележку глиняный голем-конвоир, звеня освободившейся цепью.
– А вот этот! – железный истукан ткнул рукой в бывшего сержанта.
И вот Алексей с натугой, как рикша, тянет за собой тележку с проклятой железиной, ведомый на цепи, точно собака, фаянсовым истуканом. Избитые ляжки отзывались ноющей болью на каждый шаг. Ведь эту деталь можно было отправить на местном подобии электрокара, с вечным двигателем, мелькнула мысль… Горчаков усмехнулся – можно, да не нужно. Он давно уже заметил – здесь, в Скривнусе, при любой возможности старались заменить машины ручным трудом узников.
Собрат глиняшки-конвоира со скрежетом откатил ворота, сваренные из рифлёного железа, и впервые за всё время заключения Алексей оказался под открытым небом. Пусть серым, пусть беспросветным, но небом! Он даже голову задрал, чуть улыбаясь…
– Смотреть вниз, под ноги! – ожёг его удар дубинки.
Под ногами был серый бетон. Серый, как небо… Серый, как весь этот беспросветный мир. Тело пробрало холодом – на улице заметно подмораживало. Бывает ли здесь снег?..
Господи! Есть ли выход отсюда?!
Алексей криво усмехнулся. Есть. Вниз, в Ладреф, как его назвал "мокрушник" Жека. И далее по лесенке…
А вверх?
Подумать только – где-то здесь, вот прямо здесь, расположен живой, светлый и тёплый мир, населённый живыми людьми. Недостижимый, как отражение в воде…
Или всё-таки достижимый? Можно ли перейти Грань назад?
Идти пришлось недалеко. Рифлёные ворота, точно такие же, какие он только что миновал, со скрежетом отошли в сторону, освобождая вход в местное отделение ада.
– Пошёл! – конвоир дёрнул цепь, едва не оторвав ошейником голову подконвойному. Горчаков уже заметил, какой нечеловеческой силой обладают местные твари. Вот интересно, а если ломом… расколется?
В этом цехе работали женщины. Такие же голые, в таких же точно нелепых резиновых фартуках и сапогах, грубых брезентовых рукавицах. Все женщины были коротко подстрижены, как после тифа. Некоторые из них кидали на Алексея короткие взгляды, но тут же отводили глаза – поскольку всё внимание, очевидно, поглощала работа.
И только спустя несколько секунд Горчаков уловил, чем именно были заняты местные труженицы. Женщина средних лет, которая в других условиях – вечернем платье, причёске и косметике – была бы, очевидно, вполне красивой, сосредоточенно засунула пружину, точно такую же, какие изготовлял Алексей, в станок. Машина загудела, лязгнула и выкинула в приёмную корзину распрямлённый пруток. Вот как… Вот так, значит…
– Здесь ставь! – новый рывок цепи прервал размышления.
Закатив тележку с грузом на указанное место, Горчаков хотел было распрямиться, перевести дух, однако глиняный конвоир ему этого не позволил – подвёл к какому-то заброшенному механизму и навертел цепь на скобу, закрепив таким образом, что узник оказался в полусогнутом положении, причём видеть мог в основном ржавую станину. Стоять в такой позе оказалось возможным лишь уперев руки в колени и оттопырив зад, свежеисполосованный дубинкой железного голема.
– Стоять здесь! Ждать!
Где-то в глубине цеха послышались характерные звуки ударов, вскрики и женское рыдание. Алесей сцепил зубы. Проклятый мир…
Ждать пришлось буквально пару минут. Восемь узниц, приведённых местным глиняшкой, просунули стальную трубу в рымболт, видневшийся на детали, и тяжело, с натугой понесли груз. Никто из них даже не взглянул на мужчину, согнутого в крайне унизительной позе и со следами побоев на заднице. Алексей догадывался, почему. Очевидно, бедняжки уже доходили. Скоро гаввах… со списанием… проклятый, проклятый мир!!!
Мысли метались, как в клетке. Вот как… вот такое тут "производство", стало быть… Если до сегодняшнего дня Алексей всё-таки полагал, что его проклятые пружины идут в какие-то неведомые адские машины, то теперь сомнения развеялись. Весь этот "труд" – бутафория. И эта вот деталь, очевидно, тоже имеет целью всего лишь заставить женщин таскать непосильную тяжесть, что-то вроде гири. Сизиф из древней сказки катал камень на гору… а тут, стало быть, процесс технически усовершенствован… разделение труда – одни пружины навивают, другие развивают. Все при деле.
– Пойдём, – вернувшийся конвоир-глиняшка отвязал узника, обвил себе цепь вокруг пояса, и спустя минуту Горчаков покатил пустую тележку в обратный путь.
Обратно фаянсовый истукан двигался медленнее, и если бы речь шла о человеке, Алексей поклялся бы, что он явно над чем-то размышляет. Или что-то замышляет, так вернее…
В узком проезде, зажатом с двух сторон грязными стенами, конвоир остановился, словно решившись. Обернулся к подконвойному.
– Брось телегу.
– Что? – Алексей опешил.
Глиняное чудовище без дальнейших разговоров скрутило узника, и через пару секунд Алексей оказался в том же положении, что и полчаса назад, когда железный голем занимался его воспитанием – голова зажата между ног нежити.
– Маленький гаввах, – в безликом голосе истукана явно прослеживалось удовлетворение. – Проси прощения. У меня.
Удар! Начавшее было отходить тело взорвалось болью.
– Проси пощады.
Удар!
– Повторяй: "О мой господин, прости! Мой господин, пощади!"
– Сволочь глиняная… – прохрипел Алексей.
Удар! Удар! Удар!
– Проси! Ну!
– Чтоб ты рассыпался… в пыль… в небытие…
Удар! Удар! Удар!
– Ноги раздвинь!
– Да пошёл ты… нежить поганая…
Удар! Удар! Удар!
– Я буду бить тебя, пока не скажешь, что велено…
– Погань…
Удар! Удар! Удар!
– … Или не сдохнешь.
– Давай! – взорвался бывший сержант. – Давай, глина сушёная! Я, б…дь, душманов не боялся, тебя ли, безмозглую тварь, испугаюсь! Грязь засохшая!
Удар! Удар! Удар!
– Повторяй…
– Грязь! Ты – засохшая грязь!
Удар! Удар! Удар!
Видимо, для эфирного тела тоже есть некий предел. В глазах у Горчакова всё поплыло, и он провалился в чёрный, бездонный колодец.